Потаенный дворец

Мать напоминала неприступную скалу.

– Довольно задавать мне вопросы!

– Я не понимаю, почему ты так холодна. Тебя ошеломило, что мы узнали правду? Причина в этом?

Флоранс показалось, что кухонные часы тикают слишком громко. Клодетта не отвечала. Ее пальцы угрожающе скрючились.

– Я что, не имею права знать?

Мать подняла дрожащую руку, словно желая заткнуть ей рот:

– Прошлое в прошлом и осталось. И права у тебя нет.

– Но, маман, ты нам лгала! Столько лет ты нам лгала. Что при этом испытывал мой английский отец? И как ты могла так поступить с ним, если любила Фридриха?

– Довольно! Хватит об этом. И больше чтобы я не слышала от тебя подобных речей!

Клодетта говорила сквозь зубы и вдруг обрушила на Флоранс бурный поток гневных французских слов, вызвав у дочери ответный поток слез.

– Мама, прекрати! Не говори со мной так!

Клодетта вскинула руку, словно намеревалась ее ударить. Флоранс вздрогнула, попятилась и споткнулась. Материнское лицо было перекошено гневом. Рука по-прежнему сжимала полольную вилку. И вдруг, размахнувшись, Клодетта с силой швырнула вилку в стену. Удар пришелся по кухонным часам. Стеклянный корпус разлетелся вдребезги, усеяв осколками пол. Мать ушла, хлопнув задней дверью.

– Мама! Нам нужно поговорить! – крикнула ей вслед Флоранс.

Убедившись, что Клодетта не вернется, Флоранс взбежала наверх, схватила одежду и побросала в чемодан. Вспышка материнской ярости потрясла ее до глубины души. По щекам текли слезы. Флоранс сердито смахивала их. Как могла Клодетта так обойтись с ней? Почему раньше она никогда в полной мере не осознавала, что мать способна на подобные вспышки? И чем кончилось это ее неведение? Флоранс вспомнились перепалки Элизы с Клодеттой. Однажды сестра накричала на мать, обозвав ту гарпией, отвратительным чудовищем из греческой мифологии. А Клодетта встала с дивана, взмахнула руками, словно крыльями, и бросилась на Элизу, горько посмеиваясь. Но Флоранс всегда обвиняла Элизу в недобром отношении к маман. Сейчас Флоранс впервые поняла, насколько права была ее сестра, и ей стало стыдно. Она не имела права осуждать Элизу. «А любила ли мать кого-нибудь из вас?» – тихо спрашивал ее внутренний голос.

Одно было ясно: если Клодетта не позволит ей говорить обо всем, что она узнала и с чем столкнулась во Франции, оставаться здесь нет смысла. Флоранс чувствовала себя глубоко задетой и оскорбленной. Бросив щетку для волос поверх вещей, она защелкнула замки чемодана, сбежала вниз и заглянула в гостиную проверить, не оставила ли там чего. В гостиной было тихо. Из открытого фасадного окна тянул ветерок, шевеля край последней записки Розали, которая до сих пор лежала на кофейном столике.

Глава 6

РОЗАЛИ

Париж, 1925 год

Розали Делакруа торопливо вышла из юго-западной части Люксембургского сада и углубилась в грязноватые улочки Монпарнаса. Ее путь лежал мимо «Кафе-дю-Дом». Не так давно знаменитое кафе преобразилось и стало по-настоящему шикарным. Там появились зеркальные стены, а из цветов доминировали малиново-красный и золотистый. Сюда приходили, чтобы на других посмотреть и себя показать. Ноздри Розали улавливали дым сигарет «Житан» вперемешку с вонью сточной канавы и газом из немногих уцелевших газовых фонарей. А из кафе тянуло невероятно чувственным ароматом духов «Шалимар».

Она любила богемный Монпарнас, где из полутемных залов кафе и баров струились звуки джаза. Это называлось le jazz-hot[6 - Хот-джаз, или темпераментный джаз (фр.).]. Страстные, необузданные, откровенно плотские. В них слышалась свобода, которой так жаждала Розали.

Подойдя к нужному месту, она толкнула дверь из дымчатого стекла и увидела владельца заведения Джонни Купера.

– О’кей, – с отвратительным американским акцентом произнес он и улыбнулся.

Жуткие зубы Джонни заставляли усомниться, американец ли он. Розали была уверена, что имя он себе придумал, чтобы привлекать побольше американских туристов в сказочный «Город света». В клубе даже подавали столь любимые американцами гамбургеры. Гостей обслуживал приехавший из Лондона официант по имени Норман, с которым Розали намеревалась совершенствовать свой английский.

– Отлично, – ответила она Джонни, и тут ее окликнули.

– А ты не очень-то спешила, – сказала ей девушка и, затянувшись в последний раз сигаретой «Голуаз», раздавила окурок на плитках пола. – Пошли.

– Я не могла улизнуть, пока они не улягутся, – пояснила Розали.

Темноволосую и темноглазую девушку звали Ирен. Она жила в трущобном районе, куда во время войны хлынули беженцы.

– Если ты считаешь, что тебе тяжело, побывала бы в моей шкуре, – сказала на это Ирен.

Розали знала, в каких стесненных условиях ютятся парижские бедняки. Если она мечтала вырваться из рамок регламентированной буржуазной жизни, такие, как Ирен, стремились вынырнуть из нищеты. Ирен входила в небольшую группу молодых танцовщиц, с которыми Розали предстояло сегодня выступить в заднем помещении клуба. Ее сценическим костюмом будут перья розового фламинго, едва прикрывающие бедра и грудь.

– Ну как, готова танцевать? – спросила Ирен. – Все-таки первый раз выступаешь.

Розали кивнула, хотя вся была на нервах.

В тусклом свете крохотной раздевалки она сняла одежду, оставшись в золотистом костюме. Этот костюм она сшила сама, увидев в журнале «Вог», который выписывала мать. Наряд, скопированный ею, принадлежал американской кинозвезде Мэрион Дэвис.

– Недурненько, – заключила Ирен, осмотрев ее с головы до ног. – Но личико тебе надо сделать поярче. – Розали нахмурилась, однако Ирен была непреклонна. – Садись!

Розали послушно села. Ирен открыла стоявшую на столике коробку с набором косметики.

– Губки, дорогуша, сделаем тебе ярко-красными. Помады не пожалеем и нарисуем тебе идеальный контур. Великолепно сочетается с твоими рыжими волосами. И глазам добавим выразительности. Ты знаешь, что у тебя потрясающие глаза?

– В самом деле?

– Не прибедняйся, ты же знаешь. Такой чудный синий цвет. Ты похожа на Лейлу Хайамс, хотя глаза у нее и другого цвета.

– Кто это?

– Киноактриса. Невероятно хорошенькая. Лицо сердечком и потрясающий рот. Совсем как твой. Тебе не мешало бы волосы подстричь, сделать такой длины, как у нее. – Ирен нагнулась и взяла журнал из кипы, лежащей на полу. – Вот она. Пока еще не слишком известна, но за этим дело не станет.

Розали всмотрелась в фотографию женщины с впечатляющими глазами и вьющимися коротко подстриженными волосами.

– Рада, что ты брови выщипала, – продолжала Ирен. – Я их сделаю потемнее.

– Я не хочу походить на клоуна.

Ирен уперла руки в бока и сделала вид, что обиделась.

– Вот как!

Розали не терпелось примкнуть к женщинам постарше, танцевавшим и развлекавшимся с тех самых пор, как семь лет назад закончилась война. Тогда она была еще мала. Но сейчас, в свои девятнадцать, ей не терпелось наверстать упущенное. Париж упивался необузданной свободой. Теперь настал и ее черед вкусить фривольности, хотя это и придется делать тайно. Чтобы добраться сюда, она надела старое отцовское пальто, под которым спрятала свой откровенный сценический костюм.

Париж обожал чернокожих американских джазовых музыкантов. Сегодня для них будет играть обаятельный Сол, приехавший из Нью-Йорка, – немногословный красавец с меланхоличными глазами и обворожительной улыбкой. Из раздевалки было слышно, как он разогревается перед выступлением. Чувственные ноты, долетавшие сюда, будоражили Розали, успокаивали и поднимали настроение. Ирен закончила возиться с ее лицом. Обе вышли и встали в складках занавеса, закрывавшего небольшую сцену. Сол кивнул Розали и продолжил свое занятие.

Но в мире, куда она так стремилась попасть, существовали не только развлечения. Наряду с чувством свободы и безудержного оптимизма, когда кажется, что все возможно и достижимо, была и опасность. В Париже набирало силу новое правое движение.

– За этими следи в оба, – предупредила ее Ирен перед выходом на сцену. – Если что – сразу сматывайся.

– А как я их узнаю?

– Этих ублюдков ты сразу узнаешь.