Внук

– САША!!!

Отец Василий замер на месте, как неживой. Он и подумать ничего не успел, как мимо него вдруг прошмыгнуло что-то маленькое и быстрое.

– САША, СЫНОК!

Малыш уже мчался к заветным ступенькам. Под ногами жгло огнём от промёрзших досок. Сашенька схватился за носик. Холодно. Гораздо холоднее, чем было в доме. Теперь озноб сковал его тело, заставляя сердечко сжиматься в комок, и на мгновение замереть. Дыхание перехватило.

«Я сейчас, Баба. Ты только подожди чуть-чуть!»

Вдогонку бросилась мама, чуть не сбив с ног о. Василия и послушников. Сашенька слышал, как она звала, как, поскользнувшись на скользком полу, она упала, как кричала ему в спину:

– СЫНОЧЕК!

Она пыталась предупредить, уберечь от неминуемой беды, надеясь на то, что маленькие детские ручки не сделают того, чего задумали. Последняя ступенька и вот оно – зеркало. На нём висело старое полотенце, один конец которого свис настолько низко, что даже такой маленький человечек, как Саша мог бы дотянуться до него, чтобы….

– САША, СТОЙ! – услышал он напоследок, прежде чем дёрнуть за тряпочку. От охватившего детское тело холода, в глазах поплыло. Маленькое тельце словно заключили в тиски и стали сжимать до хруста костей, а рядом, уже стоял палач и ржал во всё горло, наблюдая за тем, как жертва попалась в ловушку. Дышать стало невозможно, и Саша почувствовал, как больно его голова бьется о промерзший деревянный пол. Тело ему больше не принадлежало. Малыш упал.

«Держи, Баба. Теперь ты можешь выйти из ящика! Я сделал, как ты сказала»

Саша мог бы поклясться, чем угодно, что в следующее мгновение услышал в собственных ушах настолько громкий смех, что резало слух. Громкий, ужасный смех с утробным клокотаньем, похожий на бабушкину «песню», только это была не «песня». Только не на этот раз. Это был вопиющий крик сотен людских голосов, изнывающих от страданий и боли. Они будто горели в костре, что буйствовал снаружи. Ужасные людские голоса умоляли прекратить пытки, рыдали и снова заливались яростным криком от осознания вечных мук адского пламени. Они будто окружили маленького Сашу со всех сторон и орали ему прямо в ухо, а костёр трещал, выплёвывая в небо столбы красных искр. И над всем этим был смех. Победный, лающий смех. Настолько ужасен был этот звук, что Саша хотел было прикрыть уши ладошками, но чьи-то крепкие руки вдруг подхватили его и потащили обратно в дом. Это был отец Василий.

А мама так и осталась лежать на холодном полу. Она уже не стеснялась и рыдала в голос, сжимая в руке снятое с зеркала полотенце. Кто-то из пришедших помог ей подняться и зайти в обратно в избу.

***

После отпевания Сашенька уснул. Даже когда сельчане проводили бабушку в последний путь и уже вернулись с кладбища для поминального обеда, малыш так и не проснулся. Крепко спал. Неприятный случай списали на мальчишеские проделки, но осадок остался. Нина держалась из последних сил. На похоронах она не проронила ни слова и во время прощания так же оставила при себе свои мысли, которые превратились в отчаянные рыдания только после того, как гроб опустился в могилу. К счастью, о. Василий был всегда рядом и не отпускал от себя бедняжку ни на шаг. Он всегда чувствовал особенную, возложенную на него свыше ответственность за семью Громовых. Возможно, поэтому после случившегося он с виноватым взглядом вызвался проводить Нину до дома. По возвращению Нина Ивановна обратилась к нему:

– Батюшка, могу я с Вами поговорить наедине?

Отец Василий без слов взял за локоток измождённую женщину, чтобы отвести в сторонку. Нина же была на волосок от того, чтобы сдаться и опустить руки. Ранее сильная выносливая женщина всего за один день превратилась в обессилевшую старушку.

– Говори, Нина, – сказал о. Василий, как только удостоверился, что рядом нет посторонних. – Что тебя гложет?

– Мы нашли не все книги, – прерывистым голосом призналась она. – Я точно помню, что их было шесть. Каждую из них мама заворачивала в материю и хранила отдельно друг от друга. От меня прятала.

Отец Василий сглотнул.

– Ты уверена, что их было только шесть? – спросил он.

– Да. По одной на каждый день, – с сожалением ответила Нина. – В понедельник одна, на вторник другая. В воскресение мама не могла «петь».

– Вы всё проверили?

– Да. Нашли пять. В костре сожгли.

Отец Василий поднял голову вверх. В его взгляду Нина почувствовала, что он не имеет страха. Разве что напряжён.

– Господи Боже, что же это делается такое, – произнёс он в воздух.

Затем он опустил ладонь на голову женщине и сказал:

– Ты, Нина, не бойся ничего. Бог он милостив и способен принять в Царствие своём заблудшую душу. Если будем усердно молиться, то примет её Господь, и никакие сатанинские книжонки не смогут этому помешать.

– Я боюсь, – всплакнула Нина. – А как же зеркало? Зачем Саша так сделал? Это же она его попросила?

– Не изводи себя попусту, – одёрнул её о. Василий. – Не придумывай то, чего не знаешь. Дети шалят. Такое бывает. Зачем говоришь так? Теперь её душа отошла к Господу. Нет здесь больше ничего.

Увидев слёзы на измученном лице женщины, о. Василий добавил:

– Начни другую жизнь вместе с сыном. А Бог вам поможет. Ты только молиться не забывай, а всё остальное приложится.

– Простите меня, батюшка, – вдруг сказала Нина и сама взяла о. Василия за руку.

– Так за что же это, голубушка моя? – удивился тот.

Нина подняла глаза и тогда о. Василий увидел, как тяжело она пережила похороны матери. Он надеялся, что именно потеря близкого человека так изменила Нину, хотя не исключал и других причин, о которых сам себе не хотел признаваться.

– За сомнения мои, простите, батюшка, – сказала Нина. – За мысли мои плохие!

– Ты про что, душа моя?

– Так ведь я же всё видела, – дрожащим голосом ответила Нина. – Видела, что она делает! Запрещала ей! Ругала! Говорила, что Бог накажет! А она не слушала! Наговорила как-то в сердцах ей такого, что врагу не пожелаешь. Так и сказала: «Если не прекратишь, помрёшь! Сказала, что молиться буду, чтоб померла ты!» А потом сама плакала два дня. Прощения просила. Мама же всё-таки. Ох простите меня, батюшка. Видите, как всё повернулось-то теперь. Одни остались.

Отец Василий взял Нину за плечи и сказал:

– На всё Воля Божья. А то, что каешься передо мной, зачтётся тебе. Приходите в субботу на службу. Причащу вас. А если пурга будет, скажу Кирюхе, чтоб лошадей запряг. Приезжайте. Вместе помолимся. А избу вашу я завтра освящать приду. Не переживай, душа моя, Господь не оставит.

Нина вытерла слёзы и поблагодарила батюшку:

– Ох, спасибо Вам, отец Василий. Если бы не Вы, я…

– Молись и молись, – перебил её батюшка. – И утром и вечером. Молись за сына, за себя. Всё хорошо будет. Вот увидишь. Только благодарить не забывай.

– Спасибо.

После этих слов о. Василий отправился к себе на другой конец села. Поминки вскоре закончились, оставив в доме Нину и ещё трёх неравнодушных женщин, которые согласились помочь с уборкой. Через час посуда была перемыта и аккуратно сложена в шкаф, печь заново протоплена, так что до утра можно было не переживать о том, что будет холодно. Сашенька спал. Нина накрыла его вязаным одеялом и положила на старую кровать, обойдя стороной печь, на которой раньше спала бабуля. Нина поблагодарила помощниц, и те уже под вечер разошлись по домам. За окном вскоре стемнело. Чтобы не разбудить сына, Нина не стала включать свет, зажгла керосинку. Поставила её на стол, где на потолке от лампы ещё с прошлых времён появилась чёрная несмываемая копоть. В печи ещё тлели оранжевые угли, и уставшая женщина села на скамью, чтобы немного отдохнуть перед тем, как пойти на двор. Дойные козы остались без любимой хозяйки, поэтому в избе стало слышно, с каким рвением они призывают её на помощь. Анастасия Егоровна доила их два раза в день, не позволяя Нине подходить к ним ни на шаг, чему та и не противилась. «Её козы, пусть и доит их сама» – обижалась Нина. Так и повелось, что кроме бабули ухаживать за скотиной никто не ходил. Иногда Нина позволяла себе покормить козочек вместе с сыном, но только если этого не увидит бабушка. А Саша не скажет. Саша умеет хранить секреты.

– Сейчас иду, – прошептала сама себе под нос Нина, услышав жалобное блеяние козочек, – Теперь мне с вами управляться, так что потерпите.

Женщина окинула взглядом избу, в которой жила с рождения и обомлела, словно увидела призрак. В углу огромный паук раскинул свои сети, а на подоконнике размазанным зелёным пятном расцвёл лишайник. С деревянных стен вдруг пошла зловонная испарина, сродни запаху гнилых зубов. Нина подскочила, но обратно на скамью её вернул ужасный звук из печи. Она готова была подбежать к раскалённой крышке подтопка, чтобы открыть её, но внутренний голос твердил ей: «Сиди на месте». Нина окинула взглядом комнату, которая преображалась на глазах. На столе со стопкой перемытой посуды раскидывала свои краски плесень. Вскоре она превратила в стол в трухлявый пень, обросший грибами. Затем рванные узоры перекинулись на стены, шкаф, умывальник. Нина в ужасе посмотрела на сына.

– Саша!

Словно змея, к спящему мальчугану подбиралась она… Плесень! Ножки ребёнка уже провалились в мягкое тело грибка, стаскивая его с кровати. Нина в отчаянии бросилась к малышу, но видение в миг исчезло. Всё вокруг стало, как прежде: и стол, и скамья, и печь, и Сашенька. Малышу ничего не угрожало. Сжав кулаки, Нина поднялась с места. Позже на ладонях останутся кровавые отметины.

«Господи Боже, что это такое было?»

В поисках ответа, Нина взглянула на икону Пресвятой Богородицы, некогда пришедшую в дом её матери, и решила сделать так, как наказал ей о. Василий – помолиться. Она совсем забыла, когда в последний раз испытывала радость молитвы, наполняя сердце Божественной благодатью и смирением. И в самом деле? Неужели она так давно не приклоняла колени, что не могла вспомнить, когда Господь отвечал ей? Отвечал ли? Сомнения одолевали затуманенный разум, но Нина уже не верила самой себе, не верила своим глазам.