Птица-тройка

К вечеру страсти утихали, после полдника семьей ходили к станции и встречали папу. Он выходил из электрички в светлой легкой шляпе и, идя к дому, брал Пашу на плечи, а мама с братом шли рядом.

Неописуемое счастье бывало и позднее, когда он перед сном сидел на коленях у отца.

В выходные ходили в гости к дяде Саше и тете Лене. Их дети были почти ровесниками с братом, но Паша никогда не чувствовал среди них самым меньшим.

Малышу очень нравился воевавший на фронте сильный и добродушный дядя Саша, который был директором магазина «Детский мир» на улице со странным названием Мясницкая, куда они с мамой часто заходили.

Паша был очарован и его женой – удивительно доброй и очень красивой тетей Леной, которая к тому же была его крестной мамой. В их доме столы всегда были полны снедью и вкусным лимонадом, за которыми велись веселые шумные разговоры и пелись песни, казавшиеся такими родными и близкими.

8

Любые поездки в гости к родственникам или друзьям родителей всегда были очень интересным событием и запоминающими минутами жизни Паши. Все новые люди своим поведением и неординарными характерами привлекали его. Необычная обстановка, как правило, праздничная и гостеприимная привлекала его юное стремящееся к познанию сердце. Радостные лица, разговоры взрослых, общение со своими двоюродными сестрами и братьями на фоне собственных наблюдений и рассуждений развивало его огромный интерес к проявлениям жизни.

Всегда вселяли умиротворение и доброту Папины братья и сестры со своими надеждами на счастливую жизнь, которая непременно будет справедливой и радостной, с бесконечным пребыванием на земле.

У познакомившего родителей Пашиного «крестного» дяди Коли на лице всегда была удивительная улыбка, и весь он, подобно дедушке, был наполнен необъятной детской добротой и непосредственностью.

Черноволосая и яркая тетя Шура всегда была рядом со своим мужем, обаятельным и непосредственным дядей Славой. Их незабываемый рассказ о том, как они опоздали на праздничный и, как потом оказалось, трагический полет в составе авиастроителей самолета «Максим Горький», вселял уважение и причастность их к чему-то главному и важному для страны.

Жизнелюбивая, красивая и нежная к детям тетя Надя. Ее муж, с проникновенной и мудрой улыбкой, был знаменитым инженером, руководителем крупного нефтеперерабатывающего завода, ездил в Европу и Америку. Это казалось малышу, по меньшей мере, как «за синими морями», «за темными лесами». С милыми Пашиными двоюродными братьями и сестрой они жили в отдельной квартире, что было тоже очень большой редкостью. Все родственники, включая и чрезвычайно интересных сестер дяди Тимы, часто собирались в этом просторном доме на праздники и чувствовали непередаваемое единство жизнелюбия, искреннего веселья и радости общения.

Приезжал живший за городом дядя Миша с двумя сыновьями, Юрой и Сашей, и женой тетей Полиной с удивительно добрыми глазами. Однажды он организовал борьбу Паши со сверстником Юркой. Долго не удавалось выявить сильнейшего, но Юрка вдруг ловко увернулся под натиском брата, и Паша, к радости дяди, неожиданно оказался на лопатках.

Познавший одну из первых неудач спортивного поражения, Паша как-то совсем не расстроился. В обстановке общего подбадривания гостей что-то не давало места зависти и переживаниям, несмотря на неприятные радостные огоньки победы в глазах двоюродного брата.

Скромный и очень похожий на дедушку младший папин брат дядя Алик с жизнерадостной и активной тетей Зоей. Их круглолицая четырехлетняя дочь выделялась среди детей выразительными васильковыми глазами…

Папа иногда брал Пашу в командировку в Ленинград, где всегда останавливался и передавал его на попечение тети Веры и ее дочери Наташи, которые жили в городе Пушкине. Паша с большим интересом гулял с Наташей по паркам и музеям бывшего Царского Села и искренне восхищался красотами и величием архитектуры и романтики прошлых веков.

Особенными были поездки в очень интересный дом со странным и теплым адресом – Соломенная сторожка, от которого уже веяло старой русской сказкой. Это же подчеркивало просторное деревянное жилище с отдельным светлым входом, добрую часть которого занимала широкая лестница. Необычный этот дом принадлежал Антонине Васильевне и ее дочери Марии Павловне Сахаровым.

Поражала первая громадная комната или «зала». У окна стоял черный рояль, на котором Мария Павловна играла и исполняла русские романсы, на стенах были развешаны завораживающие картины на сюжеты русских сказок, а между ними – крупные чучела голов лосей с огромными рогами. Писанные маслом картины были высотой в два метра каждая: грызущая золотые орешки белка, Царевна-Лебедь, Иван Царевич на сером волке, Витязь на распутье, танцующая Царевна-Несмеяна, Три царевны подземного царства и Птицы радости и печали Сирин и Алконост. Они всегда привлекали взгляды малыша своей поэтичностью и русским духом.

От этой красоты и необычной обстановки он часто застенчиво прижимался к пришедшим в гости вместе с ним отцу или матери.

Однажды, увидев его восторженные взгляды, Марья Павловна спросила:

– Помнишь стихи этих сказок?

Паша что-то невнятно пробормотал.

– Смелее, ты же маленький мужчина.

Он смутился.

– Да ты, совсем… маменькин сынок, – с доброй, но строгой улыбкой наступала Марья Павловна.

Она будто прочитала его застенчивость, и впервые Паша понял ее призыв к смелости и самоотверженности. Втайне ему тоже хотелось этой внутренней силы, но это было совсем не просто. Становилось немного стыдно за свою неуверенность, и он даже побаивался колких глаз: очень хотелось понравиться им.

Одновременно он чувствовал, что ей было немного жалко его, и она пытается преодолеть его скованность, но одобрением были только хорошие манеры, сообразительность и внутренняя собранность.

Прочитав его мысли по глазам, она твердо сказала:

– Жалость – холопское чувство… Можно плакать, но никогда не плакаться…

Было обидно, но малыш понял, что имела она на эти слова – и знала, как воспитывают настоящих мальчиков.

Родители Паши, как и его дядюшки и тетушки, были совсем другими. Такие же добрые, но значительно мягче и не такие сильные и уверенные.

Звучащие на фоне картин русских сказок романсы в исполнении Марии Павловны были необычайно яркими, томили тревогой и проникали глубоко в душу, будто неожиданно пришедшие откуда-то издалека. По восприятию они были несоизмеримы с повседневной жизнью и удивительно влекли к себе. Эти звуки были немного непонятны для Пашиной души в сравнение со слышимыми часто песнями за столом, песнями по радио или с пластинок патефона.

Паша слышал многие из них у родственников мамы, папы и ощущения всегда были очень разными.

Папа, его братья и сестры, пели «Самара-городок» или «Вдоль по матушке по Волге». Они были раздольные, свободные, наполненные красками природы.

«Что это за город такой …Самара?» – думал Паша, когда видел завороженные звуками песни лица родни.

– Пап, почему тебе нравится песня… про эту… Самару?

Отец удивленно посмотрел на сына:

– Это город на Волге… Когда пою, вспоминаю город, где я родился сам, тихую безмолвную реку Оку перед закатом.

– А что ты делал на реке?

– Сидел с удочкой… Тишина… неожиданные всплески на воде…

– Но в песне всплесков никаких нет…

Маленькому Паше было странно и интересно проникаться в эти раздольные мечтательные размышления о реке, дремучем Муромском лесе и широком необъятном поле или мокром луге.

Малышу очень нравился раскатистый «Вечерний звон», было в нем что-то таинственно русское, благоуханное, особенно, когда в конце кто-нибудь, а чаще всего папа, заканчивал громко и неожиданно – «Бом… Бом!».

Невероятно радовали слух «Дунайские волны» или «Севастопольский вальс». Паша не очень понимал, но ему казалось, что эти музыкальные напевы сродни романсам и любимому «Вечернему звону».

Со стороны дяди Саши и тети Тоси часто звучали более томные, но не менее таинственные и непонятные: «Дядя Ваня», «Андрюша», «Прощальное танго», «Часы». «Брызги шампанского». От них веяло неведомой малышу теплотой и нежностью чувств.

Он твердо ощущал, что в песнях и в том, с каким настроением их поют, и есть тот глубокий и внутренне объединяющий людей стержень жизни. Малыш инстинктивно хотел прикоснуться и держаться за него, чтобы быть увереннее и сильнее. Каким-то непонятным чувством он ощущал, что главное – понять эту их таинственную загадку.

Паша вырос в городе рядом со стадионом и чугунно-литейном заводом, изредка попадал на природу летом, когда ее великолепие по-своему на время пленяло его. Окружающий его город и постоянно дымящий завод были как будто врагами постижения прекрасного мира. Малыш внутренне осознавал определенное отторжение себя от свободной жизни и связанной с ней раздольной русской песней. Подсознание говорило, что он чего-то недополучил в восприятии окружающего мира.

Было что-то глубинное в этих песнях старших, но Паша не мог достоверно осознать радости неведомого ему прошлого. Единственное, что приходило в голову малыша:

«Как-то не совсем так… было в той жизни родителей, тетей и дядей что-то другое, когда они были маленькими, а их мамы и папы не были еще дедушками и бабушками…»

Паша инстинктивно чувствовал, что пение отражало внутреннюю сущность человека и невозможно воодушевленно петь со взрослыми с их необъятной радостью, не испытывая это самое внутри себя. И потому ему всегда что-то мешало петь с родителями и родственниками, почему-то не хотелось участвовать в хоре, но он с уважением слушал и чувствовал непреодолимую силу мелодии и слов.

Песни часто пели и во дворе, совершенно не обращая внимания на качество голосов. Они были простые, в основном военные, но добрые и вдохновенные.