Мы, или Хроника одного сплава

– Ну, я не знаю… Ты же парень головастый.

– Я математик, Вань. Математику с детства любил, «Мехмат» МГУ закончил с отличием, аспирантуру, кандидатскую защитил… Не хочу я всего этого, – он тычет пальцем в не первой свежести окно забегаловки. Из него видны верхние этажи здания, в котором обосновалась наша контора. – Всё это – беспрерывное зарабатывание денег… Это сейчас главное в этой стране, все на этом помешались. А я? Что мне среди этого делать? Раньше для матери старался, а теперь… Я наукой заниматься хочу, Иван! А кому тут эта наука нужна? Разговоры одни про неё, про субсидии, выделяемые на её развитие. А на деле – академики друг с другом и с властью грызутся. Кто-то те субсидии делит, кто-то власть над учёными… Ай, да ладно! – взмахивает он рукой. – В общем, уезжаю.

– Куда, если не секрет.

Прежде чем ответить, Миша выливает в рюмки остатки водки. Подзывает официантку.

– Девушка, мы ещё грамм двести водки возьмем и по порции этих ваших котлет. Ты не против, Вань?

– Можно.

Прихватив с собой графин и пустые тарелки, девушка удаляется, а Миша поднимает рюмку и безмолвно осушает её.

– Сначала собирался в Канаду, – произносит он, поднеся к носу кусочек чёрного хлеба. – Однокашник мой туда убыл с женой и детьми. Пристроился на кафедре, сейчас докторскую дописывает. Приезжал он месяца полтора назад – такое рассказал, аж слюнки потекли. Работай, твори – простор, размах. Дети учатся, жена при деле. Курсы языка за счёт государства, стипендия на время обучения на этих курсах. Но самое главное, потом математикой можно будет заниматься в своё удовольствие! Он меня ещё тогда к себе звал, обещал помочь обустроиться. Но тогда мать жива была, куда я от неё? А сейчас – вольная птица…

– Значит, в Канаду? – уточняю я.

– В Канаду уже передумал.

– Хм, я смотрю у тебя большой выбор… Так куда?

– Куда ещё, кроме Канады, может собираться человек с фамилией Шифман? – улыбается Миша.

– Неужели в Землю Обетованную?

– Туда, – кивает Миша, грустно улыбнувшись. – Тётка у меня там, как оказалось. Я не подозревал даже, что родственники за границей есть, а тут, как маме совсем плохо стало, она меня и порадовала. Попросила связаться.

У нашего столика появляется всё та же официантка, составляет с подноса тарелки с котлетами и наполненный до краёв графинчик.

– Давай, Иван, за родственников выпьем, чтобы они были здоровы! – предлагает Миша, и мы выпиваем. – Так вот, – продолжает Михаил, – у тётки муж профессор-физик, и удачно так получилось, что в его конторе место вакантное есть и именно математик нужен.

– Понятно…

– Тётка говорит, свои своим помогать должны.

– Кто бы спорил, – соглашаюсь я, ковыряя вилкой котлету.

…Из забегаловки мы выходим в приподнятом настроении – двести грамм водки на брата это всё же не просто так. На пути к метро Миша продолжает делиться со мной своими планами на будущее, а я искренне надеюсь, что всё у него там, в далёком Израиле, сложится хорошо. У бортика подземного перехода мы останавливаемся, чтобы попрощаться: мне под землю, а Мишка решил переместиться к дому на троллейбусе.

– Ты когда отчаливаешь в свой Рай? – интересуюсь я.

– Не раньше, чем через месяц. Так что увидимся. Но, если вдруг раньше уеду, имей в виду, что рад был знакомству и общению с тобой! Счастливо оставаться! Эх, Ваня… – вздыхает Михаил. – Нет, ну надо же, уезжаю… Ну, а вы… Вы здесь – кровь на рыле – топай к светлому концу…

– Ты же, сука, в Израиле будешь жрать свою мацу! – на автомате откликаюсь я и тут же спохватываюсь: – Ой, Миш, извини! Вырвалось как-то…

В ответ на мою реплику Миша разражается хохотом! Да ёще каким хохотом – так и на концерте Задорнова не смеются, когда клеймит американов почём зря.

– Уважаю, – выговаривает Миша, с трудом давя смех. – Галича уважаю. И Владимира Семёновича с его Мишкой Шифманом тоже уважаю!

– Владимира Владимировича уважаешь? – раздаётся неподалёку от нас. – Мы как один поворачиваемся на голос, и нашим глазам предстаёт потрёпанного вида мужичонка с бутылкой пива в одной руке и авоськой в другой. – Владимира Владимировича уважаешь? – переспрашивает он, отхлебнув из бутылки. – Малацца! Владимир Владимирович – это… Ик… Это… это… Ик!

– Зомби… – зло шипит Миша. Лицо его перекошено, от недавней безбашенной весёлости на нём не осталось и следа.

Отсалютовав нам бутылкой, мужичок неловко переступает на месте и, не удержав равновесие, с очередным «Ик!» оседает в предательски притаившиеся в сгустившихся летних сумерках кусты. Оттуда немедленно доносятся звуки оживлённой возни и вдохновенное, как стих о Родине, «ЭТО!»

– Наше все, твою мать… – цедит Миша, отвернувшись от павшего авоськоносителя.

– Миш, ты чего?!

– Такое ощущение, что живу среди зомби…

…В вагоне метро, где я с удобством расположился, оккупировав в одиночку целое сиденье, вместе со мной всего десяток пассажиров. Вагон раскачивается на ходу, мерно постукивают колёса, меня неудержимо клонит в сон. То и дело впадая в дрёму, я заваливаюсь на бок, но как только голова касается сиденья, пробуждаюсь, усаживаюсь поровнее, мутным взглядом скольжу по пассажирам, которым до меня нет никакого дела, и всё повторяется с начала. Наконец, мне это надоедает, да и неудобно всё же перед людьми… Я беру себя в руки и, кажется, одерживаю победу над Морфеем – временную, конечно. На очередной станции в вагон входит компания – четверо мужчин лет так под шестьдесят. Солидные, при костюмах и галстуках. Не часто таких в метро встретишь. Наверное, личные водители запили, и крутым дядям приходится добираться домой на общественном транспорте. Дяди придирчиво осматривают вагон и сбиваются в кучку на площадке у дверей – аккурат рядом со мной.

– Вечер, – задумчиво произносит один из них, самый седой и тучный, ещё раз оглядев вагон. – И лимиты не так много. Я ведь их по рожам узнаю.

Его попутчики, все как один, кивают.

– Вот ты, – обращается ко мне седой.

– Я? – уточняю на всякий случай.

– Да, ты.

– Ну?

– Вот вижу я, что ты наш, московский, парень! Так скажи ты мне, чего они сюда едут и едут, едут и едут, а?

Я вяло пожимаю плечами.

– Не знаешь? – грустно спрашивает седой. – И я не знаю… Сидели бы в своих Кислодрищенсках, ан нет… Едут… И продохнуть от них скоро нельзя будет… Да-а-а… дела… – А вы, мужчины, – обращается он к своим, – знаете?

Мужчины важно покачивают головами, дескать, не знают.

– Как тебя зовут, парень? – это седовласый снова мне.

– Иван.

– Во! Настоящее, наше, имя! Так вот что я тебе скажу, Иван! Ты молодой, жизни ещё, можно сказать, не нюхал, но я тебя научу! Запомни, Ваня, гнать их надо отсюда, иначе погубят они нашу Москву… – в голосе его через край какой-то прямо таки вселенской тоски. – Попомни моё слово, погубят!

Его попутчики опять закивали.

– Ну ладно, Иван, выходить мне сейчас, – сообщает седой, почувствовав, что состав начинает сбавлять ход. – Будь здоров!

– Спасибо конечно… Но только… – я сую руку в задний карман джинсов и извлекаю оттуда паспорт.

– Чего там у тебя? – вяло интересуется седой.

– Да собственно вот… – я раскрываю паспорт на первой странице и, встав, сую его под нос седому: – Читай тут… а теперь тут… – я открываю страницу с данными о прописке. – И московской регистрации у меня нет. Это я тебе так, до кучи, рожеузнаватель…