Тринадцатая жертва

Обошел стойку, и поставил лакомство перед овчаркой.

Евгений осторожно оглянулся в сторону зеркальной витрины, на фоне которой громоздились разноцветные бутылки со спиртными напитками. Сел за стойку, придерживая поводок Ральфа, – пес поглощал угощение. Костя вернулся за стойку, налил в высокий стакан сто грамм водки и выставил на стойку банку пива «Невское».

– Я так понимаю, закуска градус крадет? – он склонил на бок коротко голову. У него были прозрачно-синие глаза, цепкие и внимательные.

– Вроде того… – ответил Васильев, и осушил содержимое стакана.

Костя откупорил жестяное колечко, янтарная жидкость наполнила высокий бокал на две трети.

– Который день пошел? – деловито осведомился он.

Евгений жадно отпил пива из бокала.

– Черт его знает! – признался он. – Когда начинал бухать, ходил в куртке.

– В этом году апрель был холодным, – деликатно сообщил бармен.

Ральф доел сардельку, и со скучающим видом озирался по сторонам. Костя подмигнул овчарке.

– Когда ты загнешься от пьянства, Васильев, я позабочусь о твоей собаке, – пообещал он.

– Бог наградит тебя за доброту! – невесело усмехнулся Евгений. Он протянул пустой стакан, который Костя незамедлительно наполнил водкой. Вторая доза прошла легче, тепло растеклось в животе. – Что читал до этого? – Васильев кивнул на лежащую в стороне книгу.

– Макиавелли. Государь.

– Круто! – равнодушно сказал Евгений, отхлебнул пива. Ему хотелось в уборную, но проблема заключалась в том, что в тесном умывальнике большая часть стены была закрыта большим зеркалом, с черными пятнами по краям. Едва-ли он достаточно набрался, чтобы не увидеть того, что скрывает блестящая поверхность зеркала. Он посмотрел на висящие в углу часы. Девять часов двадцать пять минут. Васильев скрестил ноги, надеясь таким образом ослабить давящую потребность опорожнить мочевой пузырь.

– Ты многих знаешь в этом в районе, Костя… – медленно проговорил он.

Бармен молча смотрел на посетителя, на обтянутом желтой кожей лице невозможно было прочесть, о чем он думает на самом деле. Крепкие, узловатые кисти рук синели под татуированными перстнями, на месте мизинца и безымянного пальца бугрились два коротких обрубка. Среди местной шпаны ходили слухи, –якобы Костя Могила отморозил их в карцере, и отгрыз собственными зубами, чтобы избежать развития гангрены. А еще говорили, что этими руками он свернул шею бугру во время массовой драки заключенных, когда актив попер на воров. Несмотря на худобу, бармен был невероятно силен, – Васильев видел, с какой легкостью тот поднимал двадцатилитровые бочонки с пивом, и насаживал их торцом на торчащий штекер.

– Не встречал мужика? – продолжал Евгений. – Под шестьдесят, седой, крепкий. Живого места на лице нет, весь в шрамах. Левое ухо почти оторвано. Хромает.

Костя неопределенно пожал плечами. Евгений допил пиво. В зале по-прежнему было пустынно; посетители рюмочной начнут собираться во второй половине дня. Ральф улегся на полу, уложив голову на вытянутые лапы. Чутко напрягались уши пса.

– Спасибо за выпивку! – Васильев поднялся, кинул на стол купюру. Бармен отсчитал сдачу, которую Евгений сунул в карман.

– Зачем тебе этот мужик? – неожиданно спросил Костя.

– Не договорили…

– А-а-а… – протянул бармен. Он обернулся к холодильному шкафу, достал упаковку с сосисками. – Угости Ральфа.

Евгений сунул упаковку в карман куртки.

– Трудно сказать?! – неожиданно вспылил он. Мочевой пузырь взвывал об опорожнении, а после выпитой водки в лицо ударил жар.

Костя вторично пожал плечами.

– Обратись к своим корешам ментам, – сказал он с легким оттенком иронии. – Или гордыня мешает?

– Будь здоров! – Евгений направился к выходу, Ральф послушно шел рядом. Бармен окликнул его, когда Васильев стоял на пороге.

– Если ты говоришь о том, о ком я думаю, то живет в том же подъезде, что и ты. Третий этаж, квартира двадцать девять. Откуда взялся, как зовут, не знаю. Появился на прошлой неделе. Мой совет, – не связывайся.

– Почему?

– Неверие в дьявола, не уберегает от его происков!

Васильев удивленно посмотрел на бармена. Бармен скрестил на груди татуированные руки.

– Я тебя лет на восемь старше, Васильев, – продолжал он. – Одно поколение. Но жизнь прожили каждый по-своему, хотя и говорим на одном языке, выросли в общей стране. Точек пересечения у нас с тобой мало. Это все равно, что плыть по реке в разных лодках. Но мы можем найти общие темы для общения. Понимаешь, о чем я?

Евгений кивнул.

– Так вот, если мы плыли по реке, этот мужик, похоже, греб где-то в океане.

Костя замолчал.

– Почему ты так решил? – спросил Васильев, хотя интуитивно был согласен с тем, что сказал бармен.

– Начинка другая. Масть. Не забудь свою вербу.

Худое лицо бармена было непроницаемым. Похоже, он пожалел о сказанном, и теперь с безразличным видом протирал салфеткой безупречно чистый стол.

– Пока, Костя! – Евгений забрал ветку, и вышел на улицу.

2.

Он шел из супермаркета, Ральф вышагивал рядом, держа в зубах ручки пакета, в котором лежала бутылка водки, и две банки пива «Очаково». На площадке играли две девочки. Одна была толстой и смуглой, блестящие черные волосы зачесаны на прямой пробор, и увязаны в две тонкие косички. Лет четырнадцать. Она оживленно разговаривала с подругой; белокурой и худой с красными прыщиками на лбу и бледных щеках. Звонкие голоса разносились в воздухе.

Васильев справил нужду за гаражами, примыкающими к задней стене супермаркета, и выпил банку пива, сидя на скамейке. Спешить было некуда. Свободное время, – это тот неоценимый ресурс, которым обладает запойный алкоголик. Ральф прильнул теплой спиной к коленям хозяина. Он слопал две их шести колбасок, презентованных Костей Могилой, пакет с покупками лежал перед ним. Как это часто происходит, Васильев помнил сон в усеченном варианте. Словно обрывки из фильма, кое-как собранные в единый сюжет. Крысы, пламенный закат над соснами, разбросанные предметы одежды. Говорят, на фоне развивающейся белой горячки многие алкоголики видят чертей, вне зависимости от конфессиональной принадлежности. С ним все было иначе. Лунатизм. Чертов, долбанный лунатизм, и этот гребанный дар провидения, которым он с удовольствием бы с кем-нибудь поделился. Евгений допил пиво, подмигнул Ральфу.

– Пошли домой, братишка!

Пес осторожно прикусил человека за руку; в умных глазах светилась самозабвенная преданность, на которую не способны люди, за исключением умалишенных сектантов.

Проходя мимо детской площадки, Васильев остановился. Металлический вкус во рту, – характерный симптом длительного употребления алкоголя, – усилился. Часто забилось сердце. Черноволосая девочка заливалась счастливым смехом, раскачиваясь на подвесных качелях. Летняя куртка на ее груди распахнулась, оранжевое платье сверкало ярким пятном на фоне смуглой кожи ребенка. К девочке спешила мама; такая-же как дочь полная женщина лет сорока. Армянка или грузинка. Длинная серая юбка закрывала ее ноги ниже колена и мясистые икры. Евгений смотрел на смеющуюся девочку, видел ее белые зубы, и превратившиеся в щелки карие глаза. Картина была абсолютно будничной; девочка раскачивается на подвесных качелях, наслаждаясь весенним теплом и прекрасным здоровьем. Юность не верит в смерть. На девочке было одето платье, того же цвета, какое он видел во сне, среди прочего хаотично раскиданного тряпья.

– Совпадение! – отрывисто сказал вслух Евгений. Мало ли желтых платьев! У его бывшей жены было короткое, обтягивающее как чулок платье мандаринового оттенка. Врешь! С каким-то болезненным наслаждением ответил Васильев самому себе. Понятия совпадений придумали люди, ради того, чтобы оправдать собственное бессилие перед судьбой.

Мать дождалась, пока качели остановятся, потянула рукой цепь, на которой крепились сиденье. Подруга девочки оживленно что-то говорила женщине. Слов было не разобрать, до стоящего в тридцати метрах от площадки Васильева долетали интонации, девочка нервно трогала пальцами прыщики на своем лбу. Женщина отрицательно покачала головой.

Евгений выругался. Звук собственного голоса показался ему чужим, звучащим через заложенное ухо.

– Вы что-то сказали?

Рядом остановилась женщина. Стройная, лет тридцати. Ее фигуру облегал спортивный костюм синего цвета, с запятой фирмы «Nike» на груди. Она безбоязненно смотрела на похмельного мужчину, заросшего трехдневной щетиной.