Штосс. Непристойная драма из русской жизни

В предвкушении выпивки игроки оживились. Антон Иванович позвал служанку – та пришла, заспанная, молча кивнула на распоряжение судьи и ушла в кухню. К возвращению Прошки на столе уже стояли фрукты, тонко порезанная севрюга, икра, английский бекон и какие-то домашние булочки. При виде еды Ксенофонт Ильич судорожно сглотнул слюну – только сейчас он понял, что от нервов и азарта игры страшно проголодался.

Запыхавшийся Прошка принес шампанское, но даже не подумал отдать сдачу, которая наверняка должна была остаться. Ксенофонт Ильич махнул рукой – не устраивать же разнос чужой прислуге. Да и выиграл он сегодня столько, что грех жаловаться. Деньги оттопыривали карманы, это наверняка не совсем прилично выглядело. Однако брать с собой на вечернюю игру саквояж было крайне дурной приметой.

Судья хлопнул пробкой. Шампанское пенной струей полилось в бокалы… Ксенофонт Ильич поднял свой бокал и произнес:

– За удачу, господа!

– За удачу, – чокнулся с ним Антон Иванович. – Говорят, в картах не везет – значит, в любви обязательно…

– О боже, господа, – крикнул Лоскутников. – Любовь? В нашем тихом городке?

Наступило молчание. Большинство присутствующих многозначительно подняли брови и улыбнулись.

– Любовь… знаете, молодой человек, любовь – она ведь не от города зависит. А от сердца, – задумчиво сказал купец Барановский.

– Не спорю, не спорю, – поднял руки Лоскутников. – Иной раз как встречу наших гимназисток, так прям сердце замирает, до чего хороши…

После третьей бутылки Ксенофонт Ильич понял, что у него сильно кружится голова. Организм, переживший нервную бурю, не справлялся с коварными пузырьками. Он попытался сымпровизировать еще один тост – но язык его заплетался настолько, что он не смог сказать почти ничего. Несмотря на это, он все-таки потянулся к очередному бокалу:

– Господа… да! Это прекрасно, господа! Я пью за вас!

Не менее пьяные гости дружно закричали «ура».

– Господа, а поехали к Брызгалову, в «Якорь»? – предложил Лоскутников.

– У-у-у, – протянул Барановский. – Знаю я вас, молодых. Вы же потом к девушкам потащите.

– Ну это безусловно, – ухмыльнулся Лоскутников. – Как без девушек-то?

Ксенофонт Ильич понял, что ему пора ретироваться, тем более что платить за оргию наверняка придется ему. Однажды он уже поддался на уговоры друзей. Тогда вечеринка продолжилась в «Золотом якоре», а проснулся он в какой-то квартире в объятьях непотребного вида девицы и без гроша в кармане. Самое прискорбное – он не помнил ровным счетом ничего из того, что происходило у него с этой девицей – и за это ему было стыдно по сей день. После этой истории он две недели навещал по знакомству доктора Виктора Матвеевича, проверяясь, не подцепил ли ненароком дурную болезнь, и зарекся впредь так терять голову.

– Господа, прошу прощения. Я домой, – он неуверенно направился в прихожую. Там сидел явно нетрезвый Прошка – увидев директора, он встал и начал разыскивать его пальто.

Василий Саввич вышел следом за ним.

– Напрасно отказываетесь от поездки, – насмешливо сказал он. – Лоскутников сказал, в «Якоре» сегодня актеры гуляют…

– Нет, увольте, Василий Саввич, – развел руками Миллер. – Не могу-с.

– Ну тогда возьмите мое ландо. Мы все равно будем брать извозчиков.

– Хорошо, – с беспокойством подумав о деньгах, которыми были набиты его карманы, согласился Ксенофонт Ильич. – Весьма благодарен.

Всю дорогу до дома его нетрезвый мозг занимали разного рода шальные мысли. Он воочию представлял себе, как подвыпившая компания направляется в ресторан, как их встречает сам Филадельф Иванович, как они веселятся с актрисами… Ему захотелось оказаться там – и черт с ними, с деньгами.

Супруга Анна Мария допускала его в свою спальню теперь крайне редко, ему же зачастую хотелось всех тех безумств, которыми были озарены первые годы их брака. Годы шли, ощутимо увеличился животик, лысела голова, но сдаваться на милость возрасту он не намеревался. Однако ходить к девушкам легкого поведения он стеснялся: не в его положении было так рисковать репутацией. Завести приличную любовницу в маленьком городке также не представлялось возможным.

Слуга Василия Саввича помог ему сойти и постучал в двери. Минут через пять дверь открыла заспанная Марфа, в накинутом поверх ночной рубахи пальто.

– О господи, Ксенофонт Ильич. Все ли в порядке?

– Все хорошо, Марфа. Помоги мне подняться.

Поддерживаемый Марфой и стараясь не шуметь, он поднялся в кабинет. Долго ковырялся в дверном замке, никак не попадая ключом. Марфа терпеливо ждала. Наконец он открыл дверь, упал на диван и пробормотал:

– Марфуша, принеси чайку.

– Сейчас. Я в кофейнике вскипячу?

– Да-да.

Для работы у него в кабинете стоял кофейник со спиртовкой. Марфа сбегала вниз за заваркой и булочками, накинув по пути домашнее платье. К этому времени кофейник начал уже шуметь. Ксенофонт Ильич, лежа на диване, наблюдал за действиями служанки.

– Марфа!

– Что? – обернулась она.

– Ты из какой деревни?

– Из Нюксениц, вы же знаете.

– А, ну да. И что у вас там, хорошо живется?

– Было бы хорошо – не поехала бы в город. Бедно. Ну, если мужик в доме справный, то живется кому-то. А у нас папку в турецкую ранили, еле ходит, да детей полон дом. Куда уж там. Все, кто постарше – в людях.

– А жених-то у тебя есть?

Марфа покраснела.

– Что вы. Какой жених. Я ж сызмальства у вас. А в городе кто на меня посмотрит…

– Вон что. Ну-ка, иди-ка сюда.

– Что это вы? – глаза Марфы расширились, но она послушно подошла к дивану. Он сел и молча запустил руку ей в вырез платья. Марфа охнула, отшатнулась, но не стала сопротивляться. Он ощутил под рукой упругость груди, мокрой от пота. У него перехватило дыхание – Марфа была некрасива, но от нее пахло возбужденной женщиной.

– Барин, не надо…, – прошептала она. Он повалил ее на кровать, задрал подол платья и нижней рубашки, схватился за заветное место. В комнате остро запахло. Его пальцы погрузились в мокрую мягкость – он возбужденно задышал, встал на колени на краю диван и начал судорожно расстегивать на себе одежду.

– Нет, нет, барин, я не могу… грех это…, – лепетала Марфа, глядя на него расширившимися от ужаса глазами и стараясь отодвинуться подальше.

– Замолчи, дура, – прикрикнул он на нее. Последнее, на что хватило его разума – взглянуть на дверь и убедиться, что она плотно прикрыта. Он навалился на Марфу, торопясь и путаясь в складках ее одежды.

– Ой, не надо, что вы, меня же барыня выгонит, – возбужденно прошептала служанка, зажмурив глаза. Он наконец нашел путь и замер на миг, глядя в ее глаза. Она завизжала от боли – он закрыл ей рот, больно вцепившись зубами в пухлые, пахнущие молоком губы…

* * *

Леночка больше не могла этого терпеть. Ей нужно было с кем-то поделиться своими чувствами, которые распирали ее, как весенний листок распирает почку.

С маман говорить было бесполезно – она либо обсмеяла бы ее, либо, что вернее, впала бы в совершенную истерику и заперла ее дома. Говорить с отцом – тем более бесполезно, он прочитает нотацию и отправит ее к матери.