72 часа

Около шести часов вечера приехал местный следователь. Единственный человек, который представился. Кто были эти двое из Витебска, я не знаю. В копиях, выданных мне, их имён нет. Меня привели к нему, он без эмоций объяснил мне, что он будет вести это дело, по его инициативе он включён в группу следователей. Группа следователей… Почему ещё до сих пор в Беларуси существует преступность? Сегодня для допроса уже поздно, поэтому допрос будет завтра. По закону меня задерживают на 72 часа для проведения следственных мероприятий. Я представил, какие следственные мероприятия у них будут 31 декабря и 1 января.

– Так что, нам выгружать всё из багажника и оставлять вам? И его тоже вам оставлять? – услышал я от модного пиджака разочарование дня. На тот момент я не понимал, что мне очень повезло. Какая—то сила отбила меня у Витебских следователей из отдела по борьбе с наркотиками. Предлагаю открыть новый отдел: по борьбе с Зориным Денисом.

Модный пиджачок попросил меня достать всё из карманов. У меня забрали всё вплоть до бумажных платков. Гигиеническая помада позабавила следователей.

– Это для чего?

– Губы сохнут на морозе.

Посмеялись между собой.

Модный швырнул мне помаду.

– На, это чтобы у тебя рот не засох.

Меня развеселило его желание унизить меня, но фантазии хватило только на финт с помадой. Забрав помаду, я оказался рядом с другим следователем.

– Вспоминайте обо мне за новогодним столом, – тихо сказал ему. Очень надеюсь, что вспоминал.

Все мои вещи, в том числе ключ от дома и бумажные платки, были помещены в коробку и опечатаны полосками с печатями и липкой лентой. Что им мешает открыть коробку без меня, я не знаю. Полоски наклеиваются новые, лента тоже. Коробку забрал       следователь. Единственный сотрудник, который мне представился. Скорее всего это спасло мой дом от внеурочного визита незваных гостей с целью оставить мне «подарок».

Все процедуры были завершены. Кабинет покинули все сотрудники следственных и прочих органов. А что было дальше, я писать не могу. Придётся ждать.

ИВС. Изолятор временного содержания. Философия ИВС – задержать на несколько суток можно любого человека. Для разбирательств и уточнений. А пока идут разбирательства, человека нужно унизить максимально сильно, не нарушая закон. Для этого просто создаются условия, в которых человек перестаёт быть человеком, он автоматически превращается       в существо на несколько порядков ниже.

В ИВС очень холодно, почти как на улице (около нуля), дверь открыта настежь, видимо, для свежего воздуха арестантам. Надзиратель – молодой парень – и дежурный наблюдали, как я раздеваюсь. До трусов. Вся одежда прощупывается и обследуется металлодетектором.

– Нужно снять трусы.

Надзирателю неловко. Он не привык принимать «Политических», чаще пьяницы и дебоширы. Дежурный глянул на мой пах, но перехватив мой взгляд, отвёл глаза.

– Нужно присесть один раз.

Я приседаю. В последующие разы приседал два раза.

– Когда вы будете поливать меня из шланга ледяной водой?

– Такое только в фильмах ужасов показывают. Надзирателю явно не по душе всё, что он делает со мной. Обувь в камере не положена, потому я разуваюсь и в носках захожу в камеру.

В камере Раймонд, гражданин Литвы, почти два года его возят сюда на суды из Витебского СИЗО. Вёз на фуре медикаменты из Латвии в Москву, в Бигосово его встретили высокие чины в погонах из Полоцка, обнаружили 140 килограммов каких-то наркотиков. Гашиш или марихуана, что-то растительное. За время следствия из него вытянули 9 000 byn под видом оплаты различных экспертиз. В Беларуси практика обкатанная: сажать кто побогаче и потом тянуть деньги. В это время кто-то строит себе дом. Умные прикидываются валенками: денег нет, родственников нет, продавать нечего. Таких выпускают через пару месяцев. История с Раймондом      заслуживает особого внимания. Из разговора с ним я нашёл много нестыковок следствия и фактов. Я сделал вывод, что человек невиновен. Ещё в детстве директор школы, заслуженный учитель России, говорила про меня: «У него невероятно развит синтез и анализ». То есть способность собирать информацию и делать выводы.

Камера представляет собой помещение с двумя двухъярусными кроватями, сваренные из толстых труб и реек. В углу ведро с крышкой. Узкий стол, стульев нет, лавок нет. Нет раковины с краном. Воды просто нет. Можно стоять и сидеть на шконке, постелив одеяло. Лежать запрещается. Стоять и сидеть. Ходить – два шага вперёд и два шага назад. Под потолком круглосуточно светит лампочка. Даже с лампочкой продумали, чтобы заставить человека страдать. При таком свете нельзя читать, но при этом она резко светит в глаза. Раймонд научил меня класть пуховик над кроватью, чтобы создать тень. За весь день я ничего не ел и не пил. Есть не хотелось, но очень хотелось пить. Раймонд попросил у надзирателя воды для меня. В окошке появилась алюминиевая посудина, измятая так, словно по ней проехал танк. В ней была бурая жидкость, напоминающая свекольный отвар. Делать было нечего, пить хотелось ужасно. Небольшими глотками, за беседой с сокамерником, я выпил этот напиток. Опознать его не удалось. После него мне стало худо с животом, страшные болезненные позывы на дефекацию, в животе громко бурчало, я изнывал от стыда перед приличным человеком, а он делал вид, что ничего не слышит. Сесть срать на ведро было исключено, я предпочитал принять мучительную смерть. Вспомнил, как в детстве читал роман о евреях, которых везли в товарных вагонах на смерть. Женщины умирали от разрыва мочевого пузыря, потому что не могли публично сесть на корточки над дыркой в полу. Я был как та стеснительная еврейская женщина.

В 21:30 меня повели на «прогулку». Там можно покурить и воспользоваться дополнительной услугой. Во дворе стоит сортир: деревянная кабина с дырой в полу, над которой надо раскорячиться так, чтобы не упасть в неё. В ИВС можно было сделать нормальный туалет и водить людей туда. Но ИВС не для того существует, чтобы создавать комфорт, тут нужно страдать. И чем больше, тем лучше. Раймонд дал мне туалетную бумагу. Сам предложил. Если бы он не дал, мне пришлось бы воспользоваться носками, а в холодной камере, да с голыми ногами то ещё удовольствие. ИВС не предоставляет бумагу. Мои бумажные платки меня спасли бы, но у меня их предусмотрительно забрали. Знали товарищи следователи из Витебского отдела по борьбе с наркотиками, что такое ИВС. Сперва нужно избавиться от мочи. Это просто, но непросто, когда стоят два надзирателя и пристально смотрят на тебя. Так положено, это их работа. Я долго не мог справиться и ужасно страдал, что заставляю их ждать на холоде. А потом дело пострашнее: дефекация в позе орла. Колени моментально затекают, все сфинктеры сжимаются, ноги разъезжаются, приходится руками упираться в стены, а штаны держать уже нечем, да и неважно, дальше пола не упадут. Кряхтел и мучился над дырой, но ничего не вышло. Вернувшись в камеру, я снова стал мучиться от позывов, отбой в 22:00, сам берёшь первый попавшийся матрас и подушку. На следующую ночь ты будешь спать уже на другом матрасе. Я всю ночь мучился животом. Ненавидел сам себя за то, что не могу нормально просраться в сортире. Миллионы россиян так живут всю жизнь и не находят в этом каких-либо неудобств. А для меня этот аттракцион стал пыткой.       За весь день я ничего не ел и выпил только стакан помоев, от которых чуть не обделался ночью.

30 декабря: Ночь прошла в полузабытьи. Я не могу спать при свете. Не могу спать на подушке, которая больше похожа на камень, чем на подушку. У меня дома четыре или пять подушек на кровати, которыми я обкладываюсь перед сном. А здесь можно обложиться только собственным матом. В 06:00 Раймонд, мой первый в жизни сокамерник, поднялся, свернул матрас и положил его на верхний ярус. Так положено по правилам ИВС, которые я прочёл позже от безделья. Там ещё есть пункты «Воспитательные мероприятия» с 16:30 до 17:30. Со временем могу ошибаться, распорядок не успел заучить наизусть. Их у нас не было. А вот один мой друг, когда отбывал арест за митинги, каждый день встречался с идеологами для беседы. И каждый день они были разные. Вот уж чего много в Беларуси, так это идеологов. И зарплата у них от 1 500 byn. До и после встречи он раздевался донага и приседал. Раймонд мне дал второе тонкое одеяло, чтобы мне было не так холодно сидеть. В такое раннее время я не могу общаться и выполнять осмысленные действия, слишком рано для меня, я просто сплю сидя. До 08:00 я терпел, потом выгул до сортира. Я совершенно опозорился, неправильно использовав его. Сидя нельзя ссать, моча летит не вниз, а вперёд, заливая подступы к дыре. Руками упирался в стены и со всей силы тужился, чтобы выдавить из себя ненавистный кал. В этот момент я ненавидел себя за то, что у меня есть ЖКТ. Раймонд после этого мне деликатно объяснил, что пиструн нужно рукой направлять вниз. Было очень стыдно, что после меня люди пойдут по льду. Сегодня я тоже отказывался от еды, чтобы решить проблему с безумным сраньём и ссаньём. Никогда раньше не замечал, что мне так часто нужен туалет. Туалет и душ, если позволите, потому что после сранья я иду мыться в душ. Я совершенно не пригоден для жизни в тюрьме. Мыть руки негде. Этот момент никак не предусмотрен. Перед выходом на выгул и после него надзиратель даёт антисептик на руки. Профилактика коронавируса! За три дня я лишь один раз мыл руки, и то они были в наручниках. Об этом позже.

После выгула Раймонд получил веник и совок, старательно подмёл пол. Затем (это меня удивило) он из бутылки сбрызнул дощатый пол водой и тряпкой вытер. По полу я ходил в носках, обувался в коридоре возле камеры, успев отморозить себе ноги. И обувь была промороженная насквозь.

Около десяти утра меня повезли к следователю на допрос. Первым делом раздеваться донага, приседать, одеваться, руки перед собой, наручники, ко мне пристёгнут конвоир и ещё двое по бокам с автоматами, «три красивых охранника» (по Высоцкому). Конвоиры не проявляли ко мне ни отвращения, ни симпатии, для них это было ежедневной рутиной возить преступников на допрос. Следователь первым делом попросил снять с меня наручники. «Он же не убежит». Конвоир ответил: «Он сказал не снимать». Кто этот ОН? Сам ОН?! Затем поинтересовался, как мне в камере, всё ли меня устраивает. Я сказал, что всё чудесно, вот только нет туалета, из-за этого я всё время хочу в туалет.

– Что, прямо сейчас хотите?

– Да, нет сил терпеть.

Я решил, что любым способом должен попасть в туалет для людей. И стыд тут неуместен. Я для них не человек, потому могу себе позволить быть бескультурным животным. Следователь сказал, чтобы меня отвели в туалет.

– Вы не будете отстёгивать меня от себя?

– Нет.

– Я буду срать, придётся вам вытирать мне зад.

После этого меня отстегнул от себя. То есть поссать с пристёгнутой рукой к его руке было не страшно, а вот уже дела поважнее поколебали решимость конвоира выполнять приказ самого ЕГО. Я воссел на унитаз и хотел закрыть дверь, но мне сказали не закрывать. Двое конвоиров стояли и смотрели, как я сру. А я получил огромное удовольствие, извергнув из себя всё то, что так давно требовало выхода. Ощущения были невероятными! Подтирать зад в наручниках получится не у каждого, но я сумел. А потом мне предложили помыть руки. В наручниках. По факту это было полоскание под проточной водой. Мне удалось выдавить мыло из диспенсера, но намылить руки не получилось. Это был единственный раз за трое с половиной суток, когда мне удалось помыть руки. Жаль, что на допрос возили лишь один раз, туалет там намного лучше нашего.

Затем мы вернулись в тёплый просторный кабинет. Следователь не проявлял ко мне каких-либо эмоций, говорил ровным голосом, всё по протоколу, как положено. Пришёл государственный адвокат, я подписал отказ от адвоката, ибо цирк не люблю с детства. Мне было озвучено, что я имею право не свидетельствовать против себя, то есть не давать показания. Нет, показания я давать буду.

– Что вы можете пояснить по поводу комментария в интернете?

Я пояснил, что именно этот комментарий я не писал. Есть много других комментариев, за которые меня можно посадить, и я не стану отпираться.

– Никто не хочет посадить вас в тюрьму, – сказал следователь. А мы помним, что следователи всегда говорят правду.

Мне пришлось рассказывать очень много: почему я именно в Верхнедвинске поселился, как это вышло. Он не поверил моим словам, что мне очень понравился город. Что тут может нравится? Это же не Сан-Диего и не Майами.

– А вы не скрываетесь от российского преследования по политическим причинам?

– Где? В Беларуси? Скрываться от России? Нет, для этого нужно ехать дальше.

Последний вопрос был «Ваше отношение к выборам». У меня в голове сразу высветились два слова: «3%» и «Трибунал». Но вслух я сказал следующее: «Я за мир и покой. Если будет мир, то всё упорядочится и войдёт в норму». Лживый ублюдок я. Но что поделать, посадить меня в тюрьму – это их задача, я не могу им в этом помогать. После допроса мне пришлось подписывать бесконечное количество бумаг. Моим делом занимается группа следователей из Витебска, реально несколько фамилий в протоколе. Наш следователь включён в эту группу был вчера.

Когда стояли в коридоре в ожидании машины, следователь вышел и сказал, что меня скоро отпустят. Я выразил удивление, это очень неожиданно.

– А вы что, хотите сидеть в тюрьме?

– Нет, не хочу, но если надо, то придётся.

Мне следовало уточнить, что есть «скоро» в его представлении. Потому что я всё же отсидел предписанный мне срок. А я себе представил, что уже сегодня я выйду на свободу и окажусь за праздничным столом у друзей. Но меня вернули в камеру, предварительно раздев до трусов по старой традиции. Днём мне поступила передачка от друга, что стало полной неожиданностью и очень тронуло. Он принёс воду в бутылке и колу, но начальник ИВС не разрешил передавать мне воду, хотя в списке разрешённого к передаче она числится. Двое суток меня держали без воды. Мандарины от друга меня спасли, я их начал есть сразу же. Завтра рано утром мой замечательный сокамерник уезжает в Витебское СИЗО, я уже смогу пользоваться ведром с крышкой. Он заранее озаботился, попросив надзирателя принести ему новый рулон туалетной бумаги и набрать воду в бутылку. Это человеческое и христианское поведение. К тому же мы оба оказались католиками. Эти два дня мы много говорили, он признался в любви к книгам, а я тоже книголюб с раннего детства. Записал мои рекомендации для чтения:

«Прощание с Матёрой» В.Распутина

«Архипелаг       ГУЛАГ» и «Один день из жизни Ивана Денисовича» Солженицына. Это для примера.

Он много мне рассказал о своём родном городе в Литве, о своём детстве, как русский преподаватель учил его говорить по-русски. Я открываю то, что я писал от руки после выхода на свободу и понимаю, что очень много не могу сейчас написать сюда.

Вставать в 04:30, потому нам разрешили лечь спать в 21:00. Знал бы я, что буду радоваться такой возможности. За день очень устал, да ещё ранний подъём сделали своё дело, я был рад лечь под двумя одеялами. И матрас уже не вонял бомжами, и подушка не была такой каменной, как в прошлую ночь. И я понимал, что велики шансы нам больше не встретиться в этом мире. На глаза набегали слёзы, и я прятал их под одеялом.

Я мог бы описать надзирателей, их работу, поведение; в моей тетради про них написано много, но мои слова им могут навредить. «Если кто-то к тебе хорошо относился, не пиши об этом. Они сильно пострадают от своих же». Такой совет я получил от друга, который трижды сидел за участие в митингах. Мне тяжело даются эти строки, воспоминания не из лучших, но я продираюсь сквозь эмоции, чтобы выполнить обещание поделиться пережитым.