Стеклянный страж

– Ох, милок! И не говори: все таскаю и таскаю! И так уж руки до колен отвисли! – с жалостью к себе сказала Аида Плаховна. – Да только вообще-то это не говядина!

– А что? – спросил Багров.

– Да тебе виднее, солнышко ты мое закатное. Свининка ли, говядинка – сам вспоминай!

– Почему? – озадачился Багров.

– Да потому, что это твое сердце. Мировуд отдал его мне за то, что я помогла вставить тебе в грудь Камень Пути, – ободряюще коснувшись ручкой его коленки, сказала Мамзелькина.

Глава 3

Король, из-под которого выбили трон

– Послушай, – друзья говорят мне на ухо. – Все будет отлично, не падай лишь духом!

– Все будет отлично, – киваю им сухо.

И падаю, падаю, падаю духом…

    Татьяна Шубина

Улита сидела на табуретке и, пыхтя, заштопывала носок Эссиорха, который вообще-то проще было выбросить. Время от времени, по неопытности, Улита всаживала иголку в палец, и тогда либо шторы вспыхивали лиловым пламенем, либо на кухне что-нибудь лопалось и взрывалось, либо с грохотом обрушивался мольберт.

Вернувшись, Эссиорх обнаружил, что картина упала как бутерброд – маслом вниз.

– Слушай! Почему бы тебе немного не отдохнуть? – горестно спросил он.

– А носок? – спросила Улита, вгоняя в носок иглу движением, которым гладиатор добивает поверженного врага.

– Ну вообще-то это не последние мои носки.

– Вам, мужикам, только бы все вышвыривать! Кастрюля пригорела – в помойку! Ботинки порвались – в помойку! Крутые какие!.. А вот и не дождешься: мы теперь экономим! – заявила Улита.

В качестве точки (или скорее восклицательного знака) она воткнула себе иголку в палец и взвизгнула так, что в комнате осыпалась форточка.

Эссиорх вздохнул и, сопоставляя стоимость старых носков со стоимостью стекла, штор и картины, отправился за веником. Последние две недели он только и делал, что устранял за Улитой разрушения.

– Не смотри мне в затылок! Меня это нервирует! – велела ведьма, когда он вернулся.

– Я не смотрю!

– Нет, смотришь! Тебе, между прочим, штопаю! Не себе! – огрызнулась Улита.

Когда она делала доброе дело, нужно было, чтобы со всего района собирались люди, садились вокруг и смотрели.

– Да-да, я понял! – успокаивающе признал Эссиорх.

Последнее время Улита его сильно тревожила. Она сделалась агрессивной, нервной, мнительной. Все у нее подгорало, ломалось, вылетало из рук. По магазинам она проносилась опустошающим ураганом, скупая детские коляски, соски, бутылочки и кулинарные книги.

Мышление у нее, и прежде немужское, стало теперь сугубо женское: бережливое, но с большими провалами. Экономя на поваренной соли, она вполне могла купить безумную вертящуюся погремушку, стоившую столько, что на эти деньги можно было просолить средних размеров пресное озеро.

Все эти вещи заваливали комнату и захламляли балкон. Корнелий советовал Эссиорху показать Улиту психиатру, но советовал шепотом, потому что хотя и умел летать, но не из окна и не кувырком.

– Занимай меня! Не молчи! – капризно потребовала Улита, когда Эссиорх вернулся с веником. – Будешь молчать – влюблю тебя в себя, выйду за тебя замуж и рожу тебе двоих сыновей. Одного назову Сигизмундик, а другого Альфонсик.

– Я не молчу! – поспешно откликнулся Эссиорх, представляя себе двух баскетболистов Улитиных пропорций, которые, стискивая ему ладонь, представляются: «Сигизмунд Эссиорхович… Альфонс Эссиорхович!»

– Нет, молчишь! Ты не говоришь, ты только отвечаешь на мои вопросы!

– А это не одно и то же? – усомнился Эссиорх.

Ему смутно казалось, что с такой тараторкой, как Улита, это самый правильный метод. Болтун в основном говорит сам с собой, а собеседник ему сгодится и нарисованный на обоях.

– Ну знаешь, милый, это как в тупом анекдоте! «Вы что, с братом совсем не разговариваете?» – «Как не разговариваем? Позавчера разговаривали!»

– Хорошо, – согласился Эссиорх. – Буду с тобой разговаривать всякий раз, как смогу вставить в твой монолог хотя бы слово! Но вообще-то от многоречивости наступает опустошение. Я когда час поболтаю, чувствую себя так, словно у меня выпили мозги, вставив в ухо трубочку!

Улита обернулась и, скрипнув табуретом, подозрительно воззрилась на него:

– Ты на кого-то конкретно намекаешь? Э?

– Нет.

– Так я и поверила! Какой-то ты сегодня слишком послушный! Уже сорок минут я не могу вывести тебя из себя, хотя стараюсь изо всех сил!

– Сорок? Последний рекорд был пятьдесят две… – отозвался Эссиорх.

– Что пятьдесят две?

– За пятьдесят две минуты мы ни разу не поссорились. Сегодня надо добить хотя бы до круглого часа, а завтра можно идти и на рекорд.

– Чихать я хотела на рекорды! Лучше скажи: красивая я или нет? – сказала Улита.

Эссиорх перестал сметать стекла.

– Честно? Мне не нравится это слово. Оно не емкое.

– Чего-о???

– Когда-то я млел от слова «красивый» и часто его употреблял. Теперь же мне ясно, что всякий человек может пять раз в день быть красивым и пять раз в день хуже крокодила. Это на фотографиях особенно заметно: есть порыв души – лицо прекрасно. Нет его – мертво. И губы сразу тряпочкой, и щечки узелками, и нос картошкой.

Улита выслушала Эссиорха без сочувствия.

– Слушай, ты не темни! Ты ясно скажи! Я, именно Я, красивая или хуже крокодила??? Конкретно для тебя???

Мебель в комнате начала вести себя беспокойно. Заплясали в серванте чашки. Закачалась люстра. Муха, так и не успевшая на нее присесть, умерла от разрыва сердца и упала на пол, задрав лапки. Эссиорх поймал мотоциклетный шлем, собравшийся скатиться с подоконника.

– Конкретно для меня ты красивая! – сказал он.