Олимп

– Рожден? – Маг приглушенно смеется. – Распутная ведьма исторгла его из грязного чрева для самой роскошной жизни – среди жаб, жуков, нетопырей и свиней, когда-то бывших людьми. Поганый выродок ехидны готов был обратить всю мою Землю в гадкий хлев, а ведь я принял вероломную тварь как человека. Ублюдок жил со мной. Из жалости я взял на себя труд о нем заботиться. Невежественный, дикий, он выразить не мог своих желаний и лишь мычал, как зверь. Я научил его словам, дал знание вещей, показывал все истинные свойства людского рода… И что за пользу это принесло мне, или миру, или лживому рабу?

– «Свойства людского рода». – Сетебос плюется слизью, руки его делают пять шагов вперед, и грозная тень, надвинувшись, падает на старика. – Я научил его силе. Ты дал ему боль.

– Когда это порождение тьмы, забывшись, принялось вести себя по-зверски, изрыгая лишь гнусную брань, я по заслугам заточил его в скалу, где мое подобие годами составляло ублюдку единственную компанию.

– Столетиями, лживый маг. Ты изгнал мое дитя на орбитальный метеорит, послав туда же одну из своих голограмм, чтобы кусать и мучить…

– Терзать? О нет. Но если тухлое земноводное не подчинялось приказам, я насылал на него корчи, заставлял все кости ныть, и мерзкий так ревел от боли, что пугал зверей, попрятавшихся в логовах на орбитальном острове. Так и поступлю снова, едва лишь отловлю проклятое отродье.

– Поздно, – фыркает существо и пристально смотрит на старца в синих одеждах всеми парами немигающих глаз. Бесчисленные пальцы подергиваются и колышутся в воздухе. – Ты сам сказал, что мой достойный сын, моя утеха, выпущен из темницы на волю. Не сомневайся, я об этом знал. И даже скоро навещу его. Вдвоем, а также заодно с тысячами маленьких калибано, которых ты был так любезен создать, когда еще жил среди постлюдей и желал добра своему обреченному миру, мы дружной семьей возьмемся за жалкий зеленый шарик и превратим его в гораздо более приятное место.

– В болото, ты хотел сказать? – качает головой маг. – В гнилую топь, наполненную вонью, и гнусными тварями, и всякой нечистотой, и всякой заразой, что паром подымается с трясины глухих болот, и горечью падения Просперо.

– Да. – Огромный мозг начинает приплясывать на длинных руках словно под звуки неслышной собеседнику музыки или радостных криков.

– Тогда Просперо не должен пасть, – шепчет волшебник. – Никак не должен.

– Ты сдашься, маг. Что ты такое? Лишь намек на тень пустого призрака ноосферы, воплощение бездушного, бесцентрового пульса никчемной информации, бессвязный лепет расы, давно уже обветшавшей и впавшей в слабоумие; кибернетически сшитый газ, выпущенный чьим-то задом на ветер. Падешь, и не надейся. Да еще потянешь за собой биологическую шлюху Ариэль.

Старец поднимает посох, желая ударить чудовище, но тут же опускает и опирается на него, точно вдруг лишился последних сил.

– Она по-прежнему добрая и верная служанка Земли. Ариэль никогда не покорится ни тебе, ни гадкому исчадию ада, ни синеглазой карге.

– Зато послужит нам своею смертью.

– Она и есть Земля, негодяй, – возмущенно выдыхает Просперо. – Моя любимая обрела полное сознание от ноосферы, которая тесно вплелась в биосферу планеты. Готов ли ты уничтожить целый мир, чтобы упиться гневом и тщеславием?

– О да.

Розоватый мозг бросается вперед и, схватив мага пятью руками, подносит его к двум парам серых глазок.

– Отвечай, где Сикоракса?

– Гниет.

– Цирцея мертва? Дочь и наложница Сетебоса не может погибнуть.

– Говорю же, она гниет.

– Где? Как?

– Старость и злоба согнули ее в дугу, а я превратил в рыбу, которая и сейчас еще портится с головы.

Издав отвратительный хлюпающий звук, существо отрывает старику ноги и швыряет их в море. Потом отделяет руки, которые отправляет в глубокую пасть, разверзшуюся меж извилин и складок. А под конец разрывает магу живот и всасывает его кишки, словно длинную макаронину.

– Развлекаешься? – интересуется голова Просперо, но серые обрубки-пальцы разламывают ее, как орех, и пихают в ротовое отверстие.

Серебристые щупальца на берегу начинают мерцать, параболические отростки вспыхивают, и старец будто ни в чем не бывало появляется чуть поодаль на пляже.

– Какой же ты зануда, Сетебос. Вечно голодный, вечно злой… Самому-то не наскучило?

– Я все равно найду твое истинное воплощение, Просперо. Можешь поверить. Хоть на Земле, хоть на орбите, хоть в морской пучине – отыщу ту органическую массу, что когда-то была тобой, медленно разжую и съем. Даже не сомневайся.

– Надоел, – отмахивается маг. Вид у него печальный и утомленный. – Какая бы судьба ни ожидала здесь, на Марсе, моих зеков или твоих божков из глины, что бы ни приключилось с любезными моему сердцу людьми в Илионе, я верю в нашу скорую встречу. На этот раз – на Земле. Война между нами затянулась, настала пора положить ей конец, к лучшему или к худшему.

– Точно.

Выплюнув кровавые останки, многорукое существо разворачивается на ходячих ладонях, проворно бежит к морю и скрывается под водой, выплеснув напоследок алый фонтанчик из отверстия между верхними складками.

Просперо вздыхает, затем, подав знак войниксам, приближается к одному из маленьких зеленых человечков и обнимает его.

– Возлюбленные, как я хотел бы поговорить с вами, узнать, о чем вы думаете. Но стариковское сердце не выдержит, если сегодня умрет еще кто-нибудь из вашего рода. В лучшие времена я непременно вернусь, а пока, умоляю, corragio[20 - мужество, смелость, храбрость, бодрость (ит.).]! Мужайтесь, друзья! Сorragio!

Войниксы выступают на первый план, отключают проектор и, как только маг растворяется в воздухе, принимаются бережно сворачивать серебряные щупальца. После чего погружают аппарат в паровую одноколку с красной обивкой и поднимаются по ступенькам в салон. Лесенка складывается в обратном порядке. Мотор громко кашляет.

Пыхтя и переваливаясь, плюясь песком, громоздкий экипаж описывает круг по берегу – зеки молча расступаются – и неуклюже вкатывается в Брано-Дыру, где в то же мгновение исчезает.

Проходит пара секунд. Разрыв пространственно-временного континуума съеживается, снова задергивается межмировым покровом, переливающимся чистыми цветами одиннадцатимерной энергии, мерцает и пропадает из виду.

Какое-то время на берегу необычайно тихо. Лишь сонные волны с плеском накатывают на красный песок. Очнувшись от оцепенения, МЗЧ расходятся по фелюгам и баржам и вскоре поднимают паруса. Зекам предстоит вырубить из камня и воздвигнуть еще множество голов.

21

Уже пришпорив коня и замахнувшись копьем Афины для гибельного удара, Пентесилея сообразила, что сделала две грубые ошибки, которые могут решить ее судьбу.

Прежде всего – в это трудно поверить, но богиня не уточнила, какая из пяток мужеубийцы уязвима, а царица не догадалась поинтересоваться. Амазонке почему-то представлялось, что смертный Пелей вытащил сына-младенца из Небесного пламени за правую ногу. Однако Афина не уточняла: пятка, мол, и все.

А ведь Пентесилее и без того было сложно придумать, как угодить герою в подобное место, пусть даже и зачарованным копьем богини. Ахиллеса нипочем не обратить в бегство, это яснее ясного. Но амазонка заранее велела боевым подругам как можно яростнее атаковать ахейцев за спиной героя. Настоящий военачальник поневоле обернется посмотреть, кто из его людей убит, а кто ранен. Вот тут царица и нанесет роковой удар. Правда, чтобы стратегия сработала, Пентесилее самой придется держаться в тени, позволив сестрам по оружию вырваться вперед. Ей, привыкшей повелевать и главенствовать, особенно в убийствах! И хотя амазонки знали: так нужно, иначе быстроногого не прикончить, царица покраснела до ушей, когда прочие всадницы налетели на мужчин, опередив ее на целых несколько мгновений.

И тут она осознала вторую ошибку. Ветер дул вовсе не в сторону Ахиллеса. Исполнение замысла частично зависело и от чудесных духов Афродиты, но для этого мускулистому идиоту нужно было почуять их. Если только ветер не переменится – или царица не сократит расстояние до тех пор, пока не окажется буквально над белобрысым ахейцем, – волшебный аромат не подействует.

«Начхать, – подумала Пентесилея, глядя, как подруги мечут копья и выпускают оперенные стрелы. – Пусть Судьбы вершат свою волю, а прочее оставим Аиду! Арес, отец! Будь со мной и защити меня сегодня!»

Она почти ожидала, что покровитель войны появится рядом, а может, и вместе с Афиной и Афродитой, ведь именно их желание царица спешила исполнить. Однако ни бог, ни богини не собирались показываться в последние секунды перед тем, как огромные скакуны налетели на стремительно воздетые пики, брошенные копья застучали по быстро поднятым щитам и неудержимые амазонки столкнулись с недвижными аргивянами.

Поначалу казалось, будто удача и боги на стороне воительниц. Кони-великаны, даже те, что угодили на острия копий, крушили ряды ахейцев. Кое-кто из греков отступил. Другие попросту пали. Амазонки кололи пиками, рубили мечами вокруг Ахиллеса направо и налево.

Любимая помощница Пентесилеи, лучшая лучница своего рода Клония, беспрерывно спускала тетиву, выбирая живые цели за спиной быстроногого. Пелиду оставалось лишь оборачиваться, когда умирал кто-нибудь из его друзей. Ахеец Менипп рухнул с длинной стрелой в горле. Его товарищ Подаркес, бесстрашный отпрыск Ификла и однокровный брат погибшего Протесилая, в ярости рванулся вперед, целя пикой в бедро наездницы Клонии, однако Бремуза на скаку рассекла оружие пополам и мощным ударом наотмашь разрубила руку врага у локтя.

Боевые сестры царицы Евандра и Термодоя вылетели из седел – их огромные кони с грохотом повалились наземь, когда ахейские копья вонзились в сердца этих благородных животных, – но женщины тут же вскочили на ноги, спина к спине, выставив перед собою щиты, сверкающие, как серпы новолуния, и принялись отражать атаки вопящих греков.

Вторая волна увлекла Пентесилею вперед, и та сама не заметила, как начала пробиваться сквозь ахейские щиты бок о бок с верными подругами – Алкибией, Дермахией и Дерионой, рассекая мечом перекошенные от злости бородатые лица. Пернатая стрела звонко ударила в шлем и отлетела в сторону. Глаза на миг застелил багровый туман.

«Где же Ахиллес?» В пылу битвы царица утратила чувство направления… Да вот же он, в двадцати шагах по правую руку от нее! Мужеубийцу окружали аргивские военачальники – Аяксы, Идоменей, Одиссей, Диомед, Сфенел и Тевкр. Издав оглушительный клич амазонок, Пентесилея вонзила пятки под ребра боевого коня и устремила его в самую гущу героев.

В ту же секунду толпа неожиданно расступилась, а сын Пелея обернулся посмотреть, как один из его людей, не то Эвхенор, не то Дулихий, рухнет, получив от Клонии длинную стрелу точно в глаз. Царица отлично видела обнаженные икры врага, стянутые ремнями наголенников, пыльные лодыжки, заскорузлые пятки.

Древко богини, казалось, гудело в руке от нетерпения. Амазонка откинулась назад и метнула его изо всей силы. Копье угодило в цель – ударило в незащищенную правую пятку мужеубийцы и… отскочило прочь.