Прочь из города

Лена дозвонилась до «Мосэнергосбыта» только через час. Электричества в доме по-прежнему не было. Ей сказали, что в сети перебои, обесточено несколько объектов в их районе, и что они пытаются перевести всех на резервную линию. «Не беспокойтесь, скоро всё восстановим. Будет у вас сегодня свет», – постаралась обнадежить Лену явно уже уставшая делать это за сегодня женщина-диспетчер. Лена немного успокоилась.

Ещё через час свет наконец дали. Все в квартире Ропотовых были несказанно этому рады. Алексей первым делом включил телевизор, надеясь уже наконец снять для себя все мучившие его последние несколько часов вопросы, главным из которых был: «Что же всё-таки происходит в городе?»

Глава XI

По телевизору выступал Президент. Лицо этого уже почти лысого, стареющего, но всё ещё отчаянно молодящегося человека было чрезвычайно обеспокоенным, и это беспокойство отражалось на его речи: несколько раз он запнулся, не в силах совладать с волнением.

Президент говорил о том, что безответственные силы хотят развязать в стране гражданскую войну – именно сейчас, когда всё стало налаживаться, устраиваться:

«Фашиствующие молодчики, националисты и уголовники, антисемиты и гомофобы, социопаты и ксенофобы всех мастей, объединившиеся между собой, и, прикрываясь лозунгами патриотизма, справедливости, народности, а также призывами защиты всего русского от всего чуждого и знаменами мнимого спасения и возрождения России навязывают нам, нашему обществу, всей стране, по сути дела, страшную братоубийственную кровопролитную войну. Их истиной целью, на самом деле, является банальная жажда власти, а методы её достижения хорошо всем известны – это ложь и насилие.

Ведомые своими кураторами из иностранных разведок, из стран, объявивших Россию врагом, исчадием ада, они хотят посеять среди нас страх и ненависть, и на волне разжигаемой ими ксенофобии покорить волю народа, снова принудить всех к поклонению ложным идеям и кровавым идолам. Покорить волю, которая неоднократно выражалась в поддержке выбранного тридцать лет назад пути – пути, выстраданного миллионами наших предков, замученных и уничтоженных в застенках тюрем и лагерей ГУЛАГа, пути к свободе и процветанию: страны, общества, каждой отдельной личности.

Эти, с позволения сказать, патриоты, а правильнее их называть «псевдопатриоты», – хотят навязать нам своё искривленное представление о добре и зле. Белое они называют чёрным, а чёрное – белым. Путём прямого обмана они хотят ввергнуть страну в пучину лихолетья, новой смуты, после которой уже не будет ни самой страны, ни её народа. Они раскручивают и толкают новое красное огненное колесо, которое в результате не пощадит никого из нас, и тем, кто выживет, оно перережет жизнь на до и после, заставив их пожалеть о том, что они выжили.

Люди, устроившие вчера кровавую бойню с взрывами в центре нашей страны, в Москве, в результате чего есть погибшие и раненые, люди, развязавшие террор, переступившие черту и растоптавшие выбор народа, – о каком счастье они могут говорить, какую правду они могут нести? Какую свободу провозглашают? Свободу убивать? Свободу казнить без суда и следствия?

Но они жестоко просчитались. Такая, с позволения сказать, свобода нашему народу не нужна! Наш многонациональный и многострадальный народ не обмануть, не провести на мякине. Они хотели убить меня, но у них ничего не получилось, потому что никогда не получится. Потому что можно убить одного человека, но нельзя убить всех, нельзя отнять у народа выстраданную им настоящую свободу. Свободу, доставшуюся в борьбе.

И ещё. Пока все негодяи и убийцы не будут уничтожены или обезврежены, пока существует опасность для наших мирных граждан, в Москве будет действовать военное положение и комендантский час. Собрания и митинги временно запрещены. Прошу москвичей и гостей столицы отнестись к этому со всем пониманием и с полной серьёзностью. Но уже совсем скоро мы все снова вернемся к привычной мирной жизни, обращенной в наше счастливое будущее.

А тёмное прошлое уже никогда не вернуть. Возврата к нему больше нет! Тоталитаризм не пройдет! Насилие над личностью не пройдет! ГУЛАГ не пройдет!»

Президент закончил своё обращение. Алексей, внимательно слушая его, постепенно проникался, наполнялся верой в произносимые слова; а под конец выступления даже стал одобрительно кивать головой, такой большою была сила убеждения бессменного национального лидера. Так умело находил он нужные слова и вовремя делал паузы, так правильно расставлял ударения, принимал позы, выбирал наклоны головы и положения рук, избегая лишних движений и жестов. Лучше, проникновеннее Президента говорить с экрана в стране в это время не умел никто. И глядя в его глаза, казалось, что можно заглянуть через них в самую его душу, такую чистую и непорочную, абсолютную.

– Ну, вот, он жив и невредим, слава Богу! – воскликнула Лена с первыми же словами Президента.

– Подожди… дай послушать, – перебил её тогда же ещё Ропотов.

Когда трансляция закончилась, Ропотов выключил телевизор и, воодушевленный услышанным, предложил жене: «А не выпить ли нам по рюмашке за такое дело?» Лена, улыбнувшись, пошла на кухню. Через пять минут они уже вместе скромно отмечали радость восстановления пошатнувшегося было порядка в стране.

Мороз на улице заставил Ропотовых до конца дня остаться дома, да и продолжающееся военное положение походам на улицу никак не способствовало. Так и провели они остаток этого неожиданного для всех выходного дня дома за просмотром телевизора да веселыми играми. Так хорошо всем четверым им давно не было. Вот уж поистине: не было счастья, да несчастье помогло.

Глава XII

Сознание постепенно покидало его. Рана на бедре продолжала кровоточить, хотя он, как мог, обработал её. Бинт был весь пропитан кровью, от чего раненая нога лежала в липкой, постепенно разрастающейся луже. От неё, подгоняемый ветром, тонкими струйками исходил пар. Рана была слишком большая, её нужно было зашивать, но кроме него некому это было сделать; сам же он решил для себя, что это пустая трата времени. Пуля прошла навылет, не задев кости, но это уже его не спасёт: сдаваться он не собирался.

Рядом с рукой лежала граната, которую он оставил напоследок. Чуть поодаль – пустые автомат и два рожка. Патроны в пистолете тоже закончились. Он взял в левую руку гранату, прижал к груди, указательным пальцем правой руки сжал покрепче кольцо.

«Троих или четверых из своего «Лебедя» я положил, троих – это точно. Итого на пятнадцать выстрелов три двухсотых и один трехсотый или даже четыре двухсотых. Неплохо, майор», – подбадривал он себя.

Леденящий ветер из пустых оконных проёмов здания притуплял боль в ноге, но из-за этого собачьего холода своих пальцев рук и ног он тоже почти не чувствовал. Вокруг была тишина. Для него она уже не была зловещей. Наоборот, эту тишину он воспринял как подарок. Последний в его жизни. Пусть лучше её боятся те, кто совсем скоро войдет сюда за ним в надежде взять живым и выполнить приказ своих командиров. Они думают, наверное, что «дело в шляпе», возьмут его «тёпленьким», а в крайнем случае добьют, когда он будет отстреливаться.

«Ничего у вас не выйдет, ребята. Русские не сдаются», – прошептал он вслух, хотя никого кроме него в этом полуразрушенном помещении не было. Кривая улыбка проступила на его грязном от земли и копоти лице. Он попытался сплюнуть в сторону от себя, но у него не вышло: во рту совсем пересохло. Глаза сами собой закрылись. Он уронил подбородок на грудь, голова пошла на бок, он тут же поймал, выровнял её и раскрыл пошире глаза: «Не спать!»

О чём может думать обреченный, точнее, обрекший сам себя на смерть человек в отведенные ему последние минуты жизни? О надежде? Нет. Надежды он лишил себя сам, когда твёрдо решил больше не жить. А реши он по-другому, и, кто знает, что тогда будет с ним дальше.

Сейчас его схватят, скорее всего, будут бить, пытать, срывать на нём злобу, мстить за страх и за боль потери боевых товарищей. Потом бросят в застенок, снова будут бить, снова пытать. Потом камера, допросы, камера, допросы, опять изматывающие допросы, табачный дым, свет в лицо, повторяющиеся раз за разом вопросы. Потом суд, слёзы жены, слёзы матерей и жён погибших по его вине людей, проклятья в его адрес, позор для детей, обзывания и зуботычины в школе. Потом пожизненное и могила с номером.

Но зато так он останется жив. Жив, жив, жив!

А, может, и наоборот: сейчас боль и страдания, а потом – всеобщее признание того, что он – герой, убивший тирана, Давид, поразивший Голиафа. Сначала свобода, а потом почёт и слава – на многие годы они ему в этом случае обеспечены. Хорошая работа и большая пенсия. Очевидно, его изберут депутатом или сенатором, может быть, даже назначат министром обороны или его первым заместителем, а может, даже и генеральным прокурором. То-то он отыграется. Его дети и внуки получат вкусные должности, будут обеспечены до конца жизни, а самого его, новопреставившегося национального героя, под звуки выстрелов похоронят на Новодевичьем кладбище или на Мытищинском пантеоне, и сотни благодарных граждан возложат охапками цветы на его могилу.

«И на обломках самовластья напишут наши имена…», – он, как мог, рассмеялся скривленным ртом, – а потом… опять тишина. Такая же, как сейчас. Только уже вечная».

Из воспаленных от пороха и усталости его глаз выкатились и упали на грудь две жгучие слезинки: «Нет! Дудки! К чёрту пенсию и мраморный обелиск во весь рост! Не дождетесь и вы моих стонов и мольбу о пощаде, кровавые палачи. Я останусь здесь со своими товарищами и разделю с ними смерть. Смерть воина, смерть солдата. Никто ведь из них не думал о славе или о пытках перед тем, как пуля или осколок оборвали их жизнь. И я не буду.»

За кирпичной кладкой, метрах в двадцати от него послышались звуки осторожных частых шагов: перебежка, а следом – шуршание и приглушенные голоса. Палец послушно отозвался, передав мозгу ощущение металлической плоти кольца.

«Это вам за пацанов!» – вспомнились ему последние слова одного лётчика, погибшего в Сирии, когда враги окружили того, и кроме гранаты у него уже в руках ничего не было.

«Ну, давайте, ребята, подходите, со мной пойдёте», – неслышно зашевелил он губами.

Майор Равиль Нигматуллин в свои тридцать семь лет считался успешным следователем сначала Следственного комитета, а после его упразднения – Генеральной прокуратуры, вплоть до того самого момента, как ему поручили вести дело о миллиардных хищениях при строительстве стадиона в одном из городов проведения чемпионата мира по футболу 2018 года. Имея боевой опыт в Ливии и Сирии, он пользовался большим уважением у своих прокурорских коллег и подчиненных, пороху не нюхавших.

Начальство его ценило и никогда не забывало при распределении премий, грамот и других наград. В его послужном списке уже были несколько раскрытых дел, и что особенно важно для любого следователя, – несколько осуждённых, получивших реальные сроки.

Когда группа Нигматуллина вышла на близкого друга Президента, отношение начальства к уголовному делу быстро и неожиданно поменялось. Дело попросту стали топить, а на Равиля и его товарищей – оказывать давление. От них требовали подписаться под тем, что виновными в хищении были некие неустановленные лица, а похищенные ими деньги исчезли в неустановленном направлении.

Проявив характер и не поддавшись ни на коврижки, ни на угрозы, Нигматуллин был вскорости отстранен от дела, его группу распустили, а само дело закрыли с ничего не значащими выводами. Попытки Нигматуллина пойти через голову начальства и донести правду до руководства Генпрокуратуры привели только к позорному его увольнению за допущенные им дисциплинарные проступки. Кривда в очередной раз торжествовала.

Помыкавшись какое-то время без работы, уволенный по статье бывший следователь пошёл в охрану, в свободное время стал подрабатывать извозом: так или иначе голодными жену и своих двоих детей он не оставил. А потом ему как-то на День ВДВ встретился однокашник по рязанскому училищу и одновременно боевой товарищ по ливийской командировке, который и «раскрыл» ему глаза на ситуацию в стране. Семена его горькой правды упали в благодатную почву на сердце и разум Равиля.

Общение боевых друзей продолжилось, они стали переписываться, перезваниваться. Потом товарищ познакомил Равиля со своими друзьями: все сплошь бывшие военные, в основном, такие же десантники; были среди них и отставные правоохранители, опять-таки как Нигматуллин.

Обнаружив между собой единомыслие, а самое главное – горячее желание и возможности что-то изменить, они стали встречаться: сначала за общим столом, а потом уже в парках, лесах, забираясь все дальше и дальше от суетливых мест и городов с их вездесущими пэпээсниками и видеокамерами, интегрированными в информационную систему распознавания лиц. Опасные разговоры сопровождались походами, тренировочными стрельбами и кроссами по пятнадцать-двадцать километров по пересечённой местности. Раздобыть оружие для бывших военных не было проблемой. Так и возникла боевая ячейка партизан-заговорщиков, собиравшаяся время от времени то тут, то там.

Товарищи избрали Равиля своим командиром. Потухшие было его глаза снова обрели блеск, а смысл жизни – не выживания – вернулся к нему вместе с этим блеском. Потом на счету отряда были удачные вылазки и нападения на отделения полиции и судебных приставов, засады на машины Нацгвардии, расправы с тюремщиками, коллекторами, ювенальщиками, судьями, прокурорами, чиновниками районных администраций, словом, всех тех, за кем в народе прочно закрепилась дурная слава упырей, кровопийц, крохоборов и христопродавцев. Вот только в новостях это почти не освещалось. Ведь страна в них жила стабильно хорошо, безоговорочно доверяла своему Президенту и проводимой им политике, и ни у кого не должно было быть ни грамма сомнений в этом.

И вот настал день, который все они так долго ждали. Товарищи по подполью сообщили ему дату поездки Президента на московский завод для встречи с рабочими, среди которых тоже были верные люди, разделявшие их взгляды, готовые рискнуть и помочь общему делу. До высокого визита оставалось три недели, но операцию по «встрече» нужно было проработать на местности, завезти оружие, подготовить огневые и оборонительные точки, пути отхода. Другие небольшие группы поддержки по согласованию с Нигматуллиным должны были устроить диверсии на пути следования силовиков к месту основной операции, по возможности задержав их колонны и подспудно создавая тем самым иллюзию начала всеобщего вооруженного восстания.

Непосредственно отряд Нигматуллина насчитывал тридцать два бойца. На «Универсале» к ним должны были присоединиться ещё четверо из местных. Двое из них работали в заводской охране. Они-то и помогли заранее запустить на территорию завода грузовик с оружием и боеприпасами, разгрузить всё и надёжно спрятать. Шесть человек остались незамеченными на складе охранять ящики. Остальные во главе с Нигматуллиным проникли на завод за двое суток до дня операции, опередив сотрудников президентской охраны, заранее по схемам, а потом и на месте изучив все заводские и окрестные здания и основные помещения в них, благо недостатка в нужной информации у них не было.

При подготовке операции долго не могли решить, как остановить колонну для того, чтобы потом методично и наверняка расстрелять её, как в тире. В группе Нигматуллина оказались два бойца, которые сами вызвались подорвать вместе с собой лимузин Президента. Терять им, по их словам, было уже нечего: у одного, Славки «Хрипатого», недавно обнаружили рак горла в запущенном состоянии, а второй, Валера Сёмин, год назад потерял в пожаре всю семью: мать, жену и маленькую дочку. Местные из охраны брали на себя вопросы их допуска в группу встречающих и ворота при въезде. На том и порешили.

После взрыва и расстрела лимузина и остальных машин кортежа начался штурм, затем – оцепление и целая военная операция. Над заводом нависли и стали кружить вертолеты и беспилотники Нацгвардии. Быстро уйти не удалось. Продержавшись почти сутки и потеряв половину группы убитыми и тяжело ранеными, Нигматуллин приказал отступать к железнодорожным путям через примыкающий к заводу комбинат стройматериалов. Несмотря на сгустившиеся сумерки, прорваться в сторону Лианозовского лесопарка, а оттуда – рассеяться по городу – им уже не удалось.

Пришлось с боем отходить в противоположную по ходу железной дороги сторону. Силовики встретили их огнём и залпами из орудий бэтээров, когда они в темноте попытались перейти Алтуфьевское шоссе под эстакадой. Здесь остатки группы были рассеяны, многие погибли.

С Равилем оставалось семь бойцов, когда, отстреливаясь и проходя жилой сектор, они уперлись в забор ещё одной промзоны, как оказалось, Бескудниковской электроподстанции. Здесь и решено было принять последний бой.

Ещё, правда, оставалась надежда, что их акцию поддержат другие разрозненные боевые группы, находившиеся в столице и ждавшие сигнала. Сигнал-то получился громким: видео, записанное людьми Нигматуллина с места покушения, уже бороздило просторы Интернета, собирало лайки и комменты.

Шесть с половиной часов удерживали бойцы Нигматуллина свой последний рубеж обороны на территории подстанции до того момента, как короткую тишину в конце боя оборвал одиночный взрыв гранаты.

Яростное упорство сопротивляющихся вызвало столь же неистовую реакцию атакующих. Всю огневую мощь своей группировки силовики обрушили на этот клочок земли. Повсюду вокруг бушевал пожар, поглощая одно за другим здания, сооружения и единицы технологического оборудования. Вскоре большинство трансформаторов и система управления подстанцией были полностью уничтожены огнём и оружием. В довершение ко всему сбитый обороняющимися вертолет Росгвардии, объятый пламенем, рухнул на одну из опор магистральной ЛЭП на территории подстанции, повалив её.

И то, что ни при каких обстоятельствах не могло произойти, случилось. Одно потянуло за другое: следом за Бескудниково, на других подстанциях начались каскадные отключения электричества, в результате через несколько часов в городе, район за районом, а также в окрестных районах области и некоторых соседних областях наступил настоящий конец света. А за концом света – конец отопления, газо- и водоснабжения, канализации, связи, общественного, а потом и личного транспорта. Что это такое в условиях лютой морозной зимы – скоро почувствовали на себе все москвичи.