Григориан Подмосковный и другие мистическо-юмористические рассказы на бытовые и философские темы

Лес содрогнулся от мощного трубного звука, что родили к жизни сотни последователей Григориана. Столь сильный звук оказался неожиданностью. Он пронизывал все вокруг, заставляя трепетать листья на деревьях, распугивая птиц и вызывая у непосвященных томительное сосание под ложечкой. Казалось, что даже рябь на поверхности озера вызвана не ветром, а именно этим звуком. Случайные прохожие, водители телевизионных машин, продавцы лавок и все остальные, кто не трубил, замерли, обернувшись в сторону трубящих. Бродячие собаки перестали чесаться и повернули головы. Вороны, собравшиеся было «во все воронье горло…», поперхнулись и так и не каркнули. Воцарилось странное равновесие – трубный звук и тишина. Звук в тишине. Они подчеркивали друг друга, и это сочетание затягивало, будто волшебный водоворот.

Молодая журналистка местной газеты тихо сказала: «Да-а…!» Женская интуиция подсказывала ей, что скоро эта христианская секта станет самой популярной в России…

Июльский WEEK-END

В деревне Кутяпкино вечерело. Теплый июльский ветерок чуть слышно шелестел кронами деревьев, притомившееся за день солнце откатилось поближе к горизонту и, как будто расслабившись, стихло, умерив свой жар. В тени уже начала потихоньку собираться прохлада. Субботний вечер обещал быть прекрасным. Хотя и не для всех. В частности, двое местных жителей – Иван и Александр никак не могли насладиться великолепием природы, ибо их снедали проблемы социального, духовного, а местами – и чисто физиологического порядка.

Суть в том, что вчера, возвратившись с работы, они начали вдохновенно отмечать пятницу, а в субботу – с энтузиазмом продолжили. И все бы ничего, но запасы спиртного у них иссякли, а источник его поступления внезапно оказался недоступен. Кутяпкино – деревня маленькая, магазинов в ней не было отродясь, а бабка Марфа, известная тем, что варит самогон качественно и с прилежанием, внезапно убыла в райцентр, в больницу, чтобы ухаживать за своим сыном, Петькой. С Петькой произошла неприятная история.

Вкусив сверх меры маминого самогона, он восхотел весьма женщину. Ближайшая замеченная им женщина оказалась женой соседа, к которой он и приблизился, будучи неколебим в своем намерении. Никто не знает, в каком ключе развивалась бы ситуация, если бы внезапно с поля не возвратился домой сосед. Увидев Петьку, пристающего к его жене, он разъярился и стал прогонять сластолюбца. Петька испугался и поспешил удалиться. Сосед же, по излишней горячности, сразу успокоиться не смог, да и упускать удачный момент для атаки со спины оказалось противно его природе. И он двинул удаляющегося Петьку по затылку чем под руку подвернулось. Поскольку под руку подвернулась штыковая лопата, затылок несколько повредился и Петьку пришлось госпитализировать. Из-за этой дурацкой истории и страдали наши друзья.

Они уже вошли в ритм и выпить хотелось неимоверно. Тогда Иван предложил: давай пойдем в Бочково, там завсегда затариться можно. Александр подумал и согласился – хотя идти девять километров, но надо – значит надо. Без малейшего промедления друзья двинулись в путь. И преодолели его неожиданно быстро, даже не почувствовав. Видимо, благодаря столь весомому стимулу. Место, где вершилось самогоноварение, также нашлось будто само собой и они отоварились. По пути друзья еще зашли в колхозный ДК, где взяли пива, хлеба и консервов из рыбных фрикаделек, после чего стали искать место, где можно приткнуться, дабы без посторонних предаться возлиянию и передохнуть после дороги. Им не хотелось, чтобы кто-то вклинивался в их приватную беседу, и еще меньше хотелось делиться самогоном с каким-нибудь безденежным алкашом. А таковой обязательно бы обнаружился и начал бы ходить вокруг них причитая: «Ребята, ну налейте 50 грамм, помираю!» Поэтому они вышли из деревни и двинулись к местному кладбищу. Там, около крайних могил, притулился куст сирени с аккуратной впадиной посередине, будто призывающей усталого путника остановиться, присесть и расслабиться, закутавшись в покрывало ветвей.

«Эх!!!» – радостно потер руки Иван, расположившись внутри куста. Ивану недавно исполнилось сорок, хотя выглядел он больше, чем на сорок пять. Его крепкое, мускулистое тело увенчивалось угловатой головой, широкое, испещренное оспинами лицо, укрывалось в окладистой черной бороде. Волосы разметались черными вихрами, в которых местами уже белела седина. Работал Иван кузнецом в совхозной кузнице, имел шесть классов образования, но традицию чтил, иногда ходил в церковь, из 10 заповедей помнил не менее семи, и даже специально, чтобы выглядеть в православном стиле, отпустил бороду. Друг его Александр, тоже лет сорока, выглядел еще старше Ивана. Он был на полголовы повыше, имел рыхлое тело с небольшим, но надежно оформившимся брюшком, короткие светлые волосы, круглую голову и большие мешки под глазами. Его серые глаза большую часть времени ничего не выражали, являя собеседнику такую пустоту, что у городских, впервые встретивших Александра, порой по спине бежали мурашки. Впрочем, этот недостаток легко исправлялся, когда Александр принимал на грудь граммов 200-250. Тогда его глаза загорались, оживали, и он делался даже симпатичным, но ровно до того момента, как действие 250 кончалось, либо пока не начинался отходняк. Впрочем, последнее бывало только если принять «по 250» удавалось несколько раз кряду, а так везло не всегда. По местным меркам Александр был очень образованным человеком, так как закончил сельскохозяйственный техникум и работал электриком.

Сейчас они оба находились в приятном возбуждении. Иван открыл зажигалкой бутылку пива, опрокинул ее себе в рот и выпил залпом, не отрываясь, по завершении смачно утерев рот рукавом. Пустую бутылку он аккуратно убрал в свой рюкзак, намереваясь после сдать. Тем временем Александр нарезал хлеб и откупорил консервы. К пиву он не потянулся, так как первую бутылку выпил еще по дороге, а время следующей пока не пришло. К тому же пиво они брали не чтобы его пить, а чтобы запивать самогон. Друзья давно подметили, что так он идет веселее.

– Ну, понеслась! – строго сказал Александр и торжественно поднял свою кружку с отбитой в разных местах эмалью.

Пойло было отвратительным. Невероятно отвратительным. Даже столь профессионально подготовленным мужам с трудом удавалось проглотить эту едкую жижу. Они аж вздрагивали. А запах от нее исходил такой, что облачко комаров, кружившее над ними, быстро рассеялось. «Эх, где ж ты бабка Марфа… – грустно подумал Иван. – Надо ж было Ваське схватить именно лопату, ну звезданул бы хотя бы граблями…»

Тем не менее, процесс шел и, коротая время за нехитрыми разговорами, ребята довольно скоро допили весь самогон и большую часть пива. Бухло не дремало. Казалось, самогон пытается скомпенсировать свой непотребный вкус максимально мощным действием. А может, так оно и было. У Александра с необычной интенсивностью загорелись глаза, а Иван ощутил внутри себя недюжинную силу. Ему захотелось сделать что-то яркое, значительное, разгуляться и телом, и душой. Он встал, оглянулся, прошелся туда-сюда, и вдруг его взгляд упал на одну могилу.

На ней стоял довольно высокий черный мраморный памятник, завершавшийся крестом, с фотографией молодого парня, скорее всего, корейской национальности.

– Эй, Саня! Поди-ка сюда! – крикнул Иван.

Александр подошел.

– Смотри, эта узкоглазая сволочь православными крестами прикрывается! Ни хрена себе!!! Как тебе это? Мы, русские, этих монголо-татар мочили-мочили, а он тут, как ни в чем ни бывало, лежит себе на нашем кладбище и в ус не дует!

Иван свирипел на глазах.

– Сейчас я тебе покажу! – зарычал он, и, бросившись к своему рюкзаку, вытащил из него пустую бутылку и метнул ее в памятник. Бутылка разбилась вдребезги, расколов наискось и овальную фотографию, в которую он случайно попал.

– Ты что делаешь! – возмутился Александр. – Опyпeл!? Бутылка денег стоит, ее сдать можно!

Но Иван уже взял вторую и через долю секунды она повторила судьбу предыдущей, с грохотом разлетевшись на сотни осколков. Александр хотел решительно остановить его, и уже открыл рот и сделал по направлению к Ивану шаг, чтобы прекратить безобразие, но глядя на задор друга не смог устоять и сам потянулся за бутылкой.

Метать стеклотару у друзей получалось метко, тем более, что с полутора метров промахнуться нелегко, поэтому через несколько минут вся могила покрылась осколками, а на памятнике остался висеть лишь маленький кусочек фотографии. В остальном же памятник пострадал несильно. Это еще больше разозлило друзей.

Поняв, что пустые бутылки кончились, и остались только полные, друзья не сговариваясь метнулись к соседним могилам и каждый выломал себе калитку из ограды, сваренную из железных прутьев. Довольно заржав, весело размахивая добытым оружием, они подскакали к могиле корейца и стали что есть силы дубасить памятник. Это оказалось результативней, чем метание бутылок, и скоро памятник был буквально снесен волной патриотизма.

Александр вернулся к сирени, сел на землю и, вытерев пот со лба, открыл бутылку пива. Отхлебнув он посмотрел на часы. «Ни чего себе! Надо домой поторапливаться!» И, напоследок помочившись на могилу корейца, друзья двинулись в направлении дома.

Правда, скоро они почувствовали, что идти стало невмоготу. Навалилась усталость, слабость, хотелось все бросить и лечь спать прямо на дороге. Посовещавшись, они решили не мучить себя и поискать ночлега в одной из деревень по пути.

Войдя в деревню, умудренный житейским опытом Иван наметанным глазом придирчиво осмотрел окрестности. Проситься переночевать в богатые дома – бессмысленно, там не пустят даже за ограду. В том, что все богатые – сволочи, Ивану приходилось убеждаться не раз. Стучаться в бедные хаты тоже было чревато – эти, скорее всего, не откажут, но попросят выпить, а все ценное уже выпито ими самими, осталась лишь пара литров пива, дальновидно припасенная на утро. Поэтому Иван выбрал неприметный средненький, но опрятный и ухоженный домик, который скромно, будто бы стесняясь встать в общий ряд, отодвинулся немного назад и прижался к перелеску.

В этом домике жила бабка со своим сыном, которая, из-за нехватки пенсии, помогала цыганам торговать наркотой. К ней-то и обратились наши друзья. Выслушав просьбу, бабка согласилась пустить их в сарай, где хранилось сено. Сделала она это потому, что боялась их бурных протестов в случае отказа, а также, поскольку думала, что в будущем они могут влиться в число ее клиентов. Впрочем, все эти соображения промелькнули в ее голове подспудно, не попав в луч сознания. На сознательном уровне она была абсолютно уверена, что пустила людей переночевать по душевной доброте и русскому гостеприимству.

– Только в сарае не курить! – строго сказала она напоследок. – Тут сено сухое, чуть что – мигом вспыхнет!

– Ну что ты, мать, конечно! – примирительно ответил Иван, – мы же соображаем, сами себе-то чай не враги!

Бабка удалилась, а друзья стали устраиваться на ночлег. В сарае было жарко, пахло кроликами, сухое сено хрустело и кололось, от прокаленной за день на солнце рубероидной крыши горячими волнами исходил запах битума, и по этим волнам, мерзко жужжа, плавали комары и мухи. Однако сосредотачиваться на подобного рода мелочах у наших друзей уже не осталось сил. Они забрались на верхушку и уснули не снимая сапог.

Александру спалось хорошо. Обычно его сны бывали такими же пустыми, как и его глаза, так что ночами его ничто не беспокоило. С Иваном дело обстояло иначе. Ивану снился неприятный и даже угрожающий сон. Будто бы в пасмурную погоду он ходил по кладбищу, когда вокруг стала сгущаться тьма. Она сгущалась до тех пор, пока предметы стали едва различимы на расстоянии вытянутой руки. И тут во тьме появилось свечение. Свечение исходило из какой-то точки, возможно располагавшейся где-то за кустами, похожими на сирень, и эта точка начала медленно приближаться к Ивану. Когда же она приблизилась, Иван увидел, что на самом деле это висящее над землей облако, подсвеченное неярким серым цветом. Внутри облака стоял старец в длинных одеждах и пристально смотрел на Ивана исключительно строгим, орлиным взглядом, в котором чувствовалась отнюдь не старческая сила. За спиной у старца мелькали какие-то тени, и в одной из них Иван узнал того самого корейца в форме солдата российской армии, на чьей могиле они так весело покуражились.

Наконец старец что-то сказал. Слова его прозвучали пафосно, величественно и осуждающе. Иван их никак не мог разобрать, но на уровне интуиции ощутил, что старец говорит нечто, требующее ответа. «Ты че, cука?!» – послышалось Ивану, хотя старец изрек какую-то иную, более красивую фразу, но с тем же самым смыслом. Ивану стало не по себе. «Сгинь, сгинь!» – принялся повторять он, интенсивно осеняя облако крестным знамением. Однако оно, будучи по всей видимости, исполнено сатанинской силы, продолжало на него наступать. Тогда Иван хотел было въехать строгому старцу кулаком в рыло, но ужас объял его, и он, завизжав как поросенок, отскочил назад и почувствовал, что падает в пропасть. В этот момент он проснулся.

Ивана все еще трясло от страха, но оглядевшись, он стал постепенно приходить в себя. Он понял, что находится в сарае, и довольно скоро сообразил, что это чужой сарай. Тишина июльского лета немного успокоила его. Для дальнейшего успокоения Иван решил немного покурить и спустился на пол. Достав папиросу, он зажег спичку, и в этот момент, осветив сарай бледным светом, пред ним явилось то же облако и вновь начало надвигаться на него. Глядя Ивану прямо в глаза, старец опять что-то строго сказал. «Ты че, cука?!» – еще раз послышалось ему. «Твою мать, так это был не сон!» – ужаснулся Иван. От страха его ноги подкосились и он сел задницей в сено, уронив горящую спичку. Сено вспыхнуло.

Собрав последнюю волю в кулак, Иван что есть силы заорал: «Изыди, пaдла!!!» и бросился на старца, стараясь со всего размаху врубить ему кулаком в седобородую челюсть. Однако облако моментально рассеялось, и Иван, пролетев через его остатки, больно ударился обо что-то твердое у противоположной стены. Оглянувшись, он увидел, что стог вспыхнул и огонь стремительно разрастается.

Надо было срочно спасаться. Выхватив из огня свой рюкзак, Иван моментально выскочил на улицу. Тем временем, в сарае раздались крики Александра, который проснулся, потому что начал гореть. Спрыгнув с пылающего стога, он выскочил из сарая в дымящейся одежде и что есть силы заорал на Ивана: «Ты чё, cyка?!!!» Иван пытался что-то ответить, но вышло невразумительно.

А сарай уже пылал. От криков проснулись хозяева и выбежали во двор. «Говорила я, не кури в сарае!!!» – заорала бабка, а ее сын, взъярившись подобно дикому зверю, схватил вилы и бросился на Ивана, так как именно тот первый оказался в поле его зрения. Иван, все еще будучи в шоке, не смог должным образом отреагировать. Отступив на пару шагов назад, он остановился, на что-то наткнувшись, и с ужасом наблюдал, как прямо на него, замахнувшись для удара вилами, несется разъяренный бородатый мужик. «Вот и все!» – подумал он. Ивану вдруг вспомнилось, как год назад, он, точно такими же коваными вилами, убил соседскую собаку, с размаху вогнав их ей в грудь за то, что она слишком противно, на его взгляд лаяла, играя с детьми на лужайке напротив его дома.

Но вдруг мужик исчез, будто провалившись сквозь землю. Точнее, именно туда он и провалился, поскольку во дворе строился колодец, о котором мужик в пылу гнева забыл и низвергся. Иван же об этом не знал, и продолжал стоять, как парализованный, ожидая, что сейчас внезапно исчезнувший мужик появится вновь и таки припорет его вилами. Но мужик не появлялся. Видимо, приземление в довольно глубокий колодец прошло не слишком удачно. Из под земли раздавались звуки, с трудом поддающиеся описанию. Наверное, что-то подобное мы могли бы услышать от медведя, которого научили хрюкать.

Из ступора Ивана вывел Александр:

– Tули встал?! Валить пора! Сейчас и дом загорится! А то скажут, будто бы мы подожгли!

И он, сунув в руки Ивану его рюкзак, потащил друга прочь. Когда они вышли со двора, Иван, наконец, осознал происходящее в должной мере и они стремительно побежали. Александр считал, что нужно уйти так далеко, чтобы не было видно пожара. Но даже с нескольких километров было заметно, как пожарище освещает черное июльское небо. Поэтому друзья бежали и бежали неведомо куда, пока совсем не обессилели.

Им казалось, что они попали в совсем уж пустынное место и здесь их никто не найдет, даже если очень захочет. Настал момент останавливаться на ночлег вторично. Теперь это оказалось проще. Найдя на поле копну соломы, друзья разлеглись на ней. В отличие от сена в негостеприимном сарае, солома оказалась мягкой, кроликами не пахло. Над головой мерцали звезды, а приятный ночной ветерок охлаждал их разгоряченные тела. Расслабившись, они моментально погрузились в сон и разбудило их только ласковое утреннее солнце.

На землю приходило утро, воздух прогревался. Чувствовалось, что день обещает быть жарким, даруя то тепло, которого так порой не хватает осенней и зимней порой. Однако прелести погоды вновь не могли порадовать друзей. Куда большую важность для них имела погода внутренняя, которая в данном случае характеризовалась словосочетанием «с бодуна». Поэтому, едва проснувшись, друзья запустили руки в свои рюкзаки, которые они не бросили даже в столь чрезвычайных обстоятельствах и вытащили оттуда по бутылке пива. Осушив их, они ощутили, что жизнь все-таки продолжается. Иван встал, закурил и оглянулся. К его удивлению, место, показавшееся им вчера пустынным, было окраиной большого поселка. Друзья быстро поняли, где они находятся, попутно осознав, что убежать им вчера удалось довольно далеко, а значит, и возвращаться домой тоже придется не близко. Но делать нечего, надо идти.

Они встали, зашли в поселок, где купили в дорогу по несколько бутылок пива, и уже собирались повернуть в сторону родной деревни, когда внимание Ивана привлек местный храм. Его только что отреставрированный купол ослепительно сверкал на солнце, контрастируя с ярко-голубым небом и редкими кудрями белых облаков. Картина завораживала и Иван несколько секунд не мог оторвать от нее взгляда. Наконец он восхищенно сказал: «Слава Богу, что мы русские и православные, а не урюки какие-нибудь!», перекрестился и поклонился храму в пояс. После этого по удобнее перехватил сумку с пивом и друзья неспешно зашагали в направлении к дому.

Вася-прострели-рыло

Тот, кто бывал в сельской глубинке, легко может вообразить себе эту картину: прохладным июньским вечером огромная луна на чистом небе светит так ярко, что кажется, будто настала белая ночь. Мягкий лунный свет падает на темнеющие крыши сельских домов и верхушки деревьев, светлой змеистой ленточкой по земле тянется узкая дорога… Жизнь в деревне уже успокоилась, воздух наполнился тишиной, нарушаемой только звучащим в удалении собачьим лаем. Лай, то хриплый и басовитый, то звонкий и визгливый, подобно звуковым всполохам, возникает то тут, то там, как своего рода перекличка между брехливыми друзьями человека. Они далеки от созерцания красоты ночного пейзажа, в их носастых головах вертится совсем другая картина… Да что там картина – целый мир со своими желаниями, ролями, границами, кланами, стаями и многим другим. Псы, днем сидящие на цепи, ночью целиком погружались в свою песью жизнь. В целом, она была у них неплоха и, казалось, будет так продолжаться и дальше – откуда, в конце концов, в деревне, пусть и крупной, могут взяться революционные изменения? Но однажды в тульской губернии появились люди искусства.

Без них эта история никогда бы и не произошла. А случилось вот что. В тех местах снимали экранизацию романа Льва Толстого «Война и мир», а точнее – сцену охоты. Для этой цели пейзаж подходил весьма: удивительной красоты холмы, поля и перелески позволили воссоздать неповторимую картину барских развлечений 19-го века. В съемках участвовало много собак – породистых, мощных, откормленных. Однако когда съемки закончились, собаки стали не нужны, и прагматичные, но жестокосердые режиссеры подсчитав, что довольно длительная процедура реализации собак не окупится, просто выбросили их и уехали. Голодные стаи наводнили близлежащую деревню… Мало никому не показалось.

Алчные до жратвы хищники сразу поняли, что поймать в поле зайца куда сложнее, нежели украсть у крестьянина курицу. Поэтому подворья стали подвергаться массированным атакам и понесли большие потери. Пропадали не только куры, но и свиньи, бараны, козы, а о тихоходных утках, гусях и индюках и говорить нечего. Псы даже умудрялись каким-то образом открывать кроличьи клетки и вытаскивать оттуда их пушистых обитателей. Понятное дело, что крестьяне, в отсутствие духовных ценностей весьма привязанные к материальным, от этого очень страдали, и к тому имелись основания: кто прокормит крестьянина, кроме него самого? Защита в виде отрядов дворняг не помогала. Крайне озлобленные длительным сидением на цепи деревенские псы, по той же самой причине были весьма слабо развиты физически, и поутру хозяева часто находили их с перерезанными глотками и выпущенными кишками. В такой ситуации требовалось что-то срочно предпринимать. Жители собрались на сходку и, обдумав различные варианты, ополчились.

Война двуногих с четвероногими продолжалась относительно недолго и стала победоносной. Всего через пару месяцев часть киношных собак деревенские жители перебили, а часть – приручили. Особых потерь крестьянское воинство при этом не понесло, но в одном из ночных рейдов 25-летний плотник Вася случайно застрелил сухонького 65-летнего пенсионера по кличке Киссоныч, буквально с пятнадцати метров влупив тому заряд двенадцатого калибра в пунцовую харю. В произошедшем Киссоныч был виноват исключительно сам, поскольку вопреки договоренности, вместо того, чтобы стоять на фланге и загонять собак на стрелков, зачем-то полез в зону обстрела. Однако Вася получил 3 года колонии-поселения за убийство по неосторожности, так как районные официальные лица решили, что «в России во всем должен быть порядок» и нехорошо, когда труп есть, а наказанных – нет. Вдогонку от односельчан он получил еще кличку «Вася – прострели-рыло», которая затем привязалась к нему на всю жизнь и даже серьезно изменила последнюю.

Этот эпизод быстро стал новостью номер один, породив множество обсуждений – ведь в однообразной крестьянской жизни так не хватало острых новостей, которые бы могли развлечь народ. Но вскоре он также быстро и забылся, и деревенская жизнь продолжилась в прежнем, размеренном ритме, как будто и не было в ней никогда ни Васи, ни Киссоныча. О следах роковой ошибки напоминал только бережно подвязанный ствол молодого побега яблони, который, падая, сломал своим телом подстреленный Киссоныч, и который, как только тело убрали, был тут же вновь возвращен к жизни заботливыми руками хозяина участка по прозвищу Тихон.

Но сказать, что в деревне совсем не произошло никаких изменений, неправильно. Изменения произошли, да еще какие. По сравнению с ними простреленный колган Киссоныча выглядел сущим пустяком. В деревне полностью обновился кадровый состав собак. Предыдущее собачье сообщество практически иссякло. Его убыль началась еще во времена набегов на скотные дворы, а продолжилась во время противостояния и после него, так как новые псы, уже будучи прирученными и одомашненными, постепенно загрызли практически всех своих бывших оппонентов, когда и тех и других спускали ночью с цепи на прогулку. Отдельных друзей человека застрелили сами хозяева, если хотели сменить своих ординарных дворняг на лохматых собак-артистов из съемочной группы.

Жители старались не зря – уж больно хороши оказались пришлые собаки. Их отличал не только превосходный экстерьер и отменные физические данные, но и исключительная злобность. Постепенно таким собакам нашлось место на каждом дворе, а в большинстве случаев – даже нескольким. Собака в деревне являлась вовсе не роскошью, но острой необходимостью, так как процветало тотальное воровство и надо было от него защищаться. Воровали все – и те, кто занимался этим на постоянной основе, и случайные прохожие и проезжие, да сами жители не упускали случая попятить что-нибудь у соседа. Соответственно, чтобы заранее припугнуть потенциального вора, на заборах развешивали таблички с предупреждениями. Многие при этом старались выделиться, сделать табличку запоминающейся. В основном оригинальность касалась формы табличек, их размера и цвета. Содержательная же часть надписей не сумела воспринять печати творческого поиска. Но встречались и исключения.