Голос Уручи. Повесть

Заворожённый рассказом Сэдэ и обезоруженный его открытостью, какую прежде он не проявлял в отношении меня, я не нашёл, что ответить старику, испытав стыд и опасаясь, что своим молчанием разочарую старейшину. А сам Сэдэ, похоже, предвидел всё наперёд. Он немного подвинулся к изголовью и накрыл сухой ладонью, испещрённой лабиринтами морщин, мои похолодевшие от волнения руки, сплётшиеся пальцами в замок.

– Писали их одарённые… Те, кому часть своей силы подарил владыка всех вод. Одни умели слушать и слышать сокрытое в безмолвии. Другие – видеть то, что даже взору сокола недоступно. Третьим дано было чувствовать пульсацию жизни в природе и в человеке. Редчайшие способности и непомерная ответственность, Уэн.

Старик встал и неслышно подошёл к усеянному струйками дождя окну.

– У каждой горы есть корни, как у твоих зубов или деревьев в роще ольховин, – на лице Сэдэ вновь промелькнула улыбка, – но корни холмов и вулканов безмерно глубоки и стары, словно кости самой Земли. Эти корни вгрызаются во мрак, словно черви в спелый плод. Во владениях Инанны они соединяются с душой мира, и потому, обладая даром слушающих, такие люди, как мы с тобой, способны ощущать зов Уручи.

– Душа мира, – медленно повторил я. – Значит, это правда, и наш остров действительно разговаривал со мной, подавал знаки.

– Будь аккуратней в своих суждениях, Уэн. Правда у каждого своя. Мы смотрим на мир глазами островитян. Ао’нар[10 - Нар (с яз. «Эка») – народ, люди, т. е. Ао’нар – народ Ао] считают нас дикарями, объясняя мир словами науки. Но истина только одна, и она всегда далека и почти недостижима, словно мечта, словно призрак, скользящий в утреннем тумане. А потому не закрывай свой разум перед неизведанным и тем, что поначалу может напугать, мой мальчик. Смотри глубже, слушай внимательней… и с этого дня учись всё хранить в тайне.

– Хорошо. Ты обучишь меня?

– Нет, твой дар принадлежит тебе одному. Каори верит, что наши способности – благословение повелителя вод, божественное благословение, понимаешь? Куда мне до богов? Энэки не лишён голоса, в отличие от Инанны. Спрашивай, и найдёшь ответы.

– Но как я пойму, что всё делаю правильно? – Мой голос слегка задрожал от волнения, а голос Сэдэ, напротив, звучал уверенно и ровно.

– Ты не сможешь делать всё правильно, Уэн. Ошибайся, учись отличать действительность от иллюзий. Ошибки закалят твой ум, научат доверять интуиции. Как, по-твоему, стаи огнехвосток понимают, что зима скоро сменится весной? Они возвращаются в наши леса незадолго до прихода тепла, и так каждый год. А дельфины… кто научил их загонять рыбу на отмель? Кто указывает им путь в бескрайних водах? Никто. Их дар заключён в том, кем и чем они являются. Все дети Инанны ведомы лишь тем знанием, что живёт в них, жило в их предках и никогда не утратит силы. А человек может больше, значительно больше. Особенно ты и тебе подобные. Поэтому вы так важны людям Первого мира, мы важны – старик тяжело вздохнул.

– Одарённых забирают в Ао?

– Да, обычно нас обучают быть посредниками между двумя мирами, изучают потенциал наших возможностей, а затем возвращают домой, но теперь всё иначе.

За стеной послышались тихие шаги Каори. Взгляд Сэдэ переменился, он поспешил к двери, на прощание ласково взглянув на меня.

– Отдыхай, парень, скоро наступит сухая осень, а с ней начнётся праздник последних костров. Думаю, Каори понадобится твоя помощь, она всё реже приглашает людей к очагу, и долгие рассказы даются ей непросто. А ты молод, вынослив и помнишь каждую её историю.

Сэдэ ушёл, оставив вопросов не меньше, чем ответов, но отчего-то мне стало спокойнее. Близился Ситтар – светлое, волшебное время песен, танцев и легенд. Мысли об этом прогнали страхи, слова старейшины о возможной войне забылись, видимо, потому что я не совсем понимал, что это такое. Появление Глаттиса тоже всегда было радостным событием, поэтому сердце моё наполнилось трепетным ожиданием чуда, вытеснившим тревогу. А за окошком, как будто вторя моим чувствам, перестал лить дождь, и комната озарилась на миг золотисто-алым сиянием рассвета.

С приходом сухой осени небо налилось прохладной синевой, словно бы впитавшей в себя жизненные соки пожухшей травы. Клёны сыпали багряной листвой, долина ручьёв, наконец, затихла, спрятав свои воды в медленно остывавшей земле. Игривые рсулуны[11 - Рсулуна (с яз. «Эка») рсу – огонь, искра; луна – хвост; рсулуна/огнехвостка – священная птица праздника Ситтар] сбивались в стаи над береговой линией, готовясь к долгому перелёту на большую сушу. Морская волна окрасилась песчаным цветом, и с юга подули последние тёплые ветры. Одинокий пик Агды, прихваченный серебристой дымкой, словно таял в густом воздухе, сливаясь с молочно-серыми облаками. Ночь набирала силу так же стремительно, как терял её день. Поздний урожай был собран, а люди Нао суетливо перемещались по деревне в заботах о скором празднике священных огней.

Наконец наступил первый день Ситтар. Хотя основное действо происходит в ночное время, хлопоты по заключительным приготовлениям не заставляли себя ждать. В этот раз я сам собрал походную сумку, приготовил завтрак и вымыл полы, потому что Каори и Сэдэ ещё не проснулись, да и я считал себя уже достаточно взрослым, чтобы самостоятельно вести некоторые домашние дела. Мати нуждалась в долгом сне, ведь обряды первой церемониальной ночи по обычаю отводит старшая сказительница деревни. Выйдя за порог, сначала я зашёл в Дом луны, оставив у алтаря подношение духам предков, а затем направился на Песенную площадь, где на моё удивление никого не оказалось, хотя на птицеферме уже вовсю горланили петухи. Усевшись у одной из белых колонн, окаймлявших внутреннее пространство площади, с болезненной грустью я уставился на полянку для игр.

После учёбы и других забот ребятня всегда собиралась в том месте, чтобы поиграть в Ясаш или Граху. Я же, оставаясь поодаль, ревниво наблюдал за тем, как они бегают, дурачатся, веселятся – в общем, делают всё то, что положено детям. Меня никогда не звали принять участие в подобного рода развлечениях, с одной стороны, потому что я был приёмным сыном старейшины, а с другой, потому что все вокруг знали о моей «дурной крови». Так на островах говорят про тех, кто рождается в смешанных семьях, где один из родителей – выходец из Первого мира.

Курчавые волосы – ещё полбеды, а вот синие глаза – уже настоящая катастрофа. Нао’нар верят, что в синеве таких глаз обитает частица мистической воли Энэки. Если долго не отводить взгляда от человека, избранного повелителем вод, твоя душа может навсегда сгинуть в морской пучине. Всего лишь суеверие, и многие взрослые прекрасно это понимали, но даже они неохотно вели со мной беседу, что уж говорить про моих сверстников. Ребята постарше просто избегали встреч со мной, а местная детвора вечно подшучивала и поддразнивала: «Дурная кровь! Сын Энэки идёт! В глаза не смотри, а то проклянёт!» После и они бросались врассыпную, а я снова оставался один. Ну, хотя бы камнями не закидывали, уже большое им за то спасибо.

Нервно фыркнув, словно одичавший пес, я постарался отогнать хмурые мысли. Нет, в такой торжественный день нельзя было грустить! Широко расправив плечи и наполнив лёгкие утренним воздухом, я потихоньку запел гимн солнцу, которому меня обучила когда-то Каори. Подобно нараставшему дневному свету, слова мои становились всё громче и громче, пока эхом не разнеслись по всей деревне. И вот уже кто-то сонливо начал подпевать мне из окошка одного из домов, что у гончарной мастерской, а дальше к нам присоединились голоса из хижин за рыночной площадью. Большая честь – пробуждать спящих, возвращая их души в неподвижные тела, освобождая соплеменников от чар «временного забвения», которое иначе зовётся «апак’аний»[12 - Апак’аний (с яз. «Эка») апак – смерть, недостаток, исчезновение; аний – временный, изменчивый, непостоянный]. Только в такие минуты я ощущал связь с людьми Нао, наше пение сливалось в единый поток, мы вместе произносили священные слова, повинуясь общему мотиву.

Когда у столпов показался чей-то лениво покачивающийся силуэт, я сомкнул уста и с чувством выполненного долга закинул на плечо сумку. Очень скоро жители должны были собраться на Песенной площади, чтобы восславить начало нового дня. Не желая быть замеченным, я быстро миновал Пруд радужной рыбы, затем Кольцо совета и растворился в тени яблоневых садов. Путь к хижине целителей неблизкий, а успеть нужно было до полудня, чтобы встретиться с травницей Кхетой, заготовившей для жертвенных подношений пламени пряные травы и коренья.

Кхета выбрала Путь отшельницы, покинув Нао после смерти мужа. Дети, конечно, старались навещать одинокую старушку, даже приводили к ней внуков, но душа её уже очень давно принадлежала лесу и тому ветхому домику на светлой опушке, где Кхета выращивала лекарственные растения, необходимые для припарок, мазей и всяческих настоек.

Миновав кукурузные поля, когда я уже почти добрался до пастбищ, на меня вдруг нахлынуло знакомое ощущение, с которым в прошлый раз я столкнулся у южного подножия вулкана. Было немного страшно, мне отнюдь не хотелось упасть без сознания и проваляться затем в кровати двое суток в ужасном оцепенении. Тогда, правда, я спал у горячих источников, теперь же мой дух был свободен от апак’аний. На что это похоже? Пожалуй, свои переживания сравнить я могу с медленно подкрадывающимся ударом волны. Да, если представить, что ты стоишь на берегу, повернувшись к морю спиной, и вдруг чувствуешь, что из-под твоих ног уходит вода, ты увязаешь в песке по колени, а позади уже ревёт огромная волна, поднявшая камни, водоросли, осколки рифа, и готовая обрушить всё это «богатство» на твою несчастную голову, вот тогда можно приблизительно понять моё состояние, отзывавшееся странной пульсацией в теле.

Было непросто сохранять спокойствие, но когда то наваждение исчезло, я ощутил неописуемую лёгкость в голове, руках и ногах. Мне казалось, что ветер вот-вот оторвёт меня от земли и унесёт высоко к облакам или даже выше. Глаза мои были закрыты, но отчего-то мне всё виделось со стороны, нет – откуда-то сверху. Уста мои вытянулись и затвердели, а в горле зародилось желание издать ликующую волну пронзительного звука. А затем всё пропало, исчезло, стихло, и в этой неестественной тишине я сумел различить птичий клёкот. Облегчённо выдохнув, я поднял глаза к небу, где в тёплых воздушных потоках парил белогрудый коршун.

Сэдэ сказал бы, что меня настиг дар Энэки, а значит, я должен был обратиться к божеству через мысленную связь с посланцем небес, задав какой-нибудь вопрос. Но я этого не сделал, мне только хотелось продолжить своё путешествие и поспеть к жилищу Кхеты вовремя. Отдышавшись, я поблагодарил коршуна и поспешил к уже видневшейся за пастбищем окраине леса.

Вынырнув из лесной сени, я оказался в том самом месте, куда меня вёл долг названного сына Каори и Сэдэ. Кхеты не было дома. Видимо, она ушла в рощу дубовой ветви, чтобы поговорить с Уручи. Так она объясняла мне, что хочет побыть вдалеке от всего мирского, предавшись воспоминаниям о былой жизни и позволив больным ногам хоть немного расходиться. Иногда я, когда задерживался в хижине целителей допоздна, видел Кхету, возвращавшуюся после таких походов с корзинкой грибов, желудей или мешочком речной глины. В её длинных дымчато-серых волосах всегда путались листочки, пушинки скрипун-травы и репейные колючки.

Войдя в пустое жилище, я произнёс про себя благословение дому и принялся за поиски заготовок. Отыскать травы было несложно: их густой и сладковатый аромат привёл меня к плетёному сундуку в маленькой тёмной комнатушке в южном крыле хижины. Кхета тщательно высушила и бережно завернула в ткань связки аниса, многоколосника, мяты, иссопа, душицы и, конечно же, в отдельном мешке ждали своего часа измельчённые листья гинги. С большой благодарностью к труду целительницы я оставил на кухонном столе свежую голову сыра, коробочку пшённой муки и два заранее отваренных початка кукурузы.

В Нао я успел вернуться засветло. Вечер, не торопясь, разливался приглушёнными тенями по тропинкам, заборам и садовым деревьям. Посчитав, что времени ещё предостаточно, я остановился у пруда, чтобы полюбоваться танцем радужных карпов. С малых лет я очень любил приходить сюда и подолгу наблюдать за сверкающими спинами рыб, которые представлялись мне живыми звёздами, покинувшими простор надземного океана и зачем-то поселившимися в чаше тёмной воды, что находится между Кольцом совета и Песенной площадью.

Однажды Каори рассказала мне историю об охотнике, некогда жившем на далёком острове Оканна. Сурадха, так его звали, был сильным и ловким. Его стрелы летели далеко, разрезая ветер, и всегда находили цель. Став мужчиной, он взял себе в жёны прекрасную вышивальщицу Ансу. Как того требовал обычай, после танцев Арунни[13 - Арунни (с яз. «Эка») – солнце], которые устраиваются в честь весеннего равноденствия, Ансу и Сурадха поселились в одной из летних хижин в южной части острова. Вскоре Ансу понесла дитя, и ей был сон, что дух радуги сбежал от дождевых струй и спрятался в её животе. Тогда она попросила мужа принести для неё из деревни самые яркие нити, какие только он сумеет выторговать у тамошних мастериц. Пока Сурадха выполнял поручение возлюбленной, в их жилище явилась провидица Инуш. И было предсказано Ансу, что Энэки позавидует красоте её ребёнка, если тот родится человеком с душой радуги, и заберёт младенца в Царство вечной тьмы, откуда смертным нет пути назад. Долго плакала Ансу, а когда вернулся Сурадха, она рассказала о беде, пришедшей в их дом. Тогда молодой охотник взял лук, колчан, наполненный стрелами, и направил стопы в священный лес. Он сел у корней огромного ясеня и воззвал к Инанне, умоляя спасти его жену и ещё нерождённое чадо от гнева повелителя вод. Сурадха клялся, что закопает свой лук, и рука его впредь не коснётся тетивы. Инанна не проронила ни слова, но в ту ночь Ансу вновь был сон, в котором всё, что она вышивала, сходило с полотна живым и одухотворённым, словно по волшебству. Сурадха, как и пообещал, оставил охоту, а его жена начала вышивать искуснейшую картину, на которой постепенно появлялись невиданные узоры, водяные лилии, озёрная гладь и стайка разноцветных рыб. С последним стежком картина вдруг исчезла, а вместе с ней Ансу и Сурадха. Жители Оканны так и не поняли, что стало с охотником и вышивальщицей, но шептались тайком, что на месте их хижины будто бы появилось глубокое озеро, в котором плавают божественной красоты карпы, каких на всём белом свете не сыщешь. И было их три: два больших, а один совсем крохотный.

Каори говаривала, что эту легенду и несколько рыбин привезли на наш остров, когда они с Сэдэ были примерно моего возраста. Мне же куда больше нравилась собственная, выдуманная история о звёздах, сошедших с неба.

Ход моих размышлений и воспоминаний оборвал взволнованный голос Сиввы. Легконогая женщина неслышно подошла со спины. Печальные глаза её смотрели на меня с какой-то несвойственной Сивве грустью.

– Уэн, что же ты… Я тебя весь день ищу. Каори неважно себя чувствует, но она никому не сообщила. Говорит, что не хочет причинять кому-то неудобства в ночь Ситтар. Да и я бы ничего не узнала, если бы не решила проведать её по дороге в Хижину паруса.

Кровь прилила к вискам, сердце заколотилось как бешеное, меня охватило незнакомое прежде чувство всепоглощающей тревоги. Не до конца понимая, что происходит, не веря своим ушам, я всё же нашел силы, чтобы поблагодарить Сивву, и молча проследовал за ней к Дому старейшины.

Ворвавшись в дверь, как штормовой ветер, я вбежал по лестнице и, замерев на мгновение, постарался унять дрожь, успокоиться. Тихонько постучав, я вошёл в комнату, освещённую робким пламенем уже догоравшей свечи. Старушка приподнялась в кровати, отправив Сивву к родным, чтобы та успела покормить детей и облачиться в праздничные одеяния. Я осторожно обнял Каори, которая показалась мне очень хрупкой и беззащитной, однако сама сказительница держалась с достоинством и всем видом старалась показать, что она в порядке.

– Твои руки тебя выдают, мой мальчик: они холодны и дрожат, словно у рыбака, вытягивающего сети из ледяной воды. Не бойся, дорогой, мы все однажды отправимся в сумеречную страну предков, но разве могу я оставить тебя, Сэ и племя в такую дивную ночь, правда?

В глазах Каори отражалось тусклое пламя, дышала она теперь иначе, тяжело, а голос её, всё ещё звучный и нежный, схватила сипящая хрипотца. Еле сдерживая ком в горле, я спросил:

– Что произошло, мати? Что мне сделать?

Она негромко рассмеялась и, прокашлявшись, заявила, как тогда в долине ручьев, у плакучей ивы:

– Просто я очень старая, Уэн. Кости мои тяжелеют день ото дня, тянут к земле, просят тепла даже летом, а взамен бессовестно ноют о том, когда быть непогоде. Да, вот так, со мною приключилась старость, и, поверь, ничего тут не поделаешь. Лучше скажи, ты принёс всё необходимое?

Её добрый смех развеял тревогу, и я поверил, что всё опять хорошо, и будто ничто никогда не сможет нас разлучить.

– Да, конечно, травы в сумке. Кхета в этот раз превзошла саму себя!

– Вот и славно. Мне понадобится твоя помощь сегодня, Уэн. Я слышала, как ты утром исполнял гимн Арунни. Знаешь, под такое дивное пение ненароком могла бы проснуться даже Инанна. Как думаешь, справишься с Песнью огнехвостой стаи?

Наверное, в тот момент я выглядел нелепо, потому что челюсть моя от удивления отвисла, а глаза округлились, как у испуганной овечки.

– Выступать перед всем племенем? Но, Каори, они ведь ни за что не станут меня слушать! Я для них никто, дурная кровь, ходячее проклятье.

– Что ты такое говоришь, ручеёк мой синеглазый?!

– Вот именно! – возразил я, – глаза Энэки, не смотри в них, а то сгинет твоя душа, не воротишь. Так они повторяют вслух, каждый раз повстречавшись со мной, и думают то же, я знаю, я слышал их мысли, прямо как Сэдэ.

Старушка горько вздохнула, бережно взяла меня за руку, не отводя взгляда, и продолжила:

– Сейчас я собираюсь сделать то, за что в древности меня запросто могли бы отправить в долгое плавание без еды, воды, да заранее наряженной в поминальный венок. Я назову тебе имена твоих настоящих родителей и плевать я хотела на то, что могут подумать на сей счёт остальные. Мне иногда кажется, что люди в Нао вообще думать разучились. Ты уже достаточно взрослый, мой мальчик, и это будет наш с тобой секрет.

Теперь моя челюсть, скорее всего, отвисла ещё больше, потому что каждый житель нашего острова знает и чтит незыблемое правило забытых имён, которое запрещает упоминать об ушедших предках за пределами сакральных мест и вне специально проводимых для того обрядов.

– Твоего отца звали Иос, дорогой мой. Статный и выносливый мужчина, на своей лодке он ходил к самым далёким островам, какие известны Нао’нар. Помню, вместе с Сэдэ они однажды добрались до берегов Антарктиды! А имя твоей матери было Маэ, и не нашлось бы женщины более чуткой, заботливой и красивой, чем она. Иос родился и вырос здесь. Маэ он повстречал на острове Нэкки, куда ему поручили доставить сундучок отборного жемчуга для поддержания дружественных отношений с западными вождями. Там же, получив благословение старейшин, влюблённые и обручились. Некоторое время спустя, твои родители решили встать на Путь паруса, и тогда я вновь увидела знакомую лодку на горизонте. Представляешь, а ведь они оба были темноволосыми и черноокими. Маэ, правда, рассказывала, что дед твой родом из Ао, так что и кудри, и глаза тебе достались от него, а не от повелителя вод. Однако отрицать то, что Энэки наделил тебя особым даром, не стоит. Непростой, но чудесный дар – слушать своё сердце и слышать намерения чужих сердец.