Верхом на «Титанике»

– Вава! Отвечай, – рявкнула она.

– Автомобиль прекрасно бегает!

– Ты в приличном виде?

– Извини, я не понял.

– Ты не пьян?

– Николетта, когда ты видела меня подшофе?

– Помнишь, как ты пришел с вечеринки и упал в коридоре? – гневно оборвала меня маменька.

Я предпочел промолчать. Действительно, был такой случай со мной, тогда еще Ванюшей. Мне было четырнадцать лет, а кто-то из одноклассников (в отличие от маменьки, я не обладаю памятью слона и не назову фамилию искусителя) принес в класс бутылку дешевого портвейна под названием «Три семерки». Мы, ощущая себя взрослыми, «скушали» пойло и потеряли чувство реальности. Портвейна каждому досталось по чуть-чуть, но качество его было столь ужасным, что выпивка мигом сбила юнцов с ног. Но это был единственный раз, когда я предстал перед очами маменьки в непарламентском виде.

– Другие дети радовали родителей, – плаксиво продолжала Николетта, – а я вынуждена была всегда интересоваться твоим состоянием. Ладно, я несла этот крест и потащу его дальше. Приезжай.

– Куда? – напрягся я.

– Ко мне!

– Но…

– Вава, – зашипела маменька, – не смей отказывать! Я специально выяснила: машина работает, ты не болен и, вот уж радость, не пьян. Немедленно сюда! К шести вечера!

Я глянул на часы.

– Хорошо.

– В костюме.

– Есть!

– С хорошим настроением!

– Непременно.

– И с подарком!

– Обязательно! Что ты хочешь? Букет роз или коробку конфет? – безнадежно осведомился я.

– Вава, – торжественно заявила маменька, – ты пентюх! Настоящий мужчина никогда не поставит подобным образом вопрос. Фу! Букет или конфеты! Вот она, тяжелая материнская доля! Как ни старайся, сколько ни воспитывай в ребенке хорошие манеры, все напрасно. Увы, ты просто вылитый отец, никакого благородства!

Я откинулся на спинку водительского кресла, включил громкою связь и вытащил сигареты. Можно спокойно покурить, Николетта оседлала своего любимого конька, она не остановится, пока не припомнит все промахи сына.

– Еще в три года ты… – неслось из трубки.

Я спокойно дымил сигаретой.

– …Павел был абсолютно бездушен, – тараторила маменька.

На мгновение мне стало обидно за отца, выйдя некоторое время назад второй раз замуж, маменька приобрела привычку хаять Павла Подушкина, ругать его книги, беспрестанно повторяя: «Жизнь в нищете закаляет. С первым супругом я все время считала копейки, ничего не имела, экономила на мелочах. Хорошо хоть сейчас, в зрелости, господь послал мне Владимира Ивановича, теперь я могу вздохнуть свободно».

Мой отчим, замечательный дядька, услышав в очередной раз фразу «тяжела и неказиста жизнь супруги романописца», начинает промокать навернувшиеся слезы и галопом скачет в очередной бутик, где, не глядя на ценники, сметает с прилавков содержимое.

– Поскольку это свадьба, – взвизгнула Николетта, – то и подарок должен быть соответствующий.

Я изумился.

– Бракосочетание? Чье?

– Вава! Ты меня не слушаешь!

– Очень старательно внимаю твоим словам, просто не понял, кто и за кого выходит замуж?

– Господи! Я сто раз повторила!

– Нет, не сказала.

– Сто раз повторила!

– Извини, но… Сделай одолжение, назови имена счастливых новобрачных.

– Зизи и Зузу! Вава! Внимание! Ровно в восемь ты должен стоять у подъезда Коки в смокинге, с белым поясом! С букетом и подарком! Все должно быть комильфо!

– Хорошо.

– Не опозорь меня в очередной раз.

– Обязательно, – машинально ответил я и тут же спохватился: – Не волнуйся, я не подведу.

– Слабо верится, – вздохнула маменька, – если явишься трезвым – это уже счастье.

«Ту-ту-ту-ту», – понеслось из трубки, я отключил мобильный и поехал домой.

Значит, у Николетты новая роль, теперь она страдающая мать сына-неудачника, алкоголика и маргинала. Наверное, россказни о тяжелой жизни с Павлом Подушкиным набили оскомину Владимиру Ивановичу, и маменьке пришлось срочно искать новую болевую точку. Интересно, кто такие Зизи и Зузу? Впервые слышу эти клички. И кто из них жених, а кто невеста? Впрочем, вот это уж совсем неважно, разберусь на месте. Маменькины подружки как одна отзываются на идиотские прозвища: Кока, Мака, Зюка, Люка… Зизи и Зузу замечательно дополняют картину. Надеюсь, Нора правильно оценит положение и отпустит меня на шабаш.

Выслушав мой отчет, хозяйка сказала:

– Ее убили!

– Кого? – уточнил я.

– Олесю, – мрачно пояснила Нора, – кто-то очень не хотел, чтобы она рассказала известную ей правду. Домработницы обычно бывают в курсе практически всех дел своих хозяев. Интересно, какой информацией она владела?

– Олеся скончалась практически на моих глазах, – напомнил я, – никаких выстрелов я не слышал.

– Ты отходил в туалет!