Пустые сказки Николаса Кацлера. Все пустое, потому и наполняется

В чем заключается интерес? Принято считать, что у нас есть очень важный ресурс – время, или то, что мы им называем. В жизни я контактировал со множеством людей, но именно так случилось, что несколько из них отреагировали на мое сообщение в первые 24 часа. Признаться, это были неожиданные люди, что подкидывало деревяшек в костер моего любопытства. Возможно, кто-то не увидел моего сообщения, а иначе бы с удовольствием написал, кто-то не захотел, другой не придал значения, третий написал минутой позже, четвертый вообще не знал о моем существовании и т. д., этот список бесконечен, и его роль здесь второстепенна. Те люди, которые написали в заданный, но не обозначенный для них период, – просто почему-то сделали это. Допустим, что так «сошлись звезды», что бы это ни значило, и есть с этими людьми недосказанная история, моя история для них.

Есть что-то такое между людьми, которое возникает между ними, не имея видимой связи. Это мои случившиеся сказки глазами персонажей этих самых сказок. Белоснежка споет свою драматическую историю глазами из-под стекла гроба, гномы расскажут приключенческий блокбастер глазами из-под камней шахты, а птички – с безоблачных небес, и только благодаря совокупности точечного параллельного наблюдения за главными персонажами мы получаем понятную цельную сказку. Попробую пояснить, почему только за главными. В данной сказке есть фокус внимания, опирающийся на Белоснежку, гномов, антагониста, их вещи и диалоги, играющие важные роли, остальное и остальные по мере удаления от персонажа становятся более тусклыми и недорассказанными. Например, та же птичка здесь представляет собой больше фон, подчеркивающий конкретное состояние главного героя, обнажая его качества, нежели самостоятельную фигуру, и ее функции только частично затрагивают мотивы и действия основных персонажей, – это мы видим в кадре сказки. Если в сказке о Белоснежке сфокусировать внимание на птичке, то для нее появятся новые вводимые персонажи, а былые основные герои наполнятся совсем другими красками или вовсе будут в истории птички второстепенными персонажами, превратившись из фигуры в фон. Каждый из нас герой своей сказки, и в твоей жизни наверняка есть основные персонажи, скажем, мама, папа или те, кто был рядом с самого детства, муж, жена или возлюбленные, для кого-то дедушки и бабушки, лучший друг, начальник и несколько коллег. Мне кажется, у каждого существует какой-то, на первый взгляд, четкий ограниченный круг несменяемых персонажей, а есть и птички, которые меняются изо дня в день, некоторые из месяца в месяц, другие из года в год, – у каждой отдельной птички свой хронометраж, свои функции, сочиняющиеся сказочником. А так как я вроде как сказочник своей сказки и к тому же ее непосредственный главный герой, то у меня еще и различные бессчетные роли в других сказках, словно наше участие в иных сказках в роли отдаленных птичек – контрактное условие для существования моей собственной… Получается удивительная ситуация связанности: даже одна второстепенная, отдаленная от основных персонажей какой-то конкретной сказки «птичка» может повлиять на все сказки разом, какие только есть. Поэтому я напишу здесь о моих откликнувшихся пернатых со-авторах, ведь они «птички» лишь здесь, их основные роли играются в других местах, а уже их «птички» могут быть мне неизвестны, но также связаны и со мной благодаря этим моим «птичкам-соединителям», и такая второстепенная игра здесь фантастически полезна и достойна самого пристального внимания. Углубление в метафоры рано или поздно приводит к цикличному хаосу или невозможности дальнейшего употребления, поэтому я остановлюсь и оставлю эту мысль несформировавшейся…

Мы ежедневно пересекаемся с разными людьми, переглядываемся в автобусах, кафе, метро… С кем-то общаемся только по работе или учебе, с другими исключительно о футболе или маникюре. Мы соприкасаемся с тысячами людей, не разбираясь с их отпечатками на нас и нашими на них. Такие истории не рассказываются, чаще всего не фиксируются и не запоминаются, они увядают и не живут, забываются и не питаются, как позавчерашний сон, ежесекундно миллионами пропадают без вести. И вот несколько историй про тех откликнувшихся персонажей – моих «птичек», которых я несу в себе, несмотря на их, казалось бы, неучастие в моей жизни…

Я ценю каждого, кто здесь, с кем переплелись наши тексты, наши чувства и мысли. Результаты такого переплетения – тема для другого текста. Здесь я радуюсь тому, что этот процесс существует, и мы можем его наблюдать сейчас вместе с тобой. Ну что ж, начнем.

Девушка из песни

Когда я работал в компании неотмасленным механизмом, мой круг общения сводился к четырем постоянным неоколлегам, с которыми мы общались по исключительно узкоспециализированным вопросам. Однажды до меня донесся тактильный трепет постукивающих каблуков. Девушку называли Мариной? Имя раскрылось своей разворачивающейся радостью приглушенными отдаленными голосами на фоне. Эффектность ее появления была вызвана моим размывчатым зрением и желанием срочно одеть ее в один из привычных образов красавицы из фильма. Шарм и уверенная неспешная походка утянули мое время за ней, я находился в состоянии мягкого шелкового женского шарфика, что иногда оказывается на плече дамы и шлейфом тянется за ней, обнимая аккуратное плечо хозяйки. Мой взор был устремлен не на отдаляющуюся от меня фигуру, а на следующий, почти вот-вот совершившийся шаг – будущий отпечаток следа; такое наблюдение отражало в ней магнетическую непостижимую грацию и игривую любопытную энергию. Притягательность. Я ежедневно довольно стеснительно приветствовал ее, глядя ей на миг в глаза, словно проверяя, догадывается ли она о моей предрасположенности к ней. Интересно, что я даже и не помышлял о том, чтобы с ней задружиться, заговорить или проявить себя хоть как-то. Я осторожно разглядывал ее как невиданный, но в то же время неизвестный диковинный цветок, на который я когда-то уже смотрел и потом долго не встречал, а память о нем развеялась. Разбираться с этими эмоциями было одно удовольствие. Установить любые отношения с ней означало трогательную историю, разочарование, следующее за очарованием. Мы находились на своих местах в этой несоставленной системе координат, и она занимала именно то место, которое будто было зарезервировано специально для нее, а связь, протекающая между нами, обретала с точки зрения таких месторасположений совершенный вид. Любое незарегистрированное слово или действие в инструкции по применению этой системой координат могло что-то надломить в нашем активном диалоге. Находясь именно в этой точке в этот промежуток времени, я ощущал, что был близок к ней как никто. Казалось, что и она в курсе; и даже если нет, то моя история из чувств и мыслей состоялась. Изменить эту историю в подтексте – узнать других Марин, а это иное сплетение нитей восприятия.

У людей случаются разочарования; бывает, нащупал в человеке что-то, что приводит в синхронное движение и тебя, а «вошел в него по шейку», а там склизко и мокро. Все мы произносили фразу: «Я разочаровался».

Недалеко от дома моего дедушки на небольшом лугу росли цветы невероятной красоты. Оставаясь один дома, я выглядывал в окно и с музыкальным упоением восхищался их божественной красотой, иногда срисовывал их для домашнего задания по изобразительному искусству, а при выгуливании любимого пса разглядывал и нюхал их. Эта ежедневная свободная красота была мне доступна. Волшебный луг и прикрепленные к нему эмоции, чувства и ощущения жили, множились, обрастали своей тонкой оболочкой какого-то непонятного настоящего естества, а в холодные грустные деньки мысли о моем луге оживляли и раскрашивали мою внутреннюю раскраску… Мощный, яркий, живой источник чудесной силы… Однажды я сорвал все цветы, живущие на этом лугу. Первые несколько минут эйфории сменились разрывающимся скорбным криком – что-то погибло в тот день. Цветы погибли тоже. Через какое-то время на этом самом лугу выросли другие цветы. Но они вызывали во мне только пустоту и разочарование, словно кто-то лопатой разгрузил меня, как грузовой вагон. «Я разочаровался». Любопытно, что каждый новый вырванный с годами цветок с этого луга не облагался свежей эмоцией и обдувающим чувством, каждый сорванный цветок укреплял мое разочарование, превращающееся в один продолжительный тихий вой. На том месте сейчас мусорная свалка. Зачастую в такую свалку мы можем превращать свою жизнь.

Многие люди, в которых я «проходил по шейку», к сожалению, сорваны мной, а связи между нами болеют хронической ангиной, от которой не умирают, но от которой и жизни здоровой нет. Это не просто акт прекращения общения, смены интересов и следование по разным жизненным указателям; это потеря безумно интересной недочитанной книги, брошенной из-за одного или нескольких, скажем, неудачно написанных абзацев, предубеждений или невозможности смены языка повествования.

Будучи ребенком, я чувствовал себя очень тоскливо, когда уходили гости. И со временем, чтобы удлинять свои истории с людьми, я рвался «проходить по шейку» в человека с кристально искренними добрыми намерениями; фраза Данте «благими намерениями вымощена дорога в ад» заиграла особыми красками спустя некоторое время. А эта девушка из компании – одна из тех, с кем я смог принять в себе эту загадочную расстановку мест, – удивительно, что от этого она, словно те несорванные цветы, ожила во мне палитрой еще невиданных мне светлых красок. «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии», – подсказывает С. Есенин. Думаю, что можно любить, не вторгаясь, не привязывая, не обладая, не называя предмет любви. Разные люди – разные связи, и чем глубже мы вторгаемся во внутренние владения другого человека, тем более неподъемными становятся эти связи (картина «Бурлаки на Волге»). Здесь то место текста, когда не хочется употреблять слова, они теряют свою силу и блеск. Когда что-то называешь, растрачивается какая-то неведомая энергия…

Гера Мария

Мне казалось, что мы знакомы с ней через миллионы галактик. Общаясь исключительно по совместным проектам, мы не упускали возможность подшучивать и таким образом отстраняться от тяжких переживаний. Мне нравилось, когда она тепло улыбалась и открыто смеялась. Вишнево-освежающий позитив и мармеладная общительность поддерживали во мне вкус к жизни в рамках той компании, где мы работали. Грусть или расстройство этой девушки рассматривались мной как что-то предельно трагичное, словно случилось что-то по-настоящему плохое. Она умело отделяла личное от работы, граница будто очерчивалась ее мягким, но в то же время моментально разрезающим взглядом. Чувствовалось, что она проецирует какое-то видимое ей силовое поле, помогающее ей казаться защищенной от смотрящих, – было очевидно, что это самое поле когда-то выключается, и заглянуть за него означало пересмотреть какие-то фундаментальные основы, подвергнуться благородному, но опасному для хрупкой личности риску. Внутренние надломы требовали от нее в разы больше выделяемой энергии для этого силового поля, центрифуга происходящих процессов вызывала перегрузку, в такие минуты я отчаянно старался ее смешить, как мог, лишь бы не услышать звук рвущейся ткани, где на месте ткани порой находится чья-то душа. Справляясь с этим, она обозначала, что все в порядке, легкой аккуратной полуулыбкой, которая служила для меня тем утренним одеялом в холодный темный день, когда ты жадно укутываешься в него после сравнительно горячего душа, но моментального тепла не случается. Таким залезанием под спасительное одеяло ты сделал что-то, чтобы оно появилось чуть позже, когда ты от кажущейся необходимости надышишь себе под тканью благотворную среду. И вот эта полуулыбка – первый выдох под ткань моего одеяла, моей еще несостоявшейся души. Безоговорочно серьезный подход даже к небольшим вещам будто выражал какое-то жесткое внутреннее решение, оно закаляло и двигало Марию… Таких запускающих элементов я не имел, оттого и с восхищением смотрел на эту девушку как на возможную часть меня.

Человек-могу

Еще со школьных лет ее глубокие колодезные и живые глаза разглядывали мои со страстной увлеченностью. Она была открыта и включена во все процессы, что с ней происходили. Лена могла все; несмотря на то, что мы с ней почти не общались, она была спасительными сливками между двумя сухими слоями сдобного теста: там, где мое «могу» оставалась недобытым и неочищенным, я точно был уверен, что оно существует в ее корзинках. Фотоснимок – результат, а есть миг «нажатия на кнопку» на пересечении каких-то временных и пространственных линий, почти судьбоносный миг божественного творения фотографии. Лена, возможно, сама того четко не осознавая, умеет останавливаться в этом застывшем, но в то же время несущемся промежутке, длить его и управляться с ним, – ценнейший дар из ныне мне известных.

Наполненность, искренность, готовность к авантюрам, умение верно улавливать в первую очередь для себя. Отсутствие типичной шкалы оценки происходящего делает ее вид наблюдения растительным, а действия натуральными и чистыми, как стекающая по молодому кленовому листочку роса, – терпеливое и спокойное движение, которое иногда сопровождается сомнением назначения такого движения, но, на удивление, Лена обладает уникальным навыком как-то бережно и ласково справляться со сложностями. Тягучая трудность и громоздкая неопределенность порой сваливаются на ее листочки как инородные предметы вроде какого-нибудь утюга или ботинок, от падения которых крепкий лист не рвется, не прогибается, не летит вниз, – он будто подстраивается под обстоятельства, происходящие с ним, достойно принимая эти неожиданные предметы и возвращаясь после пережитого в свой первоначально предназначенный вид, потому что так может.

Что за Бореем…

Для меня она была из страны песен, спетых нежным неторопливым тихим голосом, из страны без земли и неба, из страны легкого дуновения музыкального ветра, который бывает так приятен и добр с нами в знойные летние деньки, а формально из Нижнего Новгорода. Мы не виделись, но отрезками ее влияние оказывалось рядом в столь нужное время, как холодный ананасовый сок в томящую духоту. Контрастность, легкость, спонтанность, заразительное жизнелюбие и возрождающаяся каждый раз из пепла вера просветляли замыленный взгляд на все, чего бы ни касалась моя мысль. Многих людей нам приходится невольно додумывать, и Милена стала одной из первых, кто всей собой сообщила, что можно этого не делать, можно оставить место для неописанности, недосказанности, неназванности, не для слов и чувств, великие просторы для жизни, – там, где начинается свобода…

Поезд в солнце

Несколько недель подряд каждое раннее утро понедельника я ездил в Москву на электричке. И еженедельно со мной в вагоне через несколько скамеечных пролетов обнаруживалась одна и та же девушка Настя. Особенно удивительно было то, что я видел ее только в солнечные дни и исключительно лицо. Будто именно она в пещере этого поезда разобрала обвалившийся проход и зашла в потухшее мяклое пространство вместе с веерными лучами, будто она и есть эта линия солнца, сообщающая о Свете. Серая и не принимающая солнца внутренность электрического червя была озарена чистым обволакивающим Светом – Светом, принятым ей. Не у многих их светоприемники могут именно так распахивать двери для досягаемости, казалось бы, не только Света, как видится со стороны, но абсолютно только Света для нее, будто все есть Свет…

Теплому пледу не надо проходить краш-тест

Повстречавшись с огромным количеством людей в разных ситуациях, я не мог представить, что есть человек, способный на безоглядное доверие, не имея на то видимых или обозначенных оснований: дружба, близость, родственные связи, коллеги и т. д. Будучи никем, сидя в кафе, несясь на огромной скорости в своем кадиллаке из слов к ее стенам, я зажмурил глаза и выставил руки, представляя вмятины автомобиля и мои травмы от столкновения, запах непробиваемого бетона вгрызался в легкие, параллельно шли короткие гудки – это кровь набирала страху… Каково было мое удивление обнаружить себя в мягчайшем войлоке, который обтекал мое тело, как бы подстраиваясь под каждое его движение и положение. Непостижимая в тот момент для меня невесомость, созданная ею, на вдохе мятного восхищения. Она говорила всей собой: да, это все до единой мои подушки, все, что есть. Нет про запас, нет для других… Вот все они тебе, без объяснения причины…

Самые сложные вещи она проходила на грани ее особенного «могу» и «не могу» – второго для нее не было… Желание. Сложность. Рывок. Сложность. Рывок. Легкость. Ее умение находить кратчайший путь из точки А в точку Б поражал одновременно своей простотой и грацией мысли, он был похож на миллионы таких же и не похож ни на один…

Благодаря тебе, Ира, учусь больше не ездить на встречи на машине, вспоминаю о теплом пледе и войлочных подушках…

В чем соль?

Мы виделись однажды, в районе нескольких биений. У Светы я наспех забирал или передавал какие-то вещи для моей подруги – они были соседками. Наше безликое переглядывание длилось не более двадцати секунд, но уходил я с чувством игривой, но, тем не менее, полной симпатии, за ее прерывистым скользящим взглядом выстраивалась конструкция внушающей целеустремленности, пронизанная мощнейшим стремлением. Тогда мне не хотелось много думать о ней, – иногда некоторые мысли и слова становятся настолько насыщенными и бесполезными, что от них немного подташнивает, и я только молчал и желал танцевать. Громкое колокольное думание было слишком вульгарным для нее, я растворял ее в музыке и отстраненных представлениях, словно размешивал концентрированную соль для ванны в столовой ложке. Соли становилось больше, а объема ложки не хватало. Я менял ложку на чашку, чашку на тарелку, тарелку на кастрюлю, кастрюлю на ванну, ванну на бассейн – с растущей скоростью шел удивительный процесс расширения, постоянной смены посуды на моей кухне…

Концентрация ее внутреннего диалога включала в тот разговор невольно и меня, то ли от любопытства, то ли от неизбежности силы ее восприятия. Думая, что в моем телефоне сто процентов заряда, – вспоминая о ней, я обнаруживал двадцать и шел на своеобразную зарядку. Умение проецироваться и отпечатываться в человеке с такой ясностью и прозорливостью, проявляя его потенциал и скелеты в шкафу, неизвестные даже самому хозяину шкафа, делают ее для меня особенной и неповторимой.

Без нее не справиться

Студенческие годы. На разломе представлений старого и нового миров в акробатическом шпагате я пытался устоять на двух ускользающих друг от друга берегах. Одному над обрывами не по себе, несмотря на всю красоту заката… Катя тот человек, который стоял со мной вместе, уверенно и расслабленно, пока я тряс слюной над гладью темноты. Казалось, что сейчас она со мной над обрывом, завтра – со вторым над горящим лесом, а послезавтра – с третьим над скалистым берегом реки… Быть в нужном месте с нужным человеком – ее целебное чудесное свойство. Мне казалось, что ее секрет в том, что каждого человека она считает нужным, не требуя своей нужности для него. Она шагает туда, куда боятся идти остальные… Безусловно и с достоинством, как будто наверняка зная и понимая, что весь мир без нее не справится…