Письма милому другу

– Постойте, но разве утонул он не случайно? – спросил я.

– Как утонул?..

– Как это бывает, когда человек гибнет при несчастном случае. Решил искупаться и утонул. Может быть, вода была холодной. Вспомните, какая прохладная стояла неделя. Ногу свело, например. Может быть, не рассчитал силы и заплыл слишком далеко. Или течение… Хотя, конечно же нет, не течение, ведь это пруд. Но почему вы думаете, что… любовь или болезнь? И по какому праву судите его?

Ответом стало молчание. Меня не поняли, это очевидно.

– Лучше бы его не находили, – внезапно проронила женщина с усталым лицом.

– Что? Как? Почему?!

– Отняли у матери надежду, – объяснила, помолчав. – Все эти дни она верила в то, что ее сын жив. Молилась и верила в то, что, должно быть, загулял. Злилась, плакала, боялась, но простила бы, когда вернулся бы домой.

– Но он бы не вернулся, мы же знаем…

– Все равно мать жила бы надеждой, что однажды вернется, – отрезала зло. – Год, пять лет, десять, всю жизнь. А теперь чем ей жить? Похоронит и все.

Я взглянул на них, на любопытных, и оставил, ушел, так и не купив рыбы, что жадно зевала в омертвевшей воде.

По пути домой размышлял над жизнью и смертью, над временем. Оно скоро все сотрет, как делает это всегда. Сотрет и торговку, и степенную даму. Размышлял о надежде и о том, права ли была та женщина с усталым лицом. Что сказала бы она, случись такое с ней, с ее сыном? Точно выбрала бы надежду? Или предпочла бы ходить на могилу и оплакивать умершее чадо, достоверно зная, что можно и нужно его оплакивать? Какое из страданий больше, горше, болезненней?

Вероятно, ты ожидаешь от меня совершенно иных вестей, мой милый друг, но как быть, когда известие промелькнет на лентах и исчезнет, а люди долго еще будут его обсуждать? Мы никогда не узнаем, конечно, что произошло. Была ли роковая любовь?

А может, виноваты парадоксы времени? Оно, непостижимое, ведь делит как-то нас, разводит в истории, словно в насмешку соединяя и разъединяя прошлое, будущее и настоящее. Жил человек, радовался, огорчался, мечтал, любил. И мы – я и ты, и та торговка, – жили в то же самое время, радовались, огорчались, мечтали, любили. Он ушел, а мы остались. Мы все еще можем мечтать и любить, а он – уже нет.

Думая о времени, я вдруг осознал, что оно способно разделять и в пространстве. Взгляни хотя бы на нас, мой милый друг. Четко определенная проклятая секунда разлучила нас, и мы живем теперь вероятнее всего в одной стране, но в разных городах. Ты видишь то же солнце, что и я, ту же луну и те же звезды, слышишь те же песни и смотришь те же фильмы. Наверняка вспоминаешь о прошлом, как и я. Время у нас общее, но такое разное, такое личное и такое непреодолимое.

Соединит ли оно нас вновь? Я очень на это надеюсь.

Где ты, мой милый друг?

До свидания, мой милый друг!

Письмо третье

Покерный клуб

Мой милый друг!

Здравствуй!

Город наш живет сейчас уныло.

Лето наступило, но по календарю, а за окном отчаянно бьется за свои права. То тучи, то солнце… то солнце, то тучи. На улицах пахнет свежескошенной травой, но мешается неприятно с бензиновой резиновою гарью. С раннего утра и до позднего вечера косят по велению властей. Визжат – до головной боли – триммеры, отплевываясь едкими газами, ритмично трудятся муниципальные косцы.

Новости серые, как будни – все больше политика, как всегда кто-то готовится к выборам и уже начинает звонче привирать, что-то обещает и кому-то чем-то грозит. Люди же, я вижу, равнодушны, они давно привыкли к вранью, к хвастовству, к пустому звону, к тому, что вруны живут почему-то лучше других. Они выработали иммунитет и не принимают на веру. Но так же прикипели и к приказам – наступит осень, потянутся к урнам.

Еще на лентах – мелкий криминал, скучный.

Только одна весть тронула меня. Она банальна: полиция разоблачила подпольный салон – игорный, покерный клуб, как сказали в новостях. Подозревают человека молодого. Организовал, говорят, все крайне ловко. Арендовал помещение, как будто под офис, нанял охрану, завез компьютеры, установил какие-то запретные программы. Наладил кассу, и деньги потекли. Пускали не каждого и конспирацию соблюдали строго – перед входом следовало назвать пароль, а слово заветное каждый день было новое.

Захотел бы я туда пойти, испытать удачу, закружиться в азартном вихре, спустить все или сорвать джек-пот – пустили бы меня? А как бы пустили, ведь я не знаю пароля? Как он работал, этот покерный клуб? Для кого? Как игроки о нем узнали, кто сообщал им ежедневно новые пароли? И так ли банальна эта весть? Стоит за нею, конечно, многое – и мир воровской, скрытый, и отчаявшиеся бедные люди, и тайные всемогущие покровители.

А еще слышал версию преудивительную. Знакомый рассказал, что молодого человека, попавшего под подозрение, уже будто бы отпустили, а задержали его жену. Вину взяла всю на себя… Так любит беззаветно? А что же он, как согласился, как не отговорил, как посмел выйти на волю, что делает и спокойно ли спит, когда она томится за решеткой? Знакомый говорит, что фарс – жена выигрывает время, чтобы муж, на свободе, подговорил свидетелей, улики уничтожил, нашел влиятельного человека, который помог бы решить дело в его пользу. Что ж, может быть и так. Но если нет, если сама пошла под стражу от большой любви?

Размышляя, я вспомнил вдруг одну старательно забытую историю, случившуюся со мной в годы почти беззаботные. Я не рассказывал тебе ее, мой милый друг, но полагаю, пришло время, когда ты захотела бы ее послушать, а я – рассказать.

Произошло все в такой же период, как и сейчас – в июне. Было тогда гораздо жарче. Я же был влюблен так, как можно влюбиться только в двадцать лет – отчаянно и безнадежно, когда кажется, что чувства твои навеки, и если любовь потерять, то счастья не познаешь больше никогда. Звали ее Вероника. Помню, мне нравилось произносить это имя, но она возражала, всегда надувала губки и резко велела – называй меня Никой, как зовут все друзья.

Я подчинялся, как не подчиниться при такой-то любви, но внутренне очень злился – хотелось быть для нее не другом, но мужем, человеком преданным и избранным, которому одному только дозволено называть ее Вероникой. А все остальные – ну пусть зовут Никой, только я же особенный. Ее приказы уравнивали меня с ними, со всеми ее друзьями, приятелями и мимолетными знакомыми, и тем обижали. Но я терпел.

Мне нравилось быть с ней. Это всегда были минуты волшебные, само присутствие ее рядом придавало сил и окрыляло. Все прочее отходило на задний план и думалось, что ничего больше и не нужно. Она, конечно, замечала мои волнения и вела себя подобающе, по-хозяйски и снисходительно. Глаза у нее были магические. Взглянешь – ну чистый ангел, кроткий взгляд и зрачки явно карие. Не захочешь – доверишься, а улыбнется – очарует и сведет с ума. Но выйдет из себя, берегись! Глаза как потемнеют – до угольной черноты, как заискрят! Красота ее становится тогда зловещей.

Усиливали впечатление и ее волосы – густые, длинные и черные, такою темной бывает пустота, бархатно-мягкие. Она повелевала мною, но грани не переходила, чутко улавливая каждую перемену моего настроения, каждую нотку моей души. Мы были бедны, но молоды и тем счастливы, а однажды наступил день, который все переменил.

Я не помню, откуда взялась та мысль, но Вероника вздумала поиграть в казино. В ту пору заведения такие еще были законны, и в нашем городе работало одно. Ты, конечно же, помнишь, мой милый друг, оно располагалось в центре, вывеской играло завлекающе, а личности туда ходили необыкновенные. Я не был в казино раньше, и просьба Вероники меня озадачила.

– Пойдем лучше в кино, а потом посидим в кафе, – предложил я и увидел грозою потемневшие глаза.

Я вздохнул, и глаза ее оттаяли, посветлели и стали насмешливыми.

Разговор проходил у нее дома, я стоял у окна, делая вид, что мне любопытно что-то там разглядывать, а она лежала на диване, устремив взгляд в потолок и мечтая. Вероника все уже решила для себя, я же встал перед выбором. Она гадала, что надеть ей вечером и спрашивала, что обычно носят в казино. Я пожимал плечами, отвечая, что за девушками другими не наблюдаю и не знаю, что нынче в моде.

– Ты любишь меня? – внезапно спросила она.

Я смутился. Глаза ее слегка потемнели, были серьезны. В них не осталось и намека на ту снисходительность, с которой они обычно смотрели на меня.

– Ну что за вопрос! – вскричал я с деланной обидой. – Люблю! Люблю так, что не представляю себе жизни без тебя!

– Хорошо, – задумчиво обронила она и отвела глаза.

Вечером мы были в казино. Пришли рано, за час до открытия, и время провели в кафе, в ожидании. Заведение оказалось дорогим. Я боялся плохо себя показать, свидание было необычное, чувствовалось, что оно крайне важно для Вероники. Она что-то задумала, что-то проверяла. Я не знал, как играют в казино, сколько берут с собой денег и взял все, что у меня было, да еще столько же попросил в долг у родителей.

– Я буду апельсиновый фреш и жульен, – заказала она официанту, и он вопросительно взглянул на меня.

– И я буду фреш…

Наш легкий ужин обошелся в кругленькую сумму, но я заплатил и бровью не повел, замечая, что Вероника поглядывает на меня задумчиво. Да, она что-то оценивала, что-то обдумывала, и тревога моя усиливалась. В казино я вошел с колотящимся сердцем, отдающим в висках барабанным боем, а она – впорхнула. Вероника выбрала рулетку, играла азартно, весело, громко смеялась и скоро покорила, кажется, всех мужчин в зале. Я же стоял рядом и послушно передавал ей деньги

– Еще, еще! – требовала она и легко кидала купюры на зеленое сукно.

Рулетка крутилась. Меня стали оттеснять, вокруг Вероники образовались поклонники, ее подбадривали и кто-то целовал ей ручку. Я злился, а она все протягивала ладошку и требовала:

– Еще, еще!

Особенно неприятен был брюнет, высокий и плечистый, сильный и нахальный. Он очень быстро проигрался и теперь льнул к Веронике, нашептывал ей что-то на ушко, наверное, рассказывал какие-то секреты удачной игры, а она отводила рукою волосы, оголяя нежную мочку, в которой золотилась длинная тонкая серьга, и смеялась чему-то.

– Еще, еще!