Твоя Мари. Когда ее не стало

Твоя Мари. Когда ее не стало
Мастер Дэн

Марианна Крамм

Когда ее не стало, он начал сравнивать все в своей жизни с тем, что было прежде. Когда ее не стало, он начал учиться жить один – совсем один, только погружаясь в ее дневники и собственные рисунки.Когда ее не стало, он понял, что раньше у него действительно было все, о чем он мечтал и к чему стремиться. И для того, чтобы это осознать, нужно было, чтобы ее не стало.

Марианна Крамм, Мастер Дэн

Твоя Мари. Когда ее не стало

Авторы не пропагандируют, не стараются сделать БДСМ популярным и не предлагают пробовать на себе.

В жизни всё и всегда начинается с первого взгляда. С того самого первого взгляда, который вдруг выхватывает из общей массы нечто такое, что больше никто не заметил, – и вот тут ты осознаешь, что с этого момента начинается новая глава, новая история. Возможно, самая главная в твоей судьбе.

Смысл выражения «Жизнь заиграла другими красками» я в полной мере осознал еще в семнадцать лет, начав ходить на подготовительные курсы в мединститут. Это было как вспышка, как яркий свет, от которого на секунду слепнешь, а потом не можешь видеть ничего вокруг. Ничего – кроме этого лица, склоненного над тетрадью, тонкой шеи в воротничке кофты, запястья руки, сжимающей ручку. Помнишь две родинки на шее справа – одна над другой, шрам на правой руке – небольшой, с горошину, потому что видел его, когда в автобусе она взялась рукой за поручень, и рукав куртки чуть сполз.

Я, кажется, и теперь помню то ощущение, с которым бежал домой с остановки после первого занятия. Мне хотелось немедленно взять карандаш и запечатлеть на бумаге всё, что я сегодня увидел, потому что очень страшно было растерять, не запомнить.

Ничего не ответив маме, встретившей меня каким-то вопросом в прихожей, я сбросил кроссовки и куртку и ринулся в свою комнату, запер дверь и, включив свет, укрепил на мольберте чистый лист. Штрих, еще один, еще… Вышло вроде похоже – ну, во всяком случае, так, как я запомнил.

С этого вечера так и повелось – возвращаясь с курсов, я первым делом зарисовывал всё, чем успел напитаться за полтора часа, и только потом выходил в кухню ужинать. Родители многозначительно переглядывались, но вопросов не задавали. Я же сам и раньше ничего особенно о себе не рассказывал, а теперь вообще хотел, чтобы меня как можно меньше о чем-то спрашивали. Рисунки, как вещественное доказательство моей новой жизни, я прятал в антресоли, к задней стенке – так было больше шансов, что мама их не обнаружит.

…На четвертом уроке – кажется, это была химия, – я вдруг забеспокоился. Причин для этого не было, химию я знал хорошо, никакая контрольная или вызов к доске не могли выбить меня из равновесия. А под ложечкой сосало, ныло от неприятного предчувствия. И я вдруг вспомнил – мольберт. На нем остался вчерашний рисунок, я забыл снять его и убрать в антресоли! Еле досидев до конца занятий, я ринулся домой, даже не попрощавшись толком с пацанами.

Мольберт стоят повернутым к стене, когда я уходил утром, это я помнил совершенно чётко – на нем остался незаконченный набросок, не хотелось, чтобы мама или отец, войдя в комнату, увидели это. А сейчас он был развернут ко входу, и с белого листа на входящего оглядывалась через плечо девушка. Прорисован был только профиль, остальное пока еще жило в набросках, но выглядела она как живая.

– Кто это, сынок? – спросила, выходя из кухни, мама, и я вздрогнул:

– Никто. Это ты мольберт трогала? Я ведь просил.

– Хотела ковер почистить.

– Мама! Я сам у себя убираю, ты забыла? – внушительно произнес я, поворачивая мольберт к стене.

– Так и не скажешь, кто это?

– Просто девушка, – буркнул я, стягивая свитер и стараясь не поворачиваться к маме лицом, чтобы не увидела, как я покраснел.

Это была не просто девушка – ну, для меня, во всяком случае, уже три недели она не была «просто», хотя практически не замечала меня. А я считал часы до момента, когда нужно будет выбегать из дома и нестись на автобусную остановку, запрыгивать в автобус и с колотящимся сердцем гадать – сядет ли она на своей остановке в этот же автобус, или я смогу увидеть ее только в здании медицинского института.

Помимо выпускного класса школы и подготовительных курсов трижды в неделю, я еще заканчивал художественную школу, там тоже близились экзамены. Свободного времени практически не было – я или зубрил химию с биологией, или стоял часами за мольбертом, или мотался на другой конец города, где располагалась медицинская институт. Казалось бы, всё это должно было выматывать так, чтобы единственной мечтой была кровать и подушка, но нет. В начале октября у меня появилась Машка – ну, как «у меня»… Не у меня, конечно, а просто появилась, и я потерял голову, сон, покой и аппетит. На листах, укрепленных на мольберте, всё чаще вместо пейзажей или анатомических набросков появлялся ее профиль, ее тонкая шея в воротничке кофты, просто какие-то наброски карандашом, в которых угадывался ее силуэт.

Я и в художке часто, забывшись, рисовал что-то похожее, даже не придавая значения тому, что тема была задана совершенно иная. Конечно, это не могло остаться незамеченным.

– У тебя, Денис, стали хорошо получаться такие наброски, – преподаватель живописи стояла у моего мольберта и с интересом рассматривала карандашный набросок женского профиля. – Много чувства в работе.

Я, кажется, покраснел, потому что это было именно то, о чем она говорила. На белом листе ясно угадывались Машкины черты – ее нос, ее скула, ее маленькое ухо с сережкой, ее прядь волос, выпадавшая из любой прически. Мне казалось, что прежде я не видел девушки, привлекавшей бы меня с такой силой.

– Ты научился подмечать то, что у человека внутри, – продолжала преподаватель, рассматривая набросок. – И это внутреннее ты очень хорошо переносишь на бумагу, настолько, что оно значительно превосходит внешнее. Я вижу эту девушку, я ее чувствую, она мне интересна – понимаешь, о чём я?

Я кивнул. Мне и самому хотелось бы получше узнать эту девушку, которая не подпускала меня ближе, чем на вытянутую руку. Не знаю, почему, но она оставалась совершенно равнодушной к моим знакам внимания, к каким-то попыткам сблизиться. Это задевало – летом у меня случился первый опыт с женщиной, потом были еще и еще, и я чувствовал себя уже знатоком и, кстати, отказов до этого момента не получал, а тут…

Вот тут у меня вышел облом. Машка совершенно мной не интересовалась, это было так очевидно, что я злился. Та же Сашка, ее подружка, всем своим видом и поведением демонстрировала готовность к чему угодно, а эта… Даже в автобусе, когда мы возвращались домой после курсов, она умудрялась встать так, чтобы не быть прижатой ко мне, и потому рядом оказывалась Сашка, совершенно беззастенчиво влипавшая в меня при любой возможности. Меня же от этих прикосновений в буквальном смысле перекашивало – Сашка мне не только не нравилась, она меня чем-то отталкивала. Она была простая и понятная, даже какая-то примитивная, как будто имела всего два рефлекса – жевательный и тот, что отвечает за размножение, и это коробило еще сильнее.

Машка была совсем другая. В ней чувствовалось что-то такое, что тянуло меня к ней как магнит, я не мог сопротивляться этой тяге и совершенно не хотел. При этом, стоило мне сделать лишний шаг навстречу, как я тут же буквально налетал грудью на забор с торчащими из его досок гвоздями – таким взглядом могла окатить меня Машка.

Я выплескивал свою досаду, обиду, боль и страсть на бумагу, много рисовал – мама даже беспокоилась, что рисование может помешать готовиться к выпускным и вступительным экзаменам, все-таки профессией я выбрал медицину, а не искусство. Но без этого я вообще бы не смог заниматься, мои мысли устремились в одну сторону – я должен был получить эту девчонку во что бы то ни стало.

Никогда в своей жизни я не бегал за кем-то так долго – два года до первого секса и два с половиной до полноценных отношений. Собственный рекорд удивлял. В самом деле, я даже не понимал, зачем она мне, если я так очевидно ее не интересую. Кругом были девчонки, ради которых можно было не напрягаться, достаточно было просто позвать. Но, видимо, уже тогда я чувствовал, что доступное и податливое тело просто ради секса мне не интересно совсем. Мне важно другое – девушка должна увлекать меня не только этим, я хотел трофей, приз, который выиграл, завоевал, а не то, что само упало под ноги, в этом нет никакой победы. Доставшееся легко совершенно не имеет ценности.

… Девушка, с которой у меня случился первый раз, была одной из подружек Олега – у моего друга таких было множество. Летом я поехал к нему на Дальний Восток – Олег вернулся из армии, уже учился и работал, снимал квартиру и жил самостоятельно. Мои родители не возражали против таких поездок, Олег всегда казался им взрослым, разумным и надежным, потому никаких опасений наша дружба у них не вызывала. Сын маминой подруги плохому не научит.

Плохому он меня и не учил, но, будучи на три года старше, способствовал моему взрослению в разных сферах жизни. Он много знал, много умел, с ним всегда было интересно. Олег играл на гитаре и хорошо пел, мне нравилось сидеть рядом с ним во дворе на лавке по вечерам и наблюдать, как собравшаяся вокруг компания подпевает, прихлёбывая пиво или портвейн, слушать разговоры, в которых мелькали и блатная феня, и забористые матерки. Олег говорил, что в этих краях и поножовщина – вещь не редкая. Однако друг мой обладал непререкаемым авторитетом, и рядом с ним было спокойно. Он усаживался на спинку старой скамьи, брал гитару, проверял струны и начинал петь, прерываясь на затяжку сигаретой и глоток из стоявшей у его ноги бутылки, и я смотрел на него как завороженный, словно не знал его с самого детства. Это был совсем иной Олег – в безрукавной тельняшке, обтягивавшей мощную грудную клетку, с гитарой в руках, с этой сигареткой в углу рта. От него так и веяло силой и уверенностью, было даже завидно.

Девчонок вокруг него вертелось тоже много. Даже шрам во всю левую щеку, уродовавший лицо, их не отпугивал, скорее, наоборот. Однако Олег, насколько я видел, особо не разменивался и, как перчатки, подружек не менял.

– Не в количестве счастье, Диня, – говорил он, покуривая сигаретку вечером в кухне. – В принципе все они одинаковые, чтобы понять это, достаточно одной-двух.

– Ну… они же сами на тебя вешаются, почему нет?

Олег внимательно на меня посмотрел:

– С тобой всё ясно. Мальчик созрел.

– Что тебе ясно? – я почувствовал, что краснею, но он больше ничего не сказал.

Здесь, на Дальнем Востоке, я вкусил совсем другую жизнь, свободную и бесконтрольную, ту, что у меня пока не было. Я наблюдал за тем, как изменился после армии мой друг, это сделало его каким-то слишком уж взрослым, что ли, словно он сразу перемахнул через десяток лет. Но, скорее всего, даже не армия его таким сделала, а та ответственность, что мать взвалила на плечи Олега после смерти его отца. И теперь, живя отдельно и будучи совершенно независимым, он всё равно чувствовал, что должен поддерживать и тетю Наташу, и сестру Галку, потому что он – единственный мужчина в семье, пусть и живет далеко. Он стал иначе рассуждать, как-то по-другому смотреть на некоторые вещи – или просто он уже вырос, а я еще нет. Но мне не было необходимости взрослеть раньше, чем это было положено, а Олегу вот пришлось. И он стал самостоятельным, учился, работал, затеял какой-то свой бизнес, уже, судя по всему, приносивший ему доход. Это было новым для меня, необычным.

Олег собирался на какие-то местные источники, меня, конечно, взял с собой, а заодно прихватил и девиц, одна из которых и оказалась моей первой женщиной. Пришла она ко мне сама в первую же ночь, как-то совсем буднично сбросила шорты и футболку, скользнула под одеяло и обняла меня, от неожиданности даже не сумевшего что-то сказать.

Я плохо запомнил, что там вообще было в первый раз, но вот после второй ночи она сказала, прижав к щеке мою руку:

– А ты многим бабам голову свернешь, Диня…

Я почувствовал, что в лицо бросилась кровь – слышать такое было лестно, а девушка продолжала:

– Ты еще опыта поднаберешься, и любая женщина будет твоей с радостью. Будь ты постарше, я бы с тобой уехала.

Мы посмеялись, но я запомнил эти слова. Утром Олег, вернувшийся с пробежки, заметил:

– Лицо довольное.

– Ну, а чего бы и нет? – потягиваясь, я спустился с крыльца деревянного домика, в котором мы жили, и вдруг сделал колесо и растянулся на влажной от утренней росы траве.

Олег только улыбнулся:

– Вижу, ты не разочарован.

– С чего бы? – я смотрел в ярко-голубое, без единого облачка, небо, и чувствовал себя удивительно легким и счастливым.