По правилам бокса

По правилам бокса
Дмитрий Александрович Чернов

Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. К основным правилам бокса должны быть обязательно присоединены дополнительные. Чек, кстати, был "по полной". Танцуем дальше.

Дмитрий Чернов

По правилам бокса

Капля сгустка крови из носа бомбой летит перпендикулярно земле и попадает прямо на четырехметровые бинты плотно сжавшие мои кисти. Плотно так, что пальцы поддаются неестественной дрожи. Кровь расползается по бинту и превращается в овалообразное пятно розового цвета. За первой летит вторая, третья и четвертая капля, потом на какое-то время кровь останавливается. Правый бинт уже полностью красный и влажный. Это пятый провальный бой подряд за этот год – признак тлеющей в костре моей 20-ти летней карьеры в профессионалах.

Пятнадцать минут назад меня вырубил 6 дюймовый 176 фунтовый коротконогий мексиканец с железо-бетонной челюстью папуаса и длиннющими проводами-руками. Тупой как пень с здоровенными гайками вместо кулаков он был действительно хорош. Хорош – то есть лучше, чем я.

Сколько раундов мы протанцевали в обтянутыми канатами четырехугольнике точно сказать не могу. Первый был за мной. Это точно. Я был прекрасен в своих движениях, перебирая шустрые ноги из угла-в-угол ринга. В детстве мать меня отдала на гимнастику, где девчонки пытались сделать из меня такую же как они девчонку с умениями садиться на шпагат и делать «мостик», с шпагата переходить на «мостик», и, с «мостика» переходить на шпагат обратно. А в черством мужском поединке всегда выигрывает тот, кто хоть немного может извиваться. В основном, с «мостика» на шпагат.

Знатные его руки, были чуть короче моих, что несомненно на длинной дистанции давало мне преимущество. Быстрые ноги, длинные руки – я держал его в дураках, не давая даже приблизиться ни на пару дюймов. Кидать прямые при таких условиях – это как бомбить артиллерией по пехоте. Пушечное мясо – примерно на то и становилось походить с каждым вынесенным в противоход ему ударом окровавленное мексиканское сомбреро. Справедливость в такие моменты искать не приходится. Каждый второй прямой в нос, согласно статистике, заставляет задуматься о целесообразности происходящего. На злобу ликующей толпе кровь хлещет на настил, а грудь начинает заливаться красной акварелью. Зрелище не из приятных, если опять же смотреть от первого лица. Два болвана стучат друг другу по голове, а люди, что хлопают в такт хлопкам по морде, осознанно превращают другого человека в овощ. Лоботомия, за которую не плохо так платят.

И я тоже тут. Птица внутри заваленной камнями пещеры. Это не было моим призванием, это не было «мои делом». Я просто зарабатывал тем, что умел как следует бить людей. Насиловал их организм пожёстче, доставляя свои кулаки внутрь каждой души моих противников-соперников. Деньги – все, что мне нужно было от происходящего. За вечер, в лучшие свои годы, я мог заработать до 700 долларов только за один бой. В один из дней августа 1963 года я дрался в один вечер 4 раза. Два дня я был в коме, что стоило им 50000 песо. Кровь продолжала капать на правый бинт. Пять. Шесть. Семь.

В подпольных боксерских клубах проигравший мог получить гораздо больше победителя. Ставки лились рекой, неприкрытой продажностью и баснословными суммами брокерам. Деньги, что все чаще приходили в эти подвалы, цокали имели преступный источник своего происхождения. Мексиканец, канадец, испанец, русский и любой другой мог стоять на выходе из злачных мест без единой царапины на лице с набитой сумкой песо, франков, юаней, шиллингов. Когда я впал в комму, на моей руке два дня весел кейс, прикреплённый ко мне же номерными наручниками, ключ от которого был аккуратно привязан к моим яйцам.

Но эра такого вот вида уродливого бокса уходила в закат. Человеческое мытарство – признак навязанный добродетелям. Мы, как и в былые времена, гладиаторы под куполом цирка – мечтаем отстреляться до антракта. Вся индустрия переходить в legal zone и теперь у спортсмена есть шанс попасть к платному врачу. Роберто Дуран, Хулио Сесар Чавес, Джо Фрейзер – локомотивом тащили культуру этого вида. Из фаст-фуда в бистро.

К чему это я, стоящий на крою автострады в погоне за суицидом. Растратив достаточно безумства на своем пути, капая уже восьмой, девятой, десятой каплей на бинт правой руки, я понял, что к 45-му году внутри меня поселилась какая-то безмерная пустота. Ни стремлений, ни желаний, ни мечты у меня уже не было. Может это связанно с уже как лет 5 непрекращающимся гулом в моей голове, являющийся результатом ежемесячной долбежки. Но. Сидя тут, в цоколе, в раздевалке, в состоянии полуобморока, в погоне за счастьем, изрядно уставший, изрядно избитый, окутанный пеленой из ранее мне не знакомого состоянии, я потерялся.

Первое, что мне пришло в голову, это были воспоминания из детства. Лето после окончания детского садика, большие зеленые обшарпанные качели, единственные из ближайших к моему дому, шумящие от ветра в ушах листочки красного дерева и моя соседка – JJ – чистокровная блондинка с голубыми как твои джинсы глазами и желтым платьем в белый узор. Что-то колит у меня в животе, мне хочется сжаться в комок и смеяться. «Может я влюбился?» – первое, что мне приходит в голову. «Странное какое-то чувство: мне и больно, и щекотно – это и есть любовь!» – прокручивая в голове свои ощущения, уверенно вспоминал я. Спрыгнув с качели, я радостный подбежал к ней. «Дура!» – единственное, что смогло из меня выйти. Рука моя схватила ее за волосы и потянула их на себя. «Аааа!» – вскликнула она и упала на влажный после дождя песок своими белоснежными коленками. Затем, я схватил ее за подмышки и начал щекотать. «Аааааааааа!» – еще громче запищала она, встала с колен и побежала в сторону своего дома. «Мама, мама!» – вопила она. «Сначала я схватил ее за волосы – так делают в фильмах, где взрослые любят друг друга! Потом начал щекотать – так смешит меня мой отец – должно быть щекотно!» – искренне верил я, что она на меня за это не в обиде. «Значит и она теперь меня тоже любит!» – продолжал я. «Я люблю тебя тоже, JJ!» – крикнул я убегающей и рыдающей ей вслед, а сам развернулся в сторону своего дома, представил, что я черный как смерть ахалтекинец – особая порода скакунов кочевого народа Средней Азии – любимая лошадь моей матери, и галопом рванул за ожидающим меня стаканом теплого молока. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Капли уже летели на пол, но ситуацию с бьющимся гонгом в моей голове это никак не изменяло.

Второе – случайная драка в одном из местных баров. Мне 16. В прошлый раз тут устроили поджег недоброжелатели, но мы – местные бесы (название пошло от нашей секции спортивных единоборств Sins) – за два дня покрасили, отштукатурили и вернули прежнюю форму и вид хозяину, ни и самому заведению. В обиду мы его давать не могли – теперь у нас тут пожизненный запас Имбирного Эля. Мы сидели прямо за барной стойкой. Сначала удар бутылкой сзади – тогда по мне прошелся впервые гул в ушах. Когда я очнулся и открыл глаза Ирландский флаг снова горел. Люди спотыкались об меня, лили на меня пиво, роняли барные стулья. Надо было выбираться. Местных бесов простыл и след. Они никогда не сталкивались с проблемой, они только разбирались с последствиями. Рискуя не стать последствием, я упорно пытался выжить. Для этого я поднялся, перебирая край барной стойки, схватил горящий Ирландский флаг – с него и так уже было достаточно, и толкнул пендельтюр. «Ну все, суки, держитесь!» – встретил меня и стоящих как вкопанные, избитых посетителей бара мальчиковый голос. Шесть черных доберманов с 500-та граммовыми серебряными цепями были спущены на нас мальчишками в кожаных косухах, черных берцах и обтянутыми на икрах голубыми как глаза JJ джинсами. Единственное средство защиты, которым я обладал на тот момент, не считая впившихся осколков бутылки где-то в моем затылке, был полусожженный Ирландский флаг. Как чистокровный испанец (мексиканец), я распрямил тот самый Ирландский флаг, сделал благородное и изящное движение сначала вправо, затем влево, соблюдая эстетические и культурные особенности Ирландцев, выставил флаг ЗЕЛЕНЫЙ-БЕЛЫЙ-ОРАНЖЕВЫЙ справа-налево, выпрямив при это руки и ожидая приближения третьего или четверного добермана с его чертовой канатообразной цепью. Когда тень от летящей без каких-либо преград на меня собаки четко прослеживалась сквозь Ирландию, я поймал себя на мысли, что может быть и сработал этот трюк будь собака допустим быком, допустим на испанской корриде, и флаг допустим был цвета Китайской Народной Республики. Летящее чудовище, не обращая внимания на Ирландию впивается в мое горло своими 3-х сантиметровыми клыками. Я теряю сознание. Ночью я блюю кровью, прихожу в сознание только под утро, а доктор говорит мне: «Вам, повезло, что сонная артерия никак не пострадала!». «Действительно, везенье!» – думаю я, отправляя ? пинты крови в специально переоборудованную для меня утку. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Меня начинает немного потряхивать, появляется озноб. Снижением продуктивности моей иммунной системы я обязан отсутствием хорошего питания и абсолютно несистематическим тренировкам. Неделю после боя я достаточно жестко гриппую, снимая налет ангины ложкой из люголи.

Третье – образ ребенка моей второй жены Chanel. Наш первый день встречи с ним. Тонкие запястья, костлявое лицо. Идеально подобранные женские манеры. Этот мужик бросил их, со слов Chanel, потому что они ему надоели. Ему было год – сейчас 8. Единственным мужчина, который с ним общался на протяжении 7 лет был дедушка: достаточно молодой, достаточно уверенно пьющий. Мамаша крепенько за него взялась. Женские повадки дополнялись невероятной капризностью, плаксивостью и замкнутостью. За весь вечер, пока Chanel прихорашивалась на наши вечерние поход в люди, я не вытянул из него ни слова. Мы смотрели Mickey и Minnie Mouse по стоящему на полу черно-белому коричневому ящику с картинами и звуком. Я старался наблюдать за ним – за мальчиком воспитанным женщиной. Ровная осанка, острый подбородок, как бы тянущийся к носу, надменный взгляд. Руки аккуратно сложенные на тонкие и острые колени. Ко всему этому, переняв определенные черты от матери, он обладал широко открытыми темно-карими глазами и длиннющими ресницами. Спина, как натянутая струна, держала его скелетообразную конструкцию в состоянии человека. Они не голодали, и жили достаточно хорошо. «Пойдем, милый!» – окликнула меня Chanel, почти выпрыгивая от радости встречи из желтого в белый узор платья, как у JJ. «Пойдем» – ответил я. Мы встали возле порога, я проверил два билета в кино во внутреннем кармане пиджака, а мальчишка подбежал к маме. «Вы не долго?» – спросил он детским тихим голоском. «Сыночек, нет, мы скоро будем!» – и убежал обратно в комнату. С Chanel мы продержались около двух месяцев, пока успех в профессионалах не вскружил мне голову и я не подсел на кокс только для того, чтобы не чувствовать сверлящую головную боль и биться как можно чаще. Ей это не нравилось – мне это тоже. Мальчика я видел еще пару раз, так как жить с ними Chanel меня не заставляла, да и я боялся мальчика – он чем-то напоминал мне меня. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать.

Четвертое – последний мой бой, который 15 минут назад закончился моим безоговорочным нокаутом. Про порхав над своим же мексиканцем первый раунд, не получив ни одного увечья, во втором от усталости я полез в клинч. Знаменательная тактическая победа войск, когда пехота поджимает артиллерию с тыла, заканчивается ковшами мне под ребра, резкими выпадами в челюсть и боковыми в висок. Мои длиннющие руки-убийцы в клинче были как тухлые макаронины – максимально бесполезны, мы терлись друг с другом пузами, а периодически он меня еще и бил. Третий раунда начался с прекрасного правого бокового от меня, что потрясло его до нокдауна, но сволочь поднялся на ноги и начал колошматить по мне без разбора. Прямой правый в нос пропустил я, за ним сразу левый снизу, и правый боковой. Мексикашка забрался ко мне в клинч и резким правым пробил мне челюсть. Мои ноги подкосились, а тело рухнуло вниз, я встал на одно колено, пока мой палач замахивался и рубил мне прямо в темечко своем локтем-топором. Каппа вылетела изо рта и направилась прямиком за канаты в толпу. Моя постоянно гудящая голова, почти с высоты собственного роста, с учетом 195 фунтов моего собственного веса, создала такую амплитуду своего движения, что хруст ломающейся переносицы прошел по всему моему телу и дал сигнал организму на временное его отключение. Двадцать, двадцать один, двадцать два.

По правилам бокса, одним из типов нарушений является атака на упавшего или поднимающегося противника, за которое вследствие образовавшейся травмы, вызванной запрещенными действиями, рефери принимает решение дисквалифицировать нарушителя. Фактически, в большинстве из таких ситуаций, когда боец еще не ушел в отключку, выходят очень даже просто, рефери предупреждает о недопустимости подобного поведения. С минуты на минуты должен зайти мой букмекер и отдать мне чек – либо мне хватит заплатить только по счетам, либо того парня дисквалифицировали и я получу «по полной». Статистика была не на моей стороне, но вот, что я понял точно: не будь JJ тогда в том самом желтом платье с белым узором, не гори тот чертов Ирландский флаг в баре, не увидев женственного сына Chanel, я не получил бы беспощадных тумаков от своего соотечественника на 45-ом году жизни. Теперь уж я ни за что бы не хотел знать эти самые правила бокса.