72 часа

31 декабря: Раймонд встал в 04:40, надзиратель подал ему кипяток, Раймонд заварил кофе в пластиковом стакане 0,5. Ложку нельзя иметь, потому он просто трясёт стакан, чтобы кофе растворился в воде. И в 05:00 он с вещами покинул камеру. Я не вставал, потому что лучше лежать, чем сидеть. Перед выходом он махнул мне на прощание. Ну а как нам ещё было прощаться… Мы знакомы всего два дня, но этих двух дней хватило понять, какой он золотой человек. Не навязчивый, в разговор вступал только тогда, когда я начинал говорить, всё время старался меня подкормить, а я говорил, что мне наоборот нужно скинуть двадцать килограммов; человек, влюблённый в свою страну и в свой родной город. Теперь я обязательно побываю там, только Литва станет открытой.

В 06:00 надзиратель попросил меня вставать. Нужно было вставать немедленно, нельзя, как я обычно делаю, полежать ещё пару минут, морально готовясь к расставанию с постелью.

– Вот, я встал.

– Я вижу. Нужно свернуть матрас и убрать наверх.

– Немедленно этим займусь.

Окошко для подглядываний закрылось. После сворачивания матраса дела закончились, можно было присесть и отдохнуть. Часам к семи случилось то, чего я больше всего боялся все эти дни: дефекация. Надеюсь, не видели меня через камеру в камере, а если видели, им же хуже. Ищите на ютубе видео «Денис Зорин ходит на ведро». Завтрак в 08:00, надзиратель с надеждой спросил меня, буду ли я кушать. Такое неуместное слово в этом месте… Я не стал отказываться, ибо это очень серьёзное развлечение и способ убить время. На завтрак были отварные рожки с обжаренной морковью и луком. Впервые ел такое на завтрак и впервые в моей жизни ел такое блюдо. Подали в глубокой пластиковой тарелке и с алюминиевой ложкой. Я не побрезговал стаканом от Раймонда, мне в него щедро налили чай по самые края. А когда я отхлебнул оттуда, он оказался сладким! Я удивился и порадовался. Что же была за бурда в первый вечер, я так и не понял. Утром на весь день подают в окно хлебную пайку, три куска серого и три куска белого хлеба. Куски толстые, получается как целая буханка хлеба. «Если я столько буду съедать хлеба, то уже не смогу выйти из камеры!» – подумал я. Хлеб у меня не забрали, мол, пусть будет, на всякий случай. И действительно, выпил чаю с куском серого хлеба (когда сидишь как истукан, это хоть какое-то разнообразие в жизни). После завтрака в коридоре включили радио. Передавали новогодние песни на русском и английском языках, что должно было способствовать праздничному настроению. И были передачи на беларуском языке, что мне очень нравилось и помогало коротать время. Передавали речь Лукашенко перед силовиками. «Я уйду тогда, когда последний ОМОНовец скажет мне «УХОДИ!» Я тогда думал, что мы все должны начать искать этого последнего ОМОНовца.

В некоторые моменты накатывало отчаяние, дико не хотелось сидеть в камере. Порой нападал психоз, и я начинал осматривать камеру на предмет того, чем я мог бы себя умертвить. Такая возможность была весьма велика, просто я не нашёл ничего подходящего. Задушить сам себя подушкой я точно не смогу. Крыша едет реально.

Каким-то образом я досидел до обеда (14:00). Обед состоит из двух блюд: суп и компот. Выступлю в защиту первого: суп вкусный и в большом количестве, плюс хлеб и жить можно. А вот второе уже на ужин. Его можно запросить сразу, а ужинать уже чем Бог послал, либо не ужинать вовсе.

Как проводил время. Сидел на железной кровати, постелив одеяло. По словам Раймонда здесь кровати ещё хорошие, в Витебском СИЗО, где он находится, расстояния между рейками слишком большие, потому всё съезжает туда и сваливается, а по ощущениям, будто лежишь на рельсах. Когда ноги сильно замерзали, а мёрзли они всё время, потому что было холодно, а на мне тонкие носки, к третьему дню превратившиеся в грязные тряпки, то подтягивал пуховик и заворачивал ноги в него. Долго сидеть так не получалось, приходилось ноги спускать вниз, в самый холод (тянуло из открытой двери во двор). Пару раз засыпал, уронив голову на грудь. Проснувшись, не мог поднять голову, потому поднимал её руками. От Раймонда осталось два журнала со сканвордами на литовском. Их я читал время от времени, пытаясь найти знакомые слова. Литовский язык я изучал совсем мало, потом бросил, решив, что нужно больше уделять времени вещам более важным. А зря. Когда глаза уставали разбирать буквы, клал журналы рядом с собой и просто смотрел на обложки, подолгу размышляя. В одном положении сидел часы напролёт. Это дико тяжко, но вариантов не было. Утешал себя тем, что в давние времена пленников сажали в яму, где не было ведра с крышкой, но зато были дожди и ночной холод. В 17:20 доставили мужчину: Евгений Александрович (это отчество) 1984 года рождения. Что-то случилось с его сожительницей, не дотянули до заветной полуночи. Услышал его фразу: «Я взял её с двумя детьми». Мне показалось, что он не раздевался и не приседал со спущенными трусами, его довольно быстро посадили в соседнюю камеру. Вскоре он начал похрапывать, чем привлёк внимание надзирателя. Он схватил дубину и начал лупить ею в его дверь, пока тот не проснулся. Я зажал уши, чтобы не оглохнуть. Спать можно сидя и так, чтобы было непонятно, что ты спишь. Привет тебе, Евгений, если ты это читаешь! Постарайся больше не дебоширить.

В 21:30 вечерний выгул. Сюда входит личный обыск надзирателем и вынос ведра мной. Потом нужно стоять лицом к стене, а в камере проводят всем известный «шмон». Самое неприятное было, когда палкой начинали стучать по кроватям. Стучали изо всех сил. Цель данного мероприятия мне осталась недоступной, а задавать вопросы надзирателям не лучшая идея.

Попробуй угадать самое счастливое время в тюрьме. Правильно, это время отбоя. 22:00! Весь день меня уничтожал сон, а тут можно безнаказанно вытянуться во весь рост, закутать ноги, чтобы они наконец-то согрелись и забыться тревожным сном. Или просто лечь! Не спать, спать трудно в таких условиях. Но просто лежать под одеялом на матрасе уже наслаждение. Я ничего не чувствовал, не переживал, что вот-вот наступит Новый год, а я в таком положении, неизвестно когда выйду из застенок белорусского НКВД и выйду ли вообще. Новый год наступит и без меня. Сердце странно себя ведёт, работает с перебоями и моментами слишком сильно бухает в груди. Я представил, как умираю в камере, а мои тюремщики будут доказывать свою невиновность и непричастность. Но кто ж им поверит? Умереть за Беларусь в темнице – самая лучшая смерть. От этой мысли стало хорошо на душе, и я даже задремал.

Вечером на смену заступил надзиратель, которого я очень жалел: канун Нового года, а он с преступниками. Ему не сиделось, потому он просто ходил по коридору туда-сюда. Коридор короткий, потому его «топ-топ-топ» мимо моих дверей звучало каждые три минуты, это тоже мешало уснуть. Но всё равно я его жалел. Он тоже отбывает свой срок, за небольшие деньги. Я подслушал: зарплата у них 1 000 byn и чуть больше на сто byn.

Меня разбудили выстрелы пиротехники, ощущение было такое, что палят прямо над головой. Вам весело, люди? А тут пленники пытаются поспать!

Как наступил 2021 год я не заметил, потому что часов у меня нет. Никто не кричал и не звенел бокалами с шампанским. В Верхнедвинске люди стреляют за час до полуночи, потом все бегут домой за стол, встречают полночь и вскоре опять спешат на улицу запускать оставшиеся петарды и фейерверки. Предположу, что затишье в канонаде и стал тем моментом тишины, когда мне удалось ещё немного подремать. А потом меня ждали «навагоднiя прыгоды» (новогодние приключения – бел.язык).

1 января 2021: Я лежал под одеялом и слушал звуки разрывающихся петард. Ощущение такое, словно лежишь в могиле. Жизнь бурлит совсем рядом, но ты к ней уже не имеешь отношения. А надзиратель всю ночь так и ходил туда-сюда. Им нельзя спать, у них нет комнаты для отдыха, из удобств железный табурет, прибитый к полу. Им нужно постоянно заглядывать в камеры, чтобы пленники не нарушали распорядок. Каждый раз, как он заглядывал ко мне, я мысленно ему говорил: «Прывiтаньне, сябар!» Наверно, он думал о пенсии. И чтобы никогда не приходить в эти катакомбы.

Сперва привезли женщину. Она сама вызвала милицию, её забрали и посадили в женскую камеру (срок отбывали ещё несколько девушек). И всю ночь, с короткими перерывами, стучала в дверь и кричала: «Люди, помогите! Я здесь!» Хотелось ей крикнуть: «Что ж ты такое пила?!» А ещё ночью привезли мужичка, изрядно подгулявшего, видимо, устал в пути, не сумел достичь пункта назначения. Но хотя бы Новый год встретил на воле. Скорее всего милиционеры ему жизнь спасли. А часа в три ночи кто-то из них двоих обосрался. Простите за такое слово, но ему нет аналогов, оно передаёт смысл с эмоциональной окраской. Да и не претендует моё сочинение зваться литературным шедевром. На помощь надзирателю пришёл ещё один человек, предположу, что это был дежурный. В моей камере взяли ведро для мытья пола, набрали воды и повели несчастного в сортир мыться. А там минус пять по Цельсию. «У меня ситуация получше», – подумал я.

В шесть утра надзиратель заглянул в окошко для выдачи пищи. «Ну что, пора вставать». Жалел меня, наверно. Хотя нужно отдать должное, они ко всем относились спокойно. В 08:00, по расписанию, вынес ведро с мочой в сортир в сопровождении двух надзирателей. Перед выходом и после обязательно личный обыск и обыск в камере. Завтрака не было, потому что кафе, которое готовит для ИВС, работает сегодня не с раннего утра. Нужно было как-то убить время, сегодня была надежда на освобождение, хотя я понимал, что арест могли продлевать бесконечно долго. Но сегодня особенно было тяжко, хотелось домой. Если меня продержать так десять дней, я точно с собой что-то сделаю, тут уже дело не в характере и не в дурости, а в психике. Больше всего мне нужна свобода. Ни любовь, ни деньги, ни власть не заменят мне свободы. Если я чувствую, что я где-то начинаю напрягаться, я немедленно увольняюсь, ухожу, уезжаю. Улетаю! Тут я снова посмотрел на книгу «Я вор в законе», но уже без отвращения, как в первый день. И я начал читать её при тусклом свете камерного освещения. На удивление текст был интересным, книга помогла мне скоротать время до обеда. Утром кто-то в коридоре обронил: «До понедельника». Я сразу решил, что это про меня. До понедельника – это ещё три дня сидеть. Я к этому был морально готов, потому особо не расстроился. Следователь же сказал, что я «скоро выйду», делим на два и получаем, что выйду, но не скоро.

Днём из соседней камеры раздался храп. Второй голос сказал надзирателю: «Ладно, оставь, пусть поспит». Добрый у нас народ.

Примерно в 14:30 начали раздавать еду. На первое дивная солянка. Большая порция! Много мяса и колбасы в тарелке. И наваристый бульон. Приобщился к празднику. От такой солянки даже немного захотелось жить. Надзиратель предложил второе, но я сказал, что пусть останется на ужин.

– А вдруг вас выпустят?

– Тогда достанется кому-то другому.

– Это так. Но может всё-таки покушаете второе? Там котлеты с пюрешкой.

Он подал мне две совершенно замечательные котлеты, на вид запекались в духовке. И они из мяса. Пюре с подливкой тоже очень вкусные. Передаю повару огромную благодарность, это единственный радостный момент за всё время ареста. После еды надзиратель принёс табель на подпись.

– Не переживайте, за это платить не придётся.

Мне даже стало смешно:

– Об этом я как раз не переживаю.

– Так когда вас выпустят?

– Скорее всего, не скоро, – ответил я.

– У меня написано, что сегодня в 18:00.

Вот хитрец. Сперва спросил, а потом сообщил.

В 16:30 раздалось из—за двери: «Андреич!» Так меня назвали впервые, и я больше никому не позволю повторить такое. «Собирайся!» – надзиратель был такой радостный, будто это его освобождают после трёх суток в карцере. Собираться – это встать, надеть пуховик и маску. Обувь в коридоре за дверью. Ночью я думал, что попрошу соседа принести болгарку и вскрыть мою дверь в дом. Потому что я был уверен, что мне не вернут вещи из карманов, в том числе и ключи от дома. Но зря волновался, коробку с вещами принесли. Но сперва наше любимое раздевание догола, приседание. Зачем? Я что-то могу вынести из камеры? Ведро с крышкой или заточку, слепленную из хлебного мякиша?

Затем по списку началась выдача моих вещей. Надзиратель и тот же самый дежурный, который забрал у меня мой айфон. В протоколе задержания айфон значился, а вот в коробке его не оказалось, только кожаный чехол от него. Дежурный впал в ступор:

– И что делать? Я же сам его забирал, где же он теперь?

Надзиратель тоже не знал, как тут поступить. Мне хотелось быстрее покинуть это заведение, потому я сказал, что подпишу, будто я всё получил и претензий не имею. Айфон отслужил верой и правдой десять лет и пал смертью храбрых в застенках НКВД. Его забрал следователь из Витебска в модном пиджачке, так его из рук не выпускал, всё пытался установить мессенджер. Не получится: там нужно ввести пару паролей и предъявить результат БАК-анализа. Я боялся, что меня сунут обратно в камеру, предварительно заставив снова раздеваться и приседать с голым задом. Позже я увидел, что моя копия протокола возврата вещей не содержала пункта «телефон» совсем. Только чехол от него. Словно насмешка. После подписания протокола дежурный насел на меня с паспортом. Он и конвоиры 30-го декабря хотели попасть ко мне домой, чтобы забрать мой российский паспорт. Следователь не отдал им ключ от дома, сказал «Я договорюсь». Кому нужен мой российский паспорт? Дежурному или конвоирам? С какой целью? Не позволить мне уехать из Беларуси? Без паспорта в Россию спокойно можно выехать, я пытался им это объяснить. Дежурный наседал и настаивал. Потом он придумал, что паспорт нужен в миграционную службу, мол, будут решать, что делать с моим видом на жительство. «Во вторник вас там ждут, паспорт будет у них», – сказал он. Разумеется, он меня обманул: пятого января я туда ходил, у них нет ни ВНЖ, ни паспорта. Когда я подавал первый раз на ВНЖ семь лет назад, они даже тогда не забирали паспорт, потому что это имущество другого государства, просто не имеют права его держать у себя. А теперь простой дежурный из окошка имеет право забирать у меня мой паспорт иностранного гражданина. Я был вынужден согласиться, потому что не хотелось обратно в камеру. Российский паспорт мне не нужен, да и фотография там мне никогда не нравилась из-за дурацкой причёски. Дежурный отправил парней в форме на машине, довезли меня до дома, были чрезмерно вежливы, неестественно вежливы. Один вошёл ко мне домой, я вынес ему мой паспорт.

– А ещё какие-нибудь документы у вас есть?

– Есть документы на дом. Надо?

– Нет, на дом не надо.

– Тогда мне больше нечего вам предложить.

Первым делом развёл огонь в котле, потому что в доме за три дня стало холодно. Потом вышел на улицу спросить у людей который час (дома посмотреть время негде). Проходящая мимо пара сказали, что 17:20. Отлично, я успеваю к вечерней мессе (сегодня обязательный день для католиков).

Благодарности: Ночью начался зуд в паху, расчёсывал до крови и не мог остановиться. Красные пятна на внутренней поверхности бедра – эпидермофития. Три дня в трусах без смены и без мытья способны меня добить окончательно. Сходил в аптеку за мазью «Тридерм», 25 инт за небольшой тюбик (три раза пообедать в роскошном ресторане рядом с Католическим храмом). И я предпочёл бы пообедать, чем мазать себе пах противной мазью. Шчыра дзякую за навагоднi падарунак!

А ещё неделю кашлял, временами захлёбываясь от кашля. Пролечился и выздоровел.

Заключение: А теперь очень важный момент. Прошу обратить внимание. У меня нет ненависти ко всем, кто лепил мне дело, кто меня арестовывал обманом под видом «побеседовать», как меня удерживали семь часов в коридоре под видом посетителя. Если бы арест оформили в 10:30, то меня выпустили бы 1-го января в 10:30. Я всем всё простил. По-христиански. Мне не стыдно и не страшно. Я надеюсь, вам тоже.

История не закончилась, дело до сих пор открыто, вполне возможно, что сейчас, пока вы читаете эти строки, я уже мотаю срок на зоне. Помните о репрессированных беларусах, помните обо мне.