Олимп

В прежней жизни Томас Хокенберри преподавал классическую литературу и не особенно увлекался точными науками, однако достаточно успел насмотреться научно-фантастических фильмов, чтобы помнить о последствиях резкой разгерметизации: глазные яблоки раздуваются до размера грейпфрутов, барабанные перепонки взрываются фонтанами крови, тело закипает, распухает и трещит по швам под действием внутреннего давления, внезапно утратившего в чистом вакууме всякое внешнее сопротивление.

Но ничего такого не происходило.

Манмут задержался на трапе.

– А ты что, не идешь?

Для человеческого слуха в его голосе прозвучал явный оттенок жести.

– Почему я не умер? – только и вымолвил схолиаст, чувствуя себя запакованным в невидимый глазу пузырь.

– Тебя защищает кресло.

– Что?! – Хокенберри завертел головой, но не заметил даже подобия слабого мерцания. – Хочешь сказать, теперь я должен сидеть в нем безвылазно или погибну?

– Вовсе нет, – с удивлением отозвался моравек. – Давай выходи. Силовое поле кресла будет сопровождать тебя. Оно и так уже подогревает, охлаждает, осмотически очищает и перерабатывает воздух, запаса которого хватит на полчаса, а также поддерживает нужный уровень давления.

– Но ведь… кресло… это часть корабля. – Преподаватель классики недоверчиво поднялся; прозрачный пузырь послушно шевелился вместе с ним. – Как же я могу выйти наружу?

– На самом деле это шершень – часть кресла, – пояснил Манмут. – Поверь на слово. И все-таки ходи здесь поосторожней. Кресло-костюм обеспечивает некоторое притяжение на поверхности планеты, однако местная гравитация настолько ничтожна, что хороший прыжок придаст твоему телу вторую космическую скорость, и тогда – адью, Томас Хокенберри. Пишите письма, адрес тот же – Фобос.

Мужчина застыл на пороге и намертво вцепился в металлический косяк.

– Да ладно, – смилостивился европеец. – Мы с креслом не позволим тебе улететь. Пойдем же. С тобой тут хотят побеседовать.

Оставив Хокенберри на попечение Астига-Че и прочих первичных интеграторов Консорциума Пяти Лун, Манмут покинул купол с искусственной атмосферой и отправился прогуляться по кратеру. Вид его просто завораживал. Горизонтальная ось Фобоса постоянно указывала на Марс, а инженеры моравеков слегка подправили ее, так что багровая планета всегда висела над воронкой, заполняя собою большую часть черного небосвода, ибо крутые стены Стикни отсекали все остальное. Крохотный спутник совершал полный оборот за семь часов, поэтому гигантский красный диск, покрытый голубыми морями и белыми вулканами, заметно, хоть и медленно вращался над головой.

Европеец отыскал своего друга Орфу на высоте нескольких сотен метров, в гуще подъемников, перекладин и кабелей, которые удерживали в пусковом кратере почти готовый к полету на Землю корабль. Вдоль огромного корпуса космической посудины сновали инженеры глубокого космоса – моравеки, роквеки, похожие на черных жуков, и каллистянские операторы, соединяя перекладины и напоминая блестящую растительную тлю. На темной обшивке отражались, играя, лучи прожекторов. Батареи подвижных автосварщиков сыпали вниз искрами. Поблизости, в надежной колыбели из металлических цепей, покоилась «Смуглая леди», глубоководная лодка Манмута. Несколько месяцев назад моравеки спасли поврежденное, беспомощное судно из укрытия на марсианском побережье моря Фетиды, подняли его на Фобос, починили, зарядили и модифицировали крепкую лодочку для исполнения земной миссии.

Сотней метров выше Манмут нашел своего товарища – тот лазал по стальным тросам под брюхом корабля – и окликнул его по старой личной линии связи.

– Кого я вижу? Орфу, недавний марсианин, недавний гость Илиона и вечный иониец? Тот самый Орфу?

– Тот самый, – подтвердил друг.

Даже по радиоканалам и частному лучу его грохочущий голос граничил с инфразвуковыми колебаниями. Оттолкнувшись поворотными движителями, высоковакуумный моравек совершил тридцатиметровый прыжок на перекладину, где покачивался Манмут, проворно уцепился рычажными сварочными клещами на манипуляторах за верхний железный брус, да так и завис.

Некоторые из моравеков с виду отдаленно напоминали гуманоидов: Астиг-Че, к примеру, или роквеки в черных хитиновых доспехах, или даже Манмут (хотя он гораздо меньше остальных). Но только не Орфу Ионийский. Созданный и оснащенный для работы в плазменном торе Ио, среди магнитных, гравитационных и ослепляющих радиационных бурь Юпитера, он смутно походил на земного краба ростом более двух метров и длиною в добрых пять. Если можно вообразить себе краба с дополнительными ногами, комплектом чувствительных элементов, подвесными движителями, манипуляторами, которые служили почти как руки, а главное – с древним, побитым панцирем, столь многократно латаным-перелатаным, что казалось, тот держится на одной шпаклевке.

– Ну, как там наш Марс, все еще вертится, старина? – прогрохотал Орфу.

Манмут повернул голову к небу.

– Куда ему деться. Вертится, будто здоровенный красный щит.

Из тени как раз показался вулкан Олимп.

– Вот, наверное, красота-то! – отозвался приятель европейца. – Красотища!

Манмут замялся и наконец промолвил:

– Я знаю, ты был у хирурга. Жаль, что тебя так и не вылечили.

Иониец пожал плечами четырех сочлененных руконог.

– Не важно, старина. Кому они нужны, эти органические глаза, когда есть тепловидение, вонючий газовый хроматограф, по масс-спектрографу на каждом колене, глубокий и фазовый радары, сонар и лазерный картопостроитель? С таким прелестным набором сенсоров я не смогу разглядеть разве что самые удаленные и ни к чему не пригодные предметы. Вроде звезд и Марса.

– Ну да, – промолвил Манмут. – И все-таки жалко.

Орфу лишился оптического нерва и вообще едва не подвергся уничтожению на марсианской орбите при первой же встрече с олимпийским богом – тем самым, который мановением руки взорвал космический корабль и двух их товарищей, не оставив от них ничего, кроме газа и мелких обломков. Ионийцу еще повезло: в конце концов, он выжил и был до определенной степени восстановлен, и тем не менее…

– Привез Хокенберри? – осведомился Орфу.

– Да. Первичные интеграторы проводят с ним краткую беседу.

– Бюрократы, – хмыкнул огромный краб. – Хочешь прогуляться на корабль?

– Спрашиваешь.

Манмут запрыгнул к нему на панцирь и вцепился самыми надежными зажимными клещами. Моравек интенсивного использования оттолкнулся от мостика, подтянулся к посудине и двинулся вокруг темного корпуса. Здесь, примерно в километре над днищем кратера, европеец впервые разглядел в полную величину привязанный к перекладине, точно эллипсоидный воздушный шар, корабль. Ничего себе! Да он по меньшей мере в пять раз превосходил тот, на котором стандартный год назад устремились к Марсу четыре моравека из околоюпитерного пространства.

– Впечатляет, а? – произнес Орфу, более двух месяцев работавший над судном вместе с инженерами Пояса астероидов и Пяти Лун.

– Крупная штука, – согласился Манмут. И, уловив разочарование друга, прибавил: – Есть в ней какая-то неуклюжая, неповоротливая, наростовидная, неприглядная, недобрая красота.

Раскатистый хохот ионийца всякий раз напоминал его товарищу толчки после основательного ледотрясения на Европе или же волны после цунами.

– Провалиться мне на месте! Очень выразительная аллитерация для струхнувшего астронавта.

Манмут пожал плечами и на миг испугался, что друг не увидит его жеста, но потом сообразил: увидит. Новенький радар был весьма чувствительным инструментом, разве только красок не различал. Орфу однажды упомянул о своей способности распознавать малейшие движения мускулов на лице человека. «Это нам не помешает, если Хокенберри решит примкнуть к экспедиции», – подумал европеец.

Словно прочитав его мысли, гигантский краб заметил:

– Я тут в последнее время рассуждал о людской скорби; знаешь, ведь моравеки совсем иначе ощущают потерю.

– О нет, – простонал Манмут. – Ты опять начитался этого своего француза!

– Пруста, – поправил иониец. – «Этого моего француза» зовут Пруст.

– Хорошо. Но зачем? Ты же знаешь, что погружаешься в уныние каждый раз, когда открываешь «Воспоминание прошлых вещей».

– «Поиски утраченного времени». Я перечитывал одну главу – помнишь, ту, где Альбертина умирает и рассказчик Марсель пытается позабыть ее, но не может?

– Веселенькое чтиво, ничего не скажешь, – съязвил европеец. – Хочешь, я одолжу тебе «Гамлета» на закуску?

Орфу никак не ответил на великодушное предложение. Между тем они забрались так высоко, что заглянули за стены кратера и видели под собою весь корабль целиком. Манмут, конечно, знал: ионийцу нипочем путешествия длиною в тысячи километров самого глубокого космоса, и все же… Чувство, будто бы друзья потеряли управление и попросту летят прочь от Фобоса и базы Стикни (в точности как моравек предсказывал Хокенберри), было непреодолимо.

– Дабы разрушить узы, которые связывали его с покойной, – невозмутимо начал огромный краб, – несчастный рассказчик вынужден брести назад, сквозь память и сознание, и повстречать всех до единой Альбертин – не только тех, которые существовали на самом деле, но и придуманных, вызывавших его тоску и ревность – словом, виртуальных девушек, порожденных разумом в те отчаянные минуты, когда Марсель гадал, не улизнула ли его любимая, чтобы пообщаться с кем-то другим. Не говоря уже об Альбертинах, разжигавших в нем желание: девушке, которую рассказчик едва знал, женщине, которую захватил, но не смог ею завладеть, и той, которая под конец так утомила его.