Fur Elise. Мистический сборник

Так прошло пять дней. Он уже совсем решился свернуть после занятий в рощу и посмотреть, но Юленьку нашли.

Фазанка мгновенно превратилась в бедлам. Девчонки рыдали, учителя ходили озабоченные и злые, мальчишки сладострастно фантазировали на соответствующие темы. Он для безопасности скалил зубы вместе с ними, но внутри него прочно засел страх.

Он уже жалел, что так безрассудно оставил свои мокрые следы на том месте. Любая экспертиза сразу вычислила бы его среди сотен других вероятных кандидатов на роль злодея.

Занятия пошли прахом: преподавателям было не до них. Только кураторша пыталась прочитать какую-то мораль, но быстро сорвалась на слезы и распустила всех по домам. Он пошел по улице, погруженный в раздумья, и тут увидел толпу пацанов – из их группы и соседней. Парочка парней постарше с ажиотажем что-то доказывали. Он подошел поближе – сначала на него взглянули с подозрением, но потом признали своего.

Пацаны договаривались пойти посмотреть место смерти Юленьки. Спор был из-за того, что никто толком не знал, в каком месте рощи ее убило. Ему захотелось провести всех в те кусты – он сдержался и молча поплелся за толпой.

В роще было много милиции – на них пару раз прикрикнули, они еще часок побродили между деревьев и разошлись по домам, так и не найдя ничего интересного.

Его мать уже знала обо всем. Она долго рассуждала о современных нравах, что-то вспоминала из своего детства, потом расспрашивала его про Юленьку. Он односложно отвечал – мать списала это на расстроенные нервы и отправила его спать.

Как ни странно, но милиция никого не допрашивала. Он подумал было, что следователи приняли версию о случайном убийстве током – но пару раз подслушал шепотки девочек по углам и понял, что про их интим известно не только милиции, но и всем остальным. Только все думают, что это произошло до того, как Юленьку убило.

На похороны Юленьки пришел, кажется, весь район. Впрочем, нет – весь не влез бы в небольшой ритуальный зал. Он заранее протолкался к гробу, еще до того, как в зал битком набился народ. Спрятался за спины почерневшей матери Юленьки и до остекленения пьяного отца. Потом осторожно выглянул в щелочку между ними.

Юленька лежала в гробу, как невеста – вся в белом, нарядная и красивая. Ее глаза были закрыты – но ему казалось, что они в любой миг могут открыться. Он озадачился – прошло восемь дней со дня смерти, пять из которых она пролежала в лесу. Однако никаких признаков смерти на ее лице видно не было. Она была такой же – свежей и юной, как там, в роще. Даже руки, лежащие поверх покрывала, были розовыми, чистыми, с аккуратно накрашенными ногтями.

Он подумал о том, что это результат действия электричества – может быть, оно повернуло ионы куда-то не туда, и остановило процессы распада. В этот момент ему показалось, что губы Юленьки слегка дрогнули, как будто в усмешке. Он стал смотреть еще внимательнее, уже не обращая внимания на разговоры и слезы вокруг. Да, она больше походила на живую, чем на мертвую. Она как будто спала. Странно, что никто вокруг не замечал этого.

Вполне вероятно, что она находится в каком-то странном летаргическом сне. Он читал про то, что сильный удар током может привести человека в необычное состояние. Тогда ее нельзя хоронить – она может проснуться на глубине, под землей, и умрет от страшного удушья.

Он подумал, что об этом нужно кому-нибудь сказать. Обвел глазами окружающих – все плакали, о чем-то шептались и не обращали на него, торчащего у самого гроба, никакого внимания.

В лице Юленьки снова что-то шевельнулось. Он услышал, что всех приглашают обойти вокруг гроба, попрощаться и выйти. Народ начал тесниться, мрачные мужики принесли крышку гроба и остановились в ожидании. Он все еще не двигался с места, не сводя с нее глаз. Она была покрыта тонким шелковым покрывалом, закрывавшим ее почти до плеч. Покрывало плотно облегало ее тело: ему казалось, что он видит даже выпирающие соски ее груди.

Его вдруг охватило совершенно неуместное для похорон возбуждение. Он вспомнил рощу, ее гостеприимные бедра, шелковую кожу груди. Кровь бросилась ему в лицо. Он не хотел, чтобы крышку гроба заколачивали – он хотел снова ее целовать, почувствовать вкус ее губ… Он не сводил глаз с ее плоского живота, обтянутого шелком – и вдруг едва не заорал от ужаса. Там, в ее животе, что-то явственно шевелилось, слегка приподнимая покрывало. Он пригляделся – да, это было именно в животе. За суетой этого никто не видел – как будто кто-то стучал изнутри маленьким кулачком…

Дохнув перегаром, рабочий отодвинул его в сторону и накрыл гроб крышкой. Женщины взвыли.

* * *

Я был уверен в том, что она жива. И не просто жива – в ней живет ребенок. Наш ребенок.

Я должен был ее спасти. Их обоих. Нас троих.

Я знал, что мне без нее не жить. Она являлась ко мне постоянно – не просто снилась. Юленька мерещилась мне в каждой проходящей мимо девушке. Она стояла перед глазами, стоило их закрыть. Она сидела передо мной на занятиях – и мне стоило большого труда не заговорить с ней. Потом наваждение пропадало, и я видел, что место рядом с Яной по-прежнему пустое.

Мама, кажется, заметила, что со мной творится что-то не то. Сначала она пыталась разговаривать на разные темы – как я понял, подозревая широкий диапазон типично материнских версий: от влюбленности до наркотиков. В первом она была права, но я не подавал виду и гадко хихикал в ответ на ее домыслы. Потом она отвела меня к врачу – какому-то придурковатому дедуле, который заглядывал мне в глаза, крутил пуговицу на моей рубашке и задавал идиотские вопросы. Впрочем, с мамой он тоже вел себя как идиот и тоже пытался что-то крутить у нее в районе живота. Толк, однако, от него был: кажется, он убедил маму в том, что у меня сложности юного возраста. До свадьбы пройдет.

Стоило мне лечь в кровать, как мне начинало казаться, что Юленька лежит рядом. Живая. Теплая. Нежная. В тот момент, когда я засыпал, я уже был уверен, что мне не кажется – я даже был озабочен тем, чтобы мама не вошла в самый важный момент. Юленька была не просто живой – она была моей женщиной. По ночам у нас происходило то, что до этого не могло мне и на ум придти: она оказалась страстной и изощренной развратницей. Я просыпался под утро в поту и сперме, с промокшей от слюны подушкой, с бедрами, исцарапанными ногтями… чьими?

И в этот момент ко мне приходило осознание того, что на самом деле она лежит, заваленная землей, в тесном гробу. Живая. Беременная. Голодная. Последний момент меня почему-то особенно нервировал.

Через три недели после похорон я решился пойти к ее могиле. Не знаю, почему я не сделал это раньше – вероятно, слишком тягостными стали для меня похороны. Могила была усыпана живыми цветами – совсем свежими. Я цветы не принес – я пришел не на могилу, а к любимой. А ей цветы никогда не нравились.

Именно там, сидя на наскоро сколоченной скамеечке и глядя в ее улыбающиеся глаза на фото, я и сформировал свой план. План был хорош. В нем были только два сложных пункта. Мне мешала мама. И мне нужна была ее машина.

Фотографию с памятника я отодрал перочинным ножом.

В прошлом году мама как раз в июне уехала на море. Как я потом случайно выяснил, с дядей Сережей. Вернее, это я лет восемь назад называл его дядей – тогда он был другом отца и часто бывал у нас в доме. В тот раз мать предупредила меня за двое суток, оставила полный холодильник продуктов и исчезла на две недели.

Для нее и для меня было бы лучше повторить этот маневр. Но она, похоже, была в разладе не только с дядей Сережей, но и со своими официальным хахалем Вальдемаром, престарелым пузатым папиком, который не по годам называл меня «шкетом» и вкусно ароматизировал пространство коньяком. По ней это было сразу видно – она была нервной, рассеянной и постоянно красилась.

Да и к черту все. На подготовку к первому этапу плана ушла неделя – я исчертил тонну бумаги и обдумал все до мелочей. Технологию процесса я изучил еще лет пять назад по детективам – как будто чувствовал, что мне это потребуется.

Теперь все зависело от мамы. Обычно в таком настроении у нее просыпалась обостренная любовь ко мне, а потому можно было рассчитывать на успех. В четверг вечером, когда она в очередной раз красилась, я невинным голосом сказал:

– А поехали завтра на дачу?

Она чуть со стула не упала от удивления – и в лучшие-то времена меня было на дачу калачом не заманить.

– Чего это ты?

– Да скучно в городе. Побудем вдвоем, там хорошо, наверное…

Я выбрал верную интонацию. Мама считала себя деревенской по происхождению и любила помечтать о том, что мы когда-нибудь построим дом, поселимся в нем и будем разводить кур.

– А что, поехали. Отличная идея. Ты молодец у меня.

Рубикон был перейден. У меня разом исчезла предательская дрожь внутри – остался холодный расчет. Надо было не забыть напомнить маме заправить машину – чтобы потом лишний раз не светиться на заправке.

На даче и в самом деле было хорошо. Самое главное – там не ловил телефон. Мы приехали уже под вечер – я разжег печурку, мы поужинали и долго сидели, глядя на отсветы огня на стенах. Дело я отложил на завтра, но случай помог все ускорить.

– Выпью-ка я пива, – сказала мама. Обычно на ночь она не пила – боялась растолстеть. Но тут, наверное, на нее подействовала романтика вечера. Я сидел не шевелясь, боясь спугнуть удачу.

Она взяла бутылку, отхлебнула из горлышка, поморщилась от подступившей пены. Я молча встал, принес ей кружку.

– Спасибо, – сказала она, погладив меня по голове. – Ты стал совсем большой. Скоро уйдешь к какой-нибудь девочке, и останусь я одна…

Я кивнул. Мне нужно было, чтобы она вышла из комнаты. Хоть на минуту.

Наверное, она читала мои мысли.

– Эх, не досижу, – она встала, потерла них живота, застенчиво хихикнула. – Темно там…

– Фонарик возьми, – сказал я.

– Ага.

Я прислушался к удаляющимся шагам. Быстро достал баночку от валидола, высыпал порошок в пиво, круговыми движениями размешал. Посмотрел на свет – порошок быстро растворялся. Дело было сделано. Почти.

Отключилась она почти сразу. Допила пиво, посмотрела вокруг рассеянным взглядом, встала, села на кровать и тут же упала на нее, закрыв глаза.

Я подождал для верности минут десять. В тишине громко тикал будильник. Потом задернул плотные шторы, проверил крючок на двери. Убедился в том, что ключи от машины лежат на столе. Потряс маму за плечо. Она мирно сопела.

Внутривенные уколы я никогда не ставил, но в кино про наркоманов видел, как это делается. В вену я попал с третьего раза. Руки тряслись, однако струйка крови в шприце подтвердила: есть. В вену медленно потек инсулин. Три ампулы я украл у одногруппника Вовки – его бабушка страдала одновременно склерозом и диабетом. Для того, чтобы вытащить из коробочки нужный мне препарат, мне хватило секунды.