Меня уже не существует

Нужно что-то предпринять! Нужно что-то делать!

Я метался по кухне и нервно размышлял.

Выполнять любые бытовые дела становилось все труднее и надо бы это как-то решить. Нужно подстроить все под текущие обстоятельства.

Я открыл холодильник, долго и задумчиво его разглядывал, пока не начал пищать индикатор температуры. Захлопнул дверь, чтобы он умолк, снова открыл и стал перекладывать продукты на нижние полки. Чтобы дотянуться до верхних, мне пришлось подставить стул, на который теперь тоже залазить не так легко.

Закончив, я взял с подоконника консервную банку, что служила мне пепельницей, и поставил на пол, чтобы больше к ней не тянуться. Неполный блок сигарет и начатую пачку положил рядом.

Как насчет форточки? Ай, да ладно, придется ее открывать и закрывать при каждом перекуре, а то, если оставить открытой, в кухне станет совсем холодно. На стул и со стула на подоконник, думаю, уж как-то заберусь, будет хоть какая-то зарядка.

Я перевел взгляд на плиту. Там стояла сковородка с жаренными колбасками (последние полуфабрикаты из моих запасов) и кастрюля с картошкой. Нет, еду я не буду ставить на грязный пол, даже накрытую крышкой. Пусть остается там, пока не остынет и не перекочует в холодильник.

Спички для зажигания конфорок я бросил рядом с пепельницей.

Так, идем дальше. Все правильно, поочередно пройдем всю квартиру и бытовые предметы, которыми я пользуюсь, будут расположены как надо.

Я поставил два табурета возле буфета для тарелок, чашек, ложек и вилок. Потом подумал, что это глупо, ведь, когда чистая посуда закончится, все равно это придется все перемыть. Зато не надо будет постоянно скакать на буфет за чистой тарелкой, и помыть лучше все сразу.

Остальное оказалось итак подготовленным. Маленький табурет, который я нашел в кладовке, уже несколько дней стоит возле унитаза. Душ давно лежит в ванной, а не висит на крючке, как раньше. Стул возле рамы на балконе, если мне захочется ее открыть, подставлен. Клавиатура, монитор и мышь максимально пододвинуты к краю стола, монитор нагнут вперед, чтобы в него было удобно смотреть с моим ростом.

Кажется, я сделал все, что мог. А что я еще могу?

17

Я шел на кухню на перекур и что-то меня дернуло остановиться в узком проходе за прихожей и поднять глаза вверх, на стену, где по углам выцветшего прямоугольника кусочки затвердевшей приклеенной бумаги. Здесь была карта… когда-то давно. Точно, и у меня была идея наклеить сюда листы и нарисовать карту по памяти. Ради забавы, чтобы занять время или поностальгировать. Странно, я долго не помнил об этой затее, да и когда она ко мне приходила?

Я не стал зацикливаться и прошел на кухню. Закурив, я мысленно вернулся к фильму, который сейчас смотрел. Там было о чем подумать.

И вдруг, когда мой взгляд упал на полупустой блок сигарет на полу возле батареи, я со странным уколом в сердце осознал, что совершенно забыл озаботиться их запасом. Забыл и думать об этом. А что теперь делать, когда я такого роста? Ведь сегодня я всего лишь 102 сантиметра, против бесчисленных сантиметров огромного внешнего мира.

Я уже не меряю рост каждый день, как раньше. А какой в этом смысл? Все равно я знаю, что уменьшаюсь. Единственное, мне кажется, что в последнее время процесс ускорился, и я теряю за сутки не 3-4 сантиметра, а целых 5-6.

Но как быть с сигаретами? И что еще я мог забыть?

Я собрал в комок всю свою, распавшуюся на частицы, интеллектуальную деятельность и запустил его в стену забвения. Стена осталась на месте, а комок расплескался по ней, как в том страшном сне, в котором мужик в военной форме схватил годовалого ребенка за ноги и с размаху ударил об угол дома. У него лопнула голова, а мама рядом кричала и плакала. Почему я не позвонил маме?

Этот вопрос застал меня врасплох. Действительно, почему я столько времени не звонил ей? Ощущение было, словно меня вышвырнули в пустое пространство, почти такое же пустое, как космос между Землей и Вегой. Потом память начала возвращаться.

Поначалу я просто не хотел ее тревожить. Не хотел объяснять, что со мной происходит, то, чего я сам не понимаю, поскольку она все равно не смогла бы мне помочь, а от ее жалких попыток стало бы только хуже нам обоим. Похоже, я просто боялся или стыдился объяснять. Стыдился ее возможных криков, стенаний и в итоге ощущения своей беспомощности. Ведь трагедия, с которой не можешь справиться, становится еще оглушительней, когда кто-то жалеет тебя больше, чем ты сам. Внутренней силой преодоления наполняешься, лишь когда трагедию можно со временем решить.

Далее помню, что боялся ей звонить, поскольку она не узнала бы меня, как и… мой старый друг. Это было бы ужасно – понимать, что тебя не узнает собственная мать. Возможно ли такое? Думаю, что да, она наверняка меня забыла, раз не звонит так долго, ведь раньше мы как минимум раз в неделю созванивались.

Слышать в трубке ее непонимающий голос – нет, ни к чему все это. Хотя может все-таки позвонить?

Нет, звонить не надо, но нужно что-то предпринять! Чем я вообще занимаюсь – думаю про дурацкий фильм? Все позабывал, ничего не делаю…

Я заплакал. Не издал ни звука, просто по щекам потекли слезы без каких-либо предварительных позывов. Я стоял возле окна, теперь моя голова еле выглядывала из-за подоконника. И мир перед глазами рассыпался на мириады бликов, словно разбитое цветное стекло под косыми лучами солнца. Стекло острыми зазубринами вонзалось под веки и я продолжал плакать.

Передо мной возникли размытые белые пятна, бывшие когда-то лицами. Проплывали хаотичным караваном. Кто эти люди? Может те, кого я забыл… Ах, вот как оно бывает.

Стоп, но маму я же помню. Я почти… почти точно могу представить себе ее лицо. Может, она меня не забыла…

Я открыл холодильник и достал остатки коньяка. Налил себе полрюмки – огромная доза по моим нынешним меркам – и выпил залпом. Немного взбодрился, слезы начали высыхать.

18

Внешняя предметная реальность стала совершенно другой. Неузнаваемой, самостоятельной. Угрожающе возвышалась, была отрешенной, но навязчивой в своем присутствии повсюду. Не знаю, что с ней случилось, что в ней переменилось, но место, где я нахожусь, казалось странным, хотя я знал, что я в своей квартире. Вроде бы.

Дребезжали и гудели рельсы перед тем, как по ним должен проехать поезд. Я слышал звук дребезжащих рельс, им пропитался воздух.

Я решил померить рост и оказалось 73 сантиметра. Не помню, когда я мерил рост в последний раз и какая тогда была цифра. Не помню, сколько я уже сижу дома. И совсем забыл – какой у меня был рост изначально. Теперь это уже не важно. Мне вообще сложно понять, что на самом деле важно.

Я знаю, что я делаю и что буду делать в ближайшее время, и мне этого достаточно. Я ничем особо не заморачиваюсь, а мышление распалось на крупицы, блуждающие в сладком тумане. Туман не всегда сладкий, иногда горький, но я не знаю, как с этим быть, а потому…

Порой я слышу дребезжание рельс. Окружающая реальность… Да что я о ней знаю? Она вообще уже сама на себя не похожа. Скалится на меня из этого чужого мира. Скалится неизвестностью, непониманием, грубым присутствием, которое всегда кажется неуместным. Нагло лезущим пред мои глаза. Наползающим со всех темных и светлых углов.

Мира нет на самом деле. Все просто поверили в сказку о мире, вот он и появился. А по сути есть только предметы. Когда контактируешь с миром, веришь в его реальность и в его законы, когда обрываешь контакт – понимаешь всю абсурдность веры в него.

О, как приятно. Хоть какая-то идея, хоть какая-то мысль. Ее можно раскатать на языке и посмаковать.

Мира на самом деле нет. Все просто поверили в сказку о нем…

Сколько еще это будет продолжаться?

Я раскладываюсь. Мне кажется, я раскладываюсь. Мое тело – чужое. Гудение поезда, шум… А впереди бесконечность. Мрачная непроглядная бесконечность. Закручивается черным рукавом.

Что я такое?

19

Я нахожусь здесь какое-то время, но только сейчас ко мне вернулось связанное мышление, теперь я это понимаю. Кажется, мое тело лежало здесь очень давно, а сознание словно потихоньку вливалось, как программное обеспечение загружается на компьютер.

Я лежу полностью голый, опутанный какими-то серо-бурыми, как грязная шерсть медведя, слизкими ветками, какими-то водорослями. Ветки эти простираются вокруг меня далеко во тьму. А надо мной раскинулся огромный купол, будто из проржавевшей стали. В нем присутствовал темный металлический оттенок, но больше он был коричневый, словно ржавый, однако без единого нароста, полностью гладкий. Совершенно непонятно, откуда исходит свет, купол этот непроницаемый, ничего не отражает, ничего не излучает. Наверное, от веток, ведь кроме них здесь больше ничего нет. Свет, казалось, блуждает разреженными желто-бурыми сгустками.

Я ощупал ближайшую ко мне ветку. Слизь была такая холодная и странная, как будто воздушная, пустая внутри своей субстанции, что меня аж передернуло. Но мне не было холодно. Я лежал здесь, словно птенец в гнезде.

Я захотел получше осмотреться, лежа вертеть головой – не многое увидишь. Я попытался приподняться на локте, упираясь в сплетение водорослей, но несколько веток, что были надо мной, натянулись и не пускали меня. Я рухнул в прежнее положение. Ворочаясь, я соприкасался со слизью в тех местах, где кожа еще не привыкла, и кривился от омерзения.

Спустя некоторое время до меня дошло, что я совсем не голоден и не хочу в туалет, организм будто выключен. Страха я тоже не испытывал, несмотря на необычайность данной ситуации. Как ни странно, но за исключением гадкой слизи, мне было удобно и даже приятно. А если не двигаться (потребности двигаться тоже не было), то и слизь перестаешь замечать.

Интересно, какого я сейчас роста?

Я снова огляделся вокруг, продолжая лежать. Но все было настолько дивным и своеобразным, даже света такого я никогда в жизни не видел, и только сейчас, опираясь на примеры привычной яркости, сохранившиеся в памяти, я осознал, что здесь полумрак. Поэтому мне не было с чем сравнить. Не было константы, от чего оттолкнуться. Я мог быть как миниатюрным, так и большим.

Не знаю, сколько я так пролежал. Время утратило свое значение, потому что перестало делиться на события и этапы, нечем было его отсчитывать. Но я не чувствовал ни измождения, ни раздражения от того, что нахожусь в одной позиции и ничего не делаю. Казалось, это длится бесконечно, но бесконечность теперь не вселяла ужас перед неопределенным грядущим, а успокаивала. Я был абсолютно наедине с собой и мне было хорошо, и чем дольше я лежал, тем мне становилось лучше.

Может, что-то в этих ветках-водорослях, может, это своеобразный наркотик?