Кровь как лимонад

Кавказец проводит рукой по ране на лбу. Говорит:

– Человек, которого убили с проституткой, – мой родственник, сын сестры. – Он делает паузу. – Я взял его в свое дело…

– Метадон, – перебивает Ильяса Марк, – имеет отношение к твоему делу?

Ильяс смотрит на Марка, на закуривающего новую «мальборо» Драгана. Тот делает знак – одними глазами.

– Метадон – и есть дело, – произносит Ильяс. – Почему спрашиваешь?

– Нашли на квартире, где произошло убийство, – поясняет Марк. – Этот твой племянник, он употреблял?

Внезапно до Марка доходит, что кокаин отпустил его раньше, чем он ожидал. Он начинает чувствовать то, к чему минуту назад был глух, видеть то, чего не замечал раньше.

Например, двух девочек лет по четырнадцать, которые в дальнем углу комнаты с помощью неизвестных ему гаджетов перед большим телевизором (не меньше того, в котором плавают рыбы и команда Кусто) играют в теннис. Вскрикивают, нанося виртуальные удары, сопят, пытаясь дотянуться до трехмерного мяча из двоичного кода. Отблески зеленого корта освещают их скулы, а из-под коротких юбок в шотландскую клетку то и дело выглядывают трусики. В стене над девочками – вытянутое окно с концентратором – линзой, собирающей днем солнечный свет и греющей им полосатый, под шкуру амурского тигра, ковер с коротким ворсом. Алька говорила по секрету, что, в хлам обкурившись, Драган любит на нем поваляться.

Драган перехватывает взгляд Марка и поясняет:

– Разнюхал телочек спидами, чтобы потрахаться от сердца, и тут вся канитель началась. А их прет на движ. Спустились потанцевать – не то. Вернулись сюда, видишь – теперь играют. Уимблдон у них. Стонут, как Маша Шарапова, а я еще и не дрючу их.

Драган смеется. Его смех похож на хруст мнущихся алюминиевых банок из-под пива.

Марк вспоминает, как Алька рассказывала о пристрастии Драгана к несовершеннолетним. Назвала его тогда «чертовым лоликонщиком». Не исключено, что в этом увлечении тоже каким-то образом проявляется любовь серба к дорогим экологически чистым продуктам. Марк еще несколько секунд наблюдает за «теннисистками», потом отводит глаза и в его голове вспышками стробоскопа возникают сцены, действующие лица в которых – Драган, диван, на котором он сидит, девочки в коротких юбках. Серб тем временем говорит:

– На копов в этом деле надежды мало. Для них это одна проститутка, один дагестанец и один глухарь. Землю носом рыть не будут.

– Наверное, – пожимает плечами Марк.

– Найти того, кто убил, надо, – продолжает Драган. – Для Ильяса – это дело чести, погиб его племянник. Виновный должен ответить. Я тоже понес ущерб…

– Ущерб? – перебивает его Новопашин. – Алька погибла, а для тебя это только ущерб? На одну девчонку меньше будет работать, меньше прибыли, так, что ли?

– Драган, ты скоро? – капризным голосом спрашивает его одна из «теннисисток», шагнув к ним из своего угла.

Марк наблюдает за внезапным превращением Драгана в дракона – у него разве что не отрастают за спиной кожистые перепончатые крылья. Злым и суровым голосом он, не поворачивая головы, кидает несколько фраз, и испуганные девочки притихают в своем углу маленькими мышатами.

– А что я должен сделать? – интересуется Драган минуту спустя. – Написать ее родным трогательное письмо? В память о ней набить себе портак с ее изображением? У меня уже есть один, с мамой. Могу показать. Или все-таки хватит просто отмщения? В конце концов, – добавляет он, – это ты с ней спал, а сейчас сидишь тут и пялишься на лолиток.

Он наклоняется к столу, отодвигает глянцевый журнал. На его обложке – новая женская группа, недавно записавшая глупый хит, который теперь крутят по всем радиостанциям.

– Эй! – Драган трогает Марка за плечо. – Сюда лучше посмотри.

Сюда – это туда, где только что лежал журнал, скрывавший нетолстую пачку тысячных купюр и пистолет, матово блеснувший в неярком свете.

– Оставишь себе машину, заберешь ствол и деньги – тут пятьдесят тысяч. Будет мало – попросишь у Джонни И. еще, понял? Найди убийцу. Связи в ментовке у тебя остались, попроси их там посодействовать. Действуй самостоятельно, без протокола.

– Найди его! – грустным голосом произносит веселый парень Джонни И. – Если не сможешь взять живым, вали гада на месте!

Его взгляд тяжелеет так, что Марку неприятно смотреть.

– Может, еще его голову тебе принести? – интересуется Марк.

Серб делает предостерегающий жест, и Марк умолкает. Понимает, что не стоит перегибать палку с людьми вроде Джонни И.

– Нужна будет помощь, любая – обращайся, – говорит Ильяс и протягивает Марку визитку, бархатистую на ощупь.

Не глядя, Марк вместе с деньгами сует визитку в карман. Чувствует, как мнется плотная дорогая бумага. Пистолет прячет под куртку, за брючный ремень, и произносит:

– Я пойду, Драган.

– Давай, – Дракон протягивает ему руку. – Держи меня в курсе. Удачи!

Джонни Ильяс со своего места поднимает раскрытую ладонь, Марк кивает.

На столе – початая бутылка «Гленфиддич Солера Резерва», которому лет больше, чем лолитам Драгана. Парят в толще воды медузы на экране телевизора, и девочки вновь разыгрались в свой компьютерный теннис.

На улице – октябрьская ночь, когда хорошо жечь костер где-нибудь в лесу, на берегу озера с лунной дорожкой, или пить молочный пу-эр на кухне под Стинга или хриплый эфир джазовой радиостанции.

Но город принимает Марка в оборот. Ствол, кэш, яд в крови, опустошенность, жажда мести.

Он садится в машину, заводит ее. Достает пачку «Лаки Страйк» с предупреждающей надписью: «Курение является причиной импотенции». Алька старалась покупать сигареты с такой надписью, говорила: «Полагаю, мне это точно не грозит».

Марк трогается с места. Едет медленно. Все расплывается из-за текущих из глаз слез, делящих лицо на три равные части.

7. Фарт

Разбудил его собственный застарелый надсадный кашель. Не открывая глаз, он приподнялся на своей постели, пытаясь откашляться. Не так-то это просто. Отсутствие лекарств, плохое питание и сырость делали свое дело. Иногда он думал, что у него туберкулез. Странно, но эта мысль его пугала и радовала одновременно.

Наконец он откашлялся и сплюнул мокроту. Протянув руку, нащупал и нажал на кнопку, включив туристический фонарь, пару месяцев назад найденный в мусорном контейнере. Теперь можно открыть глаза. Луч желтого света выхватил из плотной темноты грязные стены, высокий потолок, поломанный диван с плоским матрасом, пол со следами протечек и дверь, ведущую из подвала. Экономя батарейки, он быстро собрался, взял хозяйственную сумку, где хранил почти все свое имущество, выключил фонарик, уже на ощупь спрятал его в углу под тряпьем и надавил на тугую дверь. По истертым каменным ступеням поднялся наверх и выбрался через окно первого этажа с торца здания.

На улице было светло и прохладно, облаков не наблюдалось, день обещал быть солнечным. Запахнув свою куртку с поломанной молнией, он подвязал ее армейским ремнем и двинулся по хорошо знакомому маршруту. Отойдя от дома, как обычно, обернулся, чтобы посмотреть на него издали. Бывший двухэтажный особняк купца Грачева знавал лучшие времена. После того как его внесли в «Перечень объектов, представляющих культурную ценность» и выселили из него женский медвытрезвитель, он стоял закрытым, с заколоченными окнами и осыпающейся штукатуркой. Лестница, ведущая к парадному входу, уже лет пятнадцать как требовала ремонта. Подниматься по ней было сродни опасному аттракциону – того и гляди, на тебя обрушится накренившийся балкон второго этажа. Когда он впервые забрался в этот дом, там в нескольких местах текла крыша и не жили даже крысы. Разбросанная по подвалу и этажам отрава да листы тонкой жести, закрывающие проемы дверей и окон, – все, на что хватило денег у города. И хорошо, что жесть была такой тонкой, он сумел отогнуть один лист и проникнуть внутрь.

Выстояв с полминуты перед домом, служившим ему приютом, Матвей Сергеевич Павлов по Дровяной улице направился к набережной. По дороге ему в голову пришла мысль, что у него с домом похожая судьба. Преподаватель с тридцатилетним стажем, один из лучших специалистов по истории Санкт-Петербурга, водивший по городу зарубежные делегации, теперь, забытый всеми, живет в темном и неотапливаемом подвале.

Зарубежные делегации – если бы не они, кто знает, где бы он был сейчас. Матвей Сергеевич вспомнил, как в середине девяностых они вдвоем с коллегой из «Общества охраны памятников истории и культуры» и «Общества краеведов» устроили двухдневную экскурсию шведской группе во главе с профессором, пишущим книгу о Достоевском. Восхищенный рассказами о Петербурге русского классика, профессор пригласил их с ответным визитом в Стокгольм. Визы, билеты и проживание – за счет приглашающей стороны. Из Швеции Павлов и его коллега возвращались на пароме через Финляндию. Непогода и пронзительный ветер выгнали их с палубы, и они коротали время в каюте за бутылкой купленной в магазине «такс-фри» шведской водки. Приняв на грудь, коллега предложил Матвею Сергеевичу сходить в устроенное на пароме казино. Сыграть по маленькой. Попробовать. За столом рулетки, кроме них расположились еще три пожилых пьяненьких финна, шумно и азартно ставившие на «красное-черное». Историки присоединились к ним. Коллеге повезло меньше – а может, и больше, – кто знает. Он очень быстро проиграл свои фишки, на которые поменял последние шведские кроны с изображением Сельмы Лагерлеф, диких гусей и Нильса, и позвал Матвея Сергеевича в каюту допивать водку. Но Матвей Сергеевич, до этого не увлекавшийся даже преферансом, был в серьезном выигрыше. Интеллигентно уступив просьбам коллеги, он вернулся в каюту, допил с ним черносмородиновый «абсолют» и лег спать. Проснувшись часа через полтора от качки, он, ведомый каким-то инстинктом, оделся и спустился в казино. Крупье за рулеткой сменился, а народу чуть прибавилось, но это не отразилось на фарте Матвея Сергеевича. С ловкостью эквилибриста балансируя между «красным» и «черным», Павлов вернул себе деньги, потраченные на поездку, и вышел в плюс. Впрочем, останься он в минусе, ничего бы не изменилось. Больше всего ему понравились не быстрые шальные деньги, а чувства, испытываемые им при ожидании того момента, когда остановится шарик, и крупье объявит результат. В Петербурге в первый же свободный вечер Матвей Сергеевич, надев парадно-выходной костюм, отправился в один из игорных клубов, которые тогда были у каждой второй станции метро. Публика в них собиралась менее респектабельная, но эмоции от этого слабее не стали. Словно по инерции, первые разы он выигрывал. Потом началась затяжная полоса неудач, изредка скрашиваемая мелкими выигрышами. С тонкостями теории вероятности он, потомственный гуманитарий, знаком не был, поэтому, играя, не надеялся ни на какую собственного изобретения систему, а рассчитывал только на фарт. Но как раз удача в тот период жизни отвернулась от него. В какой-то момент погоня за синей птицей стала наваждением. Матвей Сергеевич был бездетным вдовцом, и так случилось, что некому было поддержать его, охладить разрушительную страсть к игре. Очень скоро подошли к концу все его небольшие сбережения, он начал занимать у знакомых. Те, зная его пунктуальность и щепетильность, давали деньги охотно, с улыбкой и небрежно бросая: «Да пустяки». Несколько месяцев спустя ему перестали одалживать даже самые близкие и доверчивые, отмахиваясь от заверений лудомана и его предложений написать расписку. Кто-то в сердцах сказал ему: «Я не банк, чтобы давать взаймы». На следующий день Матвей Сергеевич сидел перед симпатичной улыбчивой служащей кредитного отдела одного из коммерческих банков. Он попросил потребительский кредит сразу в полмиллиона рублей на три года под безумные тридцать два процента годовых. Через неделю кредит одобрили, а еще через три недели Павлов проиграл последние деньги. Его игромания приобрела размах приватного Апокалипсиса. Внешне это было незаметно. Он приходил на работу, читал студентам лекции о Крымской войне и Первой русской революции, отвечал на их вопросы, помогал соседскому парнишке – десятикласснику с рефератом об индустриализации в России начала ХХ века, а где-то внутри него постоянно по кругу катался шарик, останавливающийся в гнездах напротив нужных ему цифр. В реальности все складывалось сложнее и печальнее: Матвей Сергеевич много играл, но ему фатально не везло. Итогом всего стало появление на пороге его квартиры коллекторов банка, где он взял кредит, погасить который даже не попытался. Внешнее здравомыслие подсказало решение проблемы – продать свою однушку. Это стало началом конца. Он переехал в коммуналку на Владимирском, вернув деньги банку. Продажа квартиры отрезвила его. Матвей Сергеевич начал лечиться от игровой зависимости у каких-то, как он сейчас понимал, сомнительных врачей и даже отдал часть долгов со старых времен. Сорвался он из-за пяти минут фильма Скорсезе «Казино», случайно увиденных при переключении телевизионных каналов. Чтобы раздобыть денег на игру, он предложил одному неуспевающему студенту за небольшую мзду поставить зачет. Студент пошел в деканат, Матвея Сергеевича обвинили в коррупции и уволили с работы. Оставшись без средств к существованию и к игре, бывший преподаватель переехал в меньшую по площади комнату в девятикомнатной квартире на проспекте Ветеранов. Через год или два потерял и ее, став бродягой или, если говорить без экивоков, бомжом. «Престарелый Гаврош», – спокойно, по-философски думал он про себя. Закрытие казино и точек с автоматами возле метро Матвей Сергеевич воспринял как смерть родственника. Мир, каким он был, кончился. В подпольные игорные клубы его не пускали – доходы были не те, да и тяжело сохранить презентабельный вид, ночуя в подвалах и на чердаках. Потеряв возможность играть, Матвей Сергеевич первое время испытывал почти физическую ломку, в апатии лежал в своем очередном убежище, пока чувство голода не выгоняло его на улицу. Привели в себя его двое бомжей, подвизавшихся грузчиками на Апрашке и в свободное время, в ожидании работы, игравших в кости возле складов на задворках рынка. Попав в их компанию, Матвей Сергеевич, азартно швыряя кубики костей на кусок гофрокартона, проигрывал почти весь свой копеечный дневной заработок, далеко не всегда оставляя себе на жизнь, но стук кубиков, взгляд глаз-точек с граней и испытываемые эмоции давали ему почувствовать себя живым.