Рецидивист 3. Амулет демона

Рецидивист 3. Амулет демона
Deadnoser

Ему триста лет. Он проклят, но бессмертен. Он идёт по жизни, нарушая божественные и человеческие законы. Иначе его ждет непереносимая боль и страдания. Он – «одинокий волк», вечный преступник-рецидивист. Но он ничего не может с этим поделать.

Ей тридцать. Она – ревностный служитель закона. Честная, принципиальная, непримиримая к преступникам. Но в душе она глубоко несчастна и одинока.

Их пути сходятся, а судьбы переплетаются, закручиваясь сложным узлом. И случается так, что неисправимый преступник помогает честному следователю раскрывать самые запутанные преступления…

Это захватывающая история о борьбе за справедливость, о тайнах и загадках, которые скрываются за повседневной рутиной и кажутся неразрешимыми.

Deadnoser

Рецидивист 3. Амулет демона

Пролог

… И озлился Исконный Враг, наблюдая, как хорошо живется на земле людям. И истек Он Ядом, из которого сотворил два диска, подобных Солнцу. И вложил Исконный Враг в эти диски всю свою силу… И запылали леса, закипели моря, реки и озера, земля спеклась и потрескалась от жара… И взмолились люди Хадо-Прародителю, и пришел он, чтобы спасти детей своих…

Долго камлал Хадо и нашел способ, как спасти потомков своих от Беды… Три стрелы изготовил Прародитель, их заклял Он особым образом: две – для Дисков Солнечных, и еще одну – для Исконного Врага, чтобы не творил Он больше на земле Зла… И сбил Хадо стрелами Диски Злокозненные… И упали они каплями расплавленного металла на землю…

Но не исчез тот металл – в нем была собрана вся сила Исконного Врага… Сам же Враг скрылся, забился, лишенный сил, в какую-то потайную щель, и не смог отыскать его Хадо-Прародитель, чтобы совершить Возмездие… Из металла, проклятого Врагом, выковал Хадо два амулета, для защиты потомков его от происков Исконного Врага… И завещал Хадо детям своим беречь амулеты, ведь в них собрана вся сила Врага… И рано или поздно захочет он вернуть её…

Песнь о Прародителе Хадо и трех солнцах.

1872 г. Россия.

Южно-Уссурийский край.

с. Никольское[1].

Старенькая лопата с основательно поеденным ржой лезвием, попав в щель меж камней, прятавшихся под скудным слоем почвы, скрежетнула, да так, что мурашки по коже, и переломилась аккурат посредине штыка.

– Вот судьбинушка моя горемычная! – обиженно воскликнул молодой паренек лет шестнадцати, разглядывая загубленный инструмент.

День у Антипки Филинова не задался с самого утра: еще не рассвело, а он уже умудрился нагоняй от старосты получить. Ну, подумаешь, не успел человек с вечера ограду на огороде поправить, так чего же, кажному теперь за такую малость ухи отрывать? О том, что сельское стадо потравило у старосты весь посев редиса, Антипка старался не думать. Но староста эту оказию ему еще обязательно припомнит, он, сволочь такая, злопамятный. До сих забыть не может, что весной ему Антипка борону слегка испортил…

– Всего-то пара зубцов-то и вылетела! – оправдывался тогда перед хозяином парнишка, виновато разводя руками.

– Пара зубцов? – староста едва дар речи не потерял, увидев изувеченную борону. – Что ж ты с ней, прости Господи, проходимец ты этакий, сотворил?

Что-что? Замечтался Антипка, разомлел под теплым весенним солнышком, после долгой зимы-то… Ну и не заметил, стал быть, как струмент-то за камни зацепился. А он, Антипка, стал быть, коника хлестанул, чтоб, значит, тянул веселей! Вот и дохлестался – борону в дугу скрутило, ну и зубьев, стал быть, недосчитал…

Пару. Не больше! Вот так-то оно! Ну, разве виноват Антипка, что у них в Никольском земля такая? Вот и дяденька Лопатин[2] ему так же говорил. Земля, говорил, здесь, Антипка, дюже интересная и замечательная! Такую землю, говорил, изучать надо со всем старанием и прилежанием. А все почему? Потому, что жили, Антипка, на этой земле племена неведомые, о которых истории нашей ничегошеньки неизвестно…

Жили-то жили, это ладно, но зачем поля-то портить? Когда посредь поля, али огорода, куча камней из земли выпрыгнет, это хорошо, по-вашему? А Иннокентий Лопатин-то и отвечал, что дом, Антипка, ихний, на энтом самом месте и стоял. А сам в тетрадку все чего-то записывал, рисунки там всякие, буковки… Да какой же это дом? Так, камней кучка, что он, Антипка, домов, по-вашему, не видел, что ль?

Усмехнулся тогда дяденька Лопатин, и в сторону пригорка, что в полуверсте от села, рукой махнул. А пригорок тот дюже замечательный: вроде бугорок, как бугорок, но на самой макухе того бугорка штуковина лежит, животина неведомая, из цельного большого куска камня выдолбленная[3]. Таких зверей Антипка и не встречал никогда, но говорили ему, что тот зверь чудной черепахом зовется. В панцыр, навроде богатыря былинного, упрятан.

Только панцыр у него дюже тяжел, и черепах тот, только ползать и могёт. Да еще у черепаха этого в спине дырка, в которой раньше другая каменюка торчала – плоская, что доска половая, широкая. Она около черепаха того валяется… А мож, и забрал уже кто по нужде.

Раньше, когда только-только село разбили, в округе много всякого такого добра и фигурок антиресных было: люди какие-то узкоглазые, скуластые, на хунхузов поганых похожие; собаки с мордами страшенными; Змей Горынычи зубастые… Даже целые попадались, не битые! Да, добра хватало, не у каждого помещика, как дядь Иннокентий говорил, такие спульпурные пампазиции в парках перед особняками наличествуют.

Антипка помнил, как он меж статуй с друганами своими в салочки играл. Многие фигурки исчезли давно – селяне растащили для стройки… Дюже сподручные каменюки для фундаменту – вон в церквушку каку ладную плиту, всю сплошь закорючками фигурными расписанную, приспособили. Батька тож, пока жив был, камни с бусурманского городища таскал. Жалко батьку – тигр в тайге подрал…

При воспоминании о погибшем отце навернулись у парнишки слезы. Антипка шмыгнул носом и вытер слезинки грязным рукавом рубахи.

– Антипка! – окликнул паренька Василий Пухарев[4], проходивший мимо. – Чего сопли распустил? Опять чего натворил?

– Не, дядь Вась, все хорошо! – ответил Антип. – Это я так, батьку вспомнил.

– Батьку это хорошо! – согласно кивнул Пухарев, доставая из кармана кисет с табаком. – У, – присвистнул он, увидев сломанную лопату, – а со струментом чего?

– Сломалась. – Пожал плечами Антипка.

– Ага, – усмехнулся Василий, с наслаждением затягиваясь, – вот так сама взялась и сломалась? Тебе староста все ухи за нее оторвет! А у тебя, как я погляжу, они еще с утренней не отошли. Как же ты, балбес, о заборе-то забыл?

– Так получилось, дядь Вась, – опять пожал плечами Филинов, потирая оттопыренные уши. – Сам видишь, земля какая! – Антипка ковырнул обломком лопаты землю. – Каменюки сплошные… На кой здесь господину начальнику округа понадобилось общественный сад разбивать?

– Антипка, наше дело маленькое – сказали копать – ко… – Василий не договорил – внимание крестьянина привлекло облако пыли, висевшее над перелеском.

Из-за деревьев, скрывающих дорогу, показался отряд всадников, сопровождающий две большие крытые телеги.

– Кто это? – озадаченно почесал затылок Пухарев.

– Китайцы! – побледнев, всполошился Антипка, разглядев узкоглазые лица всадников.

– Неужто опять хунхузы[5]? – спокойно произнес Василий. – Беги, Антипка, к начальнику округа… Да побыстрее!

Парнишка, бросив на землю поломанную лопату, со всех ног кинулся к селу. Отряд стремительно приближался. Василий уже без труда мог разглядеть раскосые физиономии незваных гостей.

– Не похожи они на хунхузов, – оценив добротную одежку китайцев, буркнул себе под нос Пухарев. – Какого только лешего им здесь понадобилось?

Тем временем передовой отряд всадников поравнялся с крестьянином. Китаец, одетый в дорогой халат, видимо, командир отряда, резко натянул удила. Конь недовольно заржал, встал на дыбы и остановился. Успокоив недовольное таким обращением животное, китаец отрывисто бросил Василию:

– Шуанченцзы[6]?

– А? – не понял Пухарев. – Какой, к собакам, шуан? – После многочисленных нападений на село хунхузов в былые годы, страх к китайцам у Василия слегка поистерся.

– Никольска? – произнес китаец, недовольно дернув щекой, изуродованной рваным шрамом.

– А-а-а, понял! – кивнул Василий. – Никольское. Это у нас. Вот оно! – махнул рукой Пухарев в сторону ближайших домов. – А вы к нам откуда, люди добрые? – в свою очередь поинтересовался крестьянин. – По всему видно – издалека.

– Нингута[7], – ответил китаец, спрыгивая на землю.

– За какой надобностью в такую даль тащились? – удивился Василий. – У нас сейчас и купить-то нечего – только-только отсеялись.

– Сталсый кто? – произнес китаец, игнорируя вопрос мужика.

– Старший? Это вам к господину начальнику округа надо… Или, на худой конец, к старосте…