Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа

– Подожди! Я кроссовки возьму, – и рюкзак. В котором права Дуни.

Упаковав камеру в рюкзак, закинув его за плечо и воссоединив спайдерменов и росинантов, Иван двинулся к гостинице. То, что он при этом напевал: «Утро туманное, утро седое», его уже не удивляло. Ну, проснулась в человеке вбитая еще в детстве музыкальность – с кем не бывает? И вообще, гены – страшное дело. А если уж у тебя мама – преподаватель по классу фортепиано…

Вот об этом в том числе думал Ваня, принимая душ. Чистоплотность – это тоже маменькой вшито в автопилот. За месяцы путешествия приходилось поступаться многим, в том числе и гигиеной. Но чем ближе была… нет, даже не Москва, которую Иван привык считать своим домом, а родная Коломна, а с ней и квартира на улице Дзержинского, и Ида Иванова и Антонина Марковна Тобольцевы, – тем быстрее исчезал вольный рыцарь дорог – обросший бородой, похудевший килограммов на пять, не ночевавший за последние несколько месяцев дважды на одном месте, и появлялся хороший мальчик Ваня Тобольцев. Который всегда держал спину прямо, мыл руки перед едой и кушал с закрытым ртом. Иван вздохнул и поскреб щетину. Почему-то чем ближе к Москве, тем сильнее чесалась образовавшаяся за эти месяцы на лице растительность.

А дальше утро пошло-покатилось. Пока он пил кофе, Дуня собрала вещи и сдала номер. И вот снова ставший за проведенную совместно ночь почти родным салон красной «ауди». Замелькал за окнами город Шацк – выглядящий в свете дня ничуть не лучше, чем вечером.

Они молчали и когда проехали знак выезда из города. И когда мощная немецкая машина набрала крейсерскую скорость и встала на курс. Молчали, пока не раздался звонок Дуниного телефона.

– Привет… Да, уже еду… Все в порядке, позавтракала… Знаешь, я теперь вообще боюсь загадывать с дорогой. Конечно, хотелось бы увидеться сегодня, но если приеду поздно… Что?… Ты собираешься побороться за этот заказ? Здорово! Когда тендер?… Надо срочно готовить документы. Конечно, если чем могу помочь, хотя там готовый проект… Но, знаешь, как можно? Скинь картинку на почту, я подумаю. Ты можешь не просто обсчитать и предложить свою цену, но и иметь пакет дополнительных предложений. Неважно, что все утверждено. А что, если твои дополнительные предложения понравятся?… Да, конечно. Тогда сегодняшний ужин отменяется. Ты должен успеть все подготовить. Давай завтра… Тоже соскучилась… Хорошо, договорились. Я подумаю… напрашиваюсь, да… Я тебе вечером позвоню, как доберусь до дома, не волнуйся… Да… Целую.

Во время разговора с ее лица не сходила улыбка. Чему улыбаешься, Дульсинея? Тому, что тебе Илюша позвонил? Что у него заказ? Тоже мне заказ… Киллер прямо. Готовый проект, пакет предложений. Тоска какая, зубы начинают ныть от таких слов. Соскучилась? Да как по этому всему можно соскучиться? По тому, что утверждено и к чему имеются дополнительные предложения? Вот по небу над кенийской саванной можно скучать. Потому что оно огромное и бесконечное.

Иван погладил красную бусинку на запястье. Целуешь? Целуй. Троекратно. В десны. Сама напросилась.

Евдокия убрала телефон обратно в сумочку. Тобольцев натянул очки на нос, сполз по креслу чуть ниже и отвернулся к окну. Через секунду убавленная при звонке музыка зазвучала на полную громкость. Сбавившая ход при звонке машина снова покатила по дороге в полную силу.

* * *

Пока все шло без приключений и неприятностей.

Они уже миновали Кирицы и чудесный замок на берегу озера, который никак не мог находиться в самом сердце Рязанской области. Совершенно заграничный особняк. Европейский. Западный. А Рязанская земля… это… это бескрайние поля и полосы лесов, это россыпь деревушек и небольших городков. Рязанская земля – это… Есенин.

Я давно мой край оставил,
Где цветут луга и чащи.
В городской и горькой славе
Я хотел прожить пропащим.

Я хотел, чтоб сердце глуше
Вспоминало сад и лето,
Где под музыку лягушек
Я растил себя поэтом.

Там теперь такая ж осень…
Клен и липы, в окна комнат
Ветки лапами забросив,
Ищут тех, которых помнят.

Вот и она, как некогда Есенин, уехала. Любила ли Дуня Москву? Несомненно, любила. Ей нравился этот большой город, перенаселенный, спешащий, с миллионами машин на широких проспектах, с офисами, театрами, магазинами. Безумный. Безалаберный. Прекрасный. Она окуналась в него и чувствовала себя своей. Москва не отторгала ее, Москва принимала. Давай, девочка, иди, борись, живи! И Дуня шла… и все же… все же… все же… Было кое-что, чего Москва, как и большинство городов, дать не могла.

Природу. Простор. Березовые рощи. Поля с васильками. Ту особую опьяняющую свободу, которую возможно почувствовать только стоя на крутом берегу реки, когда на другом берегу видны леса, подернутые синеватой дымкой. И дышится полной грудью, и можно кричать во весь голос, а лучше просто упасть на траву, широко раскинув руки, и глядеть, как в высоком-высоком небе парит птица.

О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.

Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить —
Я научиться не могу.

Дуня ехала по этим есенинским местам и чувствовала, как сердце сжимается, как хочется остановиться, схватить телефон, нащелкать окружающих просторов и покосившихся домиков с резными наличниками, полупустые деревни – эту боль русской земли – и увезти с собой. В Москву! Туда, где все бежит, бурлит, живет. Туда. Чтобы не забыть, какая она – ее земля. Ее страна.

И все же не выдержала. И все же свернула на обочину и остановила Коко.

– Что случилось? – спросил автостопщик.

– Ничего. Просто устала сидеть. Если хочешь, можешь тоже размяться.

Не глядя на него, Дуня покинула машину и, пройдя сквозь неширокую полосу деревьев, вышла в поле. Тонкие каблуки проваливались в землю. Но она не обращала на это внимания. Она слышала, как где-то позади в высоких деревьях переговариваются веселым щебетом птицы, видела, как заходится молодой зеленью заброшенное поле, а вдали виднеются крыши домов. И шум трассы остался в стороне. А здесь, на этом поле, начинающем зарастать кустами, время замедлило свой бег. И везде мать-и-мачеха…

Когда она возвратилась в машину, умиротворенная, впитавшая в себя частичку этой весны с ее полями, небом, свежим воздухом и только распустившейся, еще не потемневшей зеленью, автостопщик сидел на своем месте. Дуня не задалась вопросом, выходил он или нет. Главное, что можно продолжить путь.

– Я планирую остановиться в Рязани на обед, – сказала она, поворачивая ключ зажигания.

– Обед – это прекрасно, – тут же отозвался попутчик. – Поддерживаю. И даже снова могу угостить.

– И даже готов спонсировать кусочки сахара?

– Бери выше! То-о-орт! В Рязани же найдется торт, в отличие от Шацка?

– Конечно, найдется, – улыбнулась Дуня. – Ты какие любишь?

Она так с улыбкой и выехала на трассу. Ну надо же, нашли тему для разговора. Торты!

– Чтобы было шоколадное тесто. Шоколадный крем. Шоколадная глазурь, – с вдохновением принялся рассказывать Иван. – И сверху посыпано шоколадом.

– Хорошо, я знаю, где продаются торты, от которых выступает диатез по всему телу.

– Не дождетесь! И потом, спорю на свою левую кроссовку, что ты тоже любишь шоколадные торты. Только девочки стесняются в этом признаться.

И тут Дуня все же повелась на провокацию. Внутренний голос молчал. Коко ровненько катила по дороге. Всем было интересно, что же дальше… А дальше Дуняша заявила:

– Отдавай ее сюда. Кроссовку. Ты проспорил, – потом подумала и добавила, решив сделать широкий жест, – но, если угадаешь мой любимый торт, я готова возвратить тебе обувь.

– Сколько у меня попыток? – по-деловому поинтересовался автостопщик-лишившийся-левой-кроссовки.

– Я сегодня щедрая, – не отрывая взгляда от едущего впереди грузовика, проговорила Дуняша. – Три.

– А подсказок сколько – раз уж ты такая щедрая?

Машина катила неторопливо, полоса была узкой, встречная радовала потоком транспорта, обогнать не было никакой возможности. Коко загрустила вместе с Дуняшей, поэтому от тоски могла спасти только азартная игра, ставка в которой – левая кроссовка.

– Подсказок будет две.

– Истинно царская щедрость. Вопрос первый – на какую букву начинается?