Код чёрной двери на эту крышу все тот же:
один девять четыре один.
Сытна старая горчица и сладка бадаевская вода.
В полутьме двора моя бабушка спотыкается о труп девушки
с вырезанной филейной частью.
Товарищ Жданов играет в теннис, чтобы сбросить вес.
Вес – не бомба: мячик бьется о стену и не взрывается.
Хлебная карточка – пропуск в жизнь, матрасы полные
сухарей, что легче облака, ждут грешников и праведников
в послевоенном раю.
Женщина не спасла свою дочь: сосед, обезумев, убил и съел
девочку.
Потом он плакал.
Душа девочки переселилась в щенка.
Возможно, это была единственная собака, пережившая блокаду.
«С чашей винною стоял я в светлый день в моем саду,
Пил я чашу слёз кровавых, я в печали пил беду», —
переводчик Лебедев читает Навои, слабый голос растекается
по холодным залам Эрмитажа.
Лебедева принесли на руках друзья, его жизнь весит всего
125 грамм, но и те не удержать.
Прозрачная птица летит сквозь толстые стены дворца
к серому небу.
В смольной столовке подают обед из трёх блюд.
В студии Дома радио стучит молоток: приколачивают
полку под микрофоном.
Теперь дикторы могут умереть стоя.
Хлеб – золото, водка – серебро,
горят книги в буржуйке: стихами Навои я согрею руки твои.
Пейте дети отвар из обоев: я клеила их на века, я клеила их
с любовью.
Идет Ольга в Дом радио:
тюрьма справа,
голодная смерть – слева,
а навстречу – всенародная слава:
– Куда идешь, дева?
Нет у тебя уже ни детей, ни мужа,
впереди лишь тоска да ужас.
Полуторка по тонкому льду Ладоги везет весну.
Дай Бог ей не провалиться.
Но в Танином блокноте ещё не все отмечены смерти.
Что ты там говоришь: «…Никто не забыт, ничто не забыто?»
«Как рассказать о стране…»
Как рассказать о стране,
где тени деревьев падают в тёмную воду,
где водопады скалят ледяные прозрачные зубы,
где Олав колун и Олав святой один и тот же,
где волчья шерсть по ночам растёт из кожи,
где предки живут весело в круглых камнях,
а дети играют плоскими, ставят их друг на друга,
говорят: это женщина, это олень, это твой дом,
где летнее солнце ходит по кругу,
а зимнее прячется в озере подо льдом…
Нет ничего белее этого снега, этого вечного снега,
нет ничего яснее голоса этой воды,
горсть зачерпни и попробуй, пока не застыло горло
не затянулась прорубь
«Я нашёл…»
Я нашёл
чужие стихи
между страницами Фабра издания прошлого века,
где жуки и кузнечики прошлого века,
где не вянут цветы и стебли травы упруги,
чужие стихи
на странице тетради в клетку,
в клетках, решетки которых уже растворило время,
стихи о коробке вагона,
где люди – цветные спички,
но я знаю, спички сгорели,
там только жук копошится
завтра дети отпустят его на свободу.
«Берёза для лавок…»
Берёза для лавок,
сосна для стен,
липа – для памятника,
дуб – для креста,
а осина – для потолка.
Плотник пилит и рубит
до тех пор, пока
не затупится топор,
не устанет рука.
На востоке плотника – белая осина,
на западе – красная ольха,
и в небе, сколоченном не очень красиво,
стружки, опилки, труха.
«Вечные птицы кружат над степью…»
Вечные птицы кружат над степью,
вечные собаки стерегут белые кости,