За туманной рекой

Инга вела себя как ни в чем ни бывало. Ее напевный, медовый голос призывал полюбоваться Большим Драматическим театром, но Ларе было не до него. Она уселась с другой стороны на свободное место, понимая, что никакого театра там давно нет, в том виде, к которому она привыкла, либо остались одни руины. Он, так же, как и прочие здания, истекал зеленоватой водицей, словно кровоточил изнутри.

Ларе даже показалось, что до нее доносится запах, который витает над болотами. Запах загнивающих растений, застоявшейся воды и мертвечины просачивался через дверные щели и окна, настигал своей раздражающей навязчивостью.

Внезапно, ей показалось, что на набережной появилась человеческая фигура. Сердце ее радостно екнуло. Она с радостью подумала, что, вероятно, галлюцинации отпустили ее, и город вновь стал самим собой.

Лара смахнула конденсат с холодного окна и приникла к нему.

На набережной действительно стоял человек в длинном черном одеянии. Девушка собиралась помахать ему на радостях, но тут же замерла, понимая, что позади него темнеет дом, из угла которого торчит могучая ель. Но даже не это поразило Лару, и не то, с какой силой еловые корни заставили вздыбиться асфальт.

Человек стоял, прислонившись к решетке, будто остановился передохнуть. Одежда на нем была изорвана. В руках он бережно держал отрезанную голову и было трудно понять, чья она, ведь у нее отсутствовал скальп, а на месте ушей и носа багровели провалы. Лара не смогла разобрать выражение лица головы, потому что все в ней обмерло и ухнуло вниз.

Мертвые губы шевельнулись, Лара могла поклясться, что в этот миг картинка словно резко увеличилась перед ней, будто она навела камеру телефона на набережную, и сделала максимальное приближение. Белая кожа покойника контрастировала с ужасными ранами, нанесенными каким-то острым предметом.

Лара, не в состоянии ни вздохнуть, ни крикнуть, уставилась на пергаментные сухие губы мертвеца, которые разжались и шепнули: «Проклятый Гилевич… Я так и знал…»

Этот измученный глухой шепот донесся до нее, словно он находился совсем рядом с ней.

Гилевич? Кто это?

Человек вытянул руки вперед, держа изуродованную голову, и бросил ее в реку. Она тут же исчезла, пропав в ее серебристо-серой пучине. Человек без головы развернулся и пошел прочь уверенным шагом, точно знал, куда нужно идти, исчезая в туманном переулке.

Тошнота обожгла Лару противной, едкой волной и накатила такая слабость, что девушка даже не стала пытаться уцепиться за реальность. Та все равно была слишком кошмарной, чтобы удерживаться за нее.

«Я больше не могу!» – мелькнуло в измученном сознании, но все, что могла сделать Лара, это сложить руки перед собой, уткнуться в них, прикусив рукав куртки, чтобы сдержаться и не привлечь к себе ненужное внимание.

Лара

Белый мел противно скрипел, царапая доску, в пухлых пальцах математички. Она выписывала название темы урока, покачиваясь на высоких, толстых каблуках. Ученики, затаив дыхание, следили за ее движениями, отмечая про себя все видимые ими детали: тугой пучок жидких каштановых волос, чуть измазанную мелом черную юбку, широкий свитер кислотно-абрикосового цвета, но самой интересной деталью была коварная маленькая стрелка на капроновых колготках, которая притаилась в самом низу, у задников черных туфель.

Скрип мела прекратился, и математичка обернулась, замерев. Ее маленькие выцветшие голубые глаза юрко заскользили от парты к парте, выискивая потенциальную жертву. Испачканные мелом пальцы хищно сжались. Замер и весь класс.

Тут самое важное было выдержать ее взгляд, ни в коем случае не показать, что ты ее боишься.

Иначе …

Математичка сделала шаг вперед, отчего ее могучая грудь под абрикосовым свитером качнулась.

– Итак, – на губах затрепетала коварная улыбка. – Кто желает пойти к доске? – не дождавшись желающих, она саркастически усмехнулась: – Просто лес рук. Другого и не ожидала.

Пристальный взгляд голубых глаз устремился в классный журнал. Повисла такая тишина, что можно было слушать полет мухи над потолком и принять его за музыкальное сопровождение.

– К доске пойде-е-ет…

Палец с ногтем, покрытый красным лаком заскользил вниз по длинному списку учеников.

– Пойдет… Тимофей Семенов.

Класс заметно выдохнул, точно из надутых шариков спустили воздух. Можно было расслабиться на какое-то время и передохнуть перед следующим поиском жертв.

Девочка, сидевшая на предпоследней парте у окна, нервно постукивала ручкой о раскрытый учебник. Его поля были изрисованы символами и образами, которые никак не походили на математические, или, по крайней мере те, что соответствовали бы школьной программе. Ей неоднократно доставалось от учителей и родителей за это, но она ничего не могла с собой поделать. Чаще всего, эти рисунки получались неосознанно. Девочка могла носиться мыслями где-то далеко, пока ее пальцы, сжав ручку или карандаш, выписывали странные сочетания букв и слов.

Сейчас ее мысли вернулись сюда. Точнее, девочка уставилась на Тимофея, который с совершенно беспечным видом стоял у доски, показывая отсутствие страха.

– Ну, Семенов, – вздохнула математичка, тоже чувствуя, что мальчишка ни капельки ее не боится, что вызывало ее раздражение и, одновременно, некоторое уважение к нему, – что ты там расскажешь?

Улыбка у него была самой обаятельной из всех. Девочка это точно знала. На нее велись не только ученики, но и учителя, и вообще, все кругом. Знал это и сам мальчик, и бесцеремонно этим пользовался.

Семенов блеснул белыми зубами, которые бы сделали честь самому красивому актеру современности, отчего на его щеках заплясали лукавые ямочки. В эти ямочки влюблялись все девчонки без разбору. Об этом факте тоже было всем известно.

– Евгения Петровна, – произнес мальчик низким грудным голосом, продолжая улыбаться, и девочка внутренне затрепетала. – Сегодня я ночевал на другой квартире. Помогал бабушке с ремонтом. Она у меня старенькая, как вы знаете. Возился до ночи, и не успел прочесть параграф. Но я знаю, что это мои проблемы. Так что я сам виноват и готов понести за это самое суровое наказание.

Подлец был хорош. Чертовски хорош. И математичка тоже это понимала. Она кивнула, напуская понимающее выражение на лицо, почти сострадательное.

– Эх, Семенов, Семенов, – проговорила она. – Так и быть. Садись. Помогать тем, кто в этом нуждается – важное дело и принципиальное. Но смотри мне, чтобы в следующий раз…

Тимофей замер, прижав руку к груди в театральном жесте:

– Обещаю, Евгения Петровна! – с пафосом воскликнул он, но ямочки на щеках стали еще глубже.

Семенов занял свое место, победно оглядев одноклассников. Кто-то смотрел с восхищением, а кто-то и с завистью.

– Ну, конечно, – пробубнил кто-то. – Он отмучился, а нам сейчас страдать…

Но кривоватый палец с красным ногтем вновь заскользил по списку в журнале. Математичка подняла голову и почти злорадно уставилась в сторону окна:

– Велегорская Лара – к доске!

Класс шумно закопошился. Ученики принялись оборачиваться на худую маленькую девочку с двумя черными косичками.

– Ты-то, конечно, прочитала заданный материал? – повысила голос математичка, предвкушая расправу. – Встань, пожалуйста.

Лара, не меняясь в лице, подчинилась. Пальцы бросили карандаш на раскрытый учебник. Евгения Петровна походила на нахохлившуюся сову с крючковатым носом. А еще, прямо на учительском столе, сидел ОН. Лара так и уставилась на рослый черный силуэт.

«Только не надо! – мысленно взмолилась она. – Давай не сейчас!»

Силуэт дрогнул. Неровные игольчатые изломы его тела мелко задрожали, словно помехи на экране телевизора: ОН смеялся своим жутким, низким смехом, от которого шли бесконечные мурашки. Потешался над кем? Над Ларой или математичкой?

– Велегорская! – громкий оклик из уст Евгении Петровны заставил девочку вздрогнуть. – Изволь ответить на вопрос. Повторяю для слабослышащих. Ты готова к сегодняшнему уроку? – голубые глаза смотрели, не мигая.

– Я бы так не сказала, – ответила Лара в тон математичке, и снова посмотрела на НЕГО. Он спрыгнул, а точнее соскользнул со стола, точно невиданное черное желе. Впрочем, у него же не было костей, как подозревала Лара.

Математичка недовольно поджала губы.

– И что же, позволь спросить, тебе помешало? Тоже ремонт помогала делать?

Кто-то справа от Лары зафыркал от смеха, едва успев зажать рот рукой.

– Нет, – девочка смотрела прямо в водянистые глаза. Математичке это не понравилось.