Ошибка Творца

– И как он отнесся к тому, что Алиса вышла замуж?

– Как, как… Плохо, конечно. Когда Алиска с Рудовским роман на площадке крутили, он был еще не в курсе – я прикрывала. А потом… Посерел, ходить начал, знаете, так – шаркая. Жалко, конечно, старика. Через год вроде отошел, повеселел, а два месяца назад вдруг бряк, и…

– Ясно. – Маша закрыла блокнот и встала. Вскинула глаза на Дину, так и не сменившую позы. – Как вы думаете, почему он написал Алисе такое СМС: «Я знаю, что это сделала ты. Бездушная дрянь, будь ты проклята!»?

– А? – Дина быстро подобрала ноги, испуганно хлопнула густо накрашенными ресницами. – Ни фига себе! Ничего не думаю, но, блин, не похоже на нашего Александра Ивановича!

Маша кивнула: она подозревала, что вряд ли Дина в курсе этой загадочной истории, но решила на всякий случай проверить. Теперь следовало найти родственников профессора, побывать у него дома. Где-то должно найтись объяснение тому странному СМС, после которого профессор получил свой сердечный приступ.

А Дина, сглотнув, добавила:

– Выходит, он, ну, и скопытился из-за этой истории, а?

Отрывок из зеленой тетради

…и только в одном случае в мировой истории уродство было более востребовано, чем красота, и на нем стоит остановиться подробнее. Представь себе, что ты родился в веке эдак XVI в бедной семье. У тебя множество братьев и сестер – контрацепции не существует, а христианская доктрина «плодитесь и размножайтесь» довлеет над умами твоих родителей, которым никогда – никогда! – не выбраться из нищеты. У твоих братьев – нормальный рост, который позволит им, став крестьянами или солдатами, умереть либо на полях баталий, либо на вполне мирных полях от непосильного труда. Но в твоем черепе, у основания мозга, не функционирует маленький комочек ткани, размером с горошину. Могущественную горошину, отвечающую за выработку молока у кормящих матерей и спермы – у мужчины. Горошину, что влияет на нашу способность справляться со стрессом и на развитие груди у девочек-подростков. Благодаря ему строятся наши кости, а на костях нарастает плоть. Он, гипофиз, – король, что правит балом. Но у тебя эта горошина отказывается делать свою работу, и вот в 15 лет ты едва достигаешь 60 сантиметров, и родители, приглядываясь к тебе, понимают: они породили уродца. И хмурые лица их наконец разглаживаются – похоже, они вытянули счастливый билет.

Андрей

Андрей поймал себя на том, что до боли сжимает подлокотники кресла, всем телом подавшись к экрану, на котором крутилась одна за другой передача «Криминальный час». «Ну ни фига ж себе! – думал он, забывая дышать. – Понятно, почему программа била все рекорды по рейтингам!» Начавшись на второсортном региональном канале, она обросла поклонниками, выкладывающими каждый из выпусков в Ютюб. Видео мгновенно набирало миллионы просмотров. Это было круче любой другой передачи на тему преступности, которую он когда-либо видел, круче криминального сериала. Да что там! Это было круче самого крутого боевика в кино 3D. Это было – настоящее. Все происходило так быстро, так страшно, так реально… Никаких интервью с представителями порядка, никаких долгих планов на вещдоки. Только преследования – на вертолетах, на автомобилях по ночному городу. Андрей не мог поверить – они снимали убийство, они снимали умирающую жертву, попытки врачей «Скорой помощи» ее спасти и снова гон за преступником… Он выключил видео. Нахмурился. Такое не может быть реальностью, просто не может! Капитан был слишком профессионалом, чтобы этого не понимать. Людей убивали практически перед телекамерами, и это, конечно же, просто срежиссированное действо, а значит, на самом деле все жертвы были профессиональными актерами, так? Но не получалось. Он взял список передач. Какое-то имя зацепило его в одном из самых первых выпусков. Овечкин. Псих, который душил и насиловал девушек. Обычно в зоне зеленых насаждений – парках, скверах. Он еще написал письмо в «Коммерсант», уверяя прессу, что система прогнила и убийство для него лишь способ продемонстрировать… И Андрей резко развернулся на кресле к сидящему рядом Виктору Соловьеву, тщедушному мужчине в слишком большом для него темно-синем костюме. Соловьев был заместителем Ираклия, его доверенным лицом. И сейчас он походил на испуганного мальчика, надевшего отцовский пиджак.

– Первые передачи… – сказал Андрей медленно, стараясь контролировать ярость в своем голосе, – были записаны вживую, верно?

Соловьев вздрогнул, мелко закачал головой:

– Это была его инициатива, Овечкина! Он позвонил Ираклию и сказал, что вместе они сделают супершоу. Они договорились: Овечкин звонит ему, отправляясь «на охоту», а наше дело найти его и заснять.

– И вы, – Андрей сглотнул, – смотрели на то, как он убивает этих девушек. А он, зная, что вы – не полиция, особенно и не торопился, да?

– Понимаете, – голос Соловьева задрожал, на лбу появилась испарина, – это было его условием, чтобы полиция… А девушки уже были мертвыми, мы только преследовали его по лесу, и все…

– Не очень стараясь поймать, так? – кивнул Андрей, кривя губы в улыбке. – Ведь чем дольше он убивает, тем больше у вас рейтинговых программ?

Соловьев замахал руками:

– Нет, нет, только две! В первый раз мы не были уверены, что он не блефует, поэтому не предупредили полицию, а во второй раз полиция уже была на месте, и его обезвредили. Ваши коллеги нас не осуждали, даже вынесли благодарность!

– Даже благодарность, – эхом повторил Андрей. Ярость оставила его, как волна, схлынувшая с берега. В душе стало пусто и гулко: он был уверен – Ираклий и в первый раз знал, на что идет. И пошел бы и в третий, если бы верил в свою безнаказанность.

Он поднялся со стула, отодвинув со своего пути, как мебель, взмокшего Соловьева. А Соловьев смотрел ему вслед глазами побитой собаки.

«Надо рассказать, надо все рассказать», – думал с тоской Соловьев. Но страшно подумать, что сделает с ним этот опер с ледяным взглядом, если узнает правду.

Маша

Не сразу, но Маша вышла на брата покойного Кононова – тоже профессора, только в каком-то техническом вузе. Тот долго не мог понять ее просьбу, и Маша, стесняясь, путаясь, объясняла, что убита ученица Александра Ивановича и, похоже, тот что-то про нее знал. Что-то, могущее привести к убийце.

– Но почему именно он? – Обладатель мягкого баса на другом конце трубки не скрывал удивления.

– Потому что… – Маша вздохнула, – у Александра Ивановича были с ней отношения.

– С кем?! – переспросил брат Кононова.

– Со студенткой Канунниковой, – тихо подтвердила Маша.

Профессор помолчал.

– Мне кажется, вы что-то путаете. Мой брат был порядочным и уже пожилым человеком, вряд ли он… Но я, конечно, могу с вами встретиться, передать ключи.

* * *

– Жена с дочерью уехали на юг еще в мае – у дочки недолеченный туберкулез, – пояснил он чуть скованно, передавая Маше на следующее утро у метро брелок с ключами. – Все времени не хватает заняться Сашиной квартирой. Мы забрали только ценные вещи: часы, несколько безделушек, портрет матери. Все остальное – в том же виде, в котором было при его жизни.

Маша кивнула. Это была несомненная удача. Она записала адрес и выслушала путаные объяснения, как найти нужный дом.

На самом деле все оказалось не так страшно. Дом стоял посреди двора – четырехэтажный, сталинской постройки. Двор – тихий, зеленый, в тополях по периметру и с детской площадкой – был практически недоступен с улицы: в нем нельзя было даже припарковаться, ворота единственной арки пропускали обитателей, но не их машины.

Профессор жил на втором этаже, и, толкнув единственную на площадке старую, еще обитую дерматином входную дверь, Маша почувствовала запах свежей мастики и отдушки для стирального порошка. В квартире стояла гулкая тишина, но она не казалась необитаемой. Напротив, Маше чудилось, будто квартира дышит, живет своей жизнью. Об этом свидетельствовало множество мелких деталей – обильно политая земля в цветочном горшке, приютившем длиннолистное растение, вроде гусмании. Отсутствие пыли на полках и этот запах, как будто здесь только что стирали. Маша дотронулась до кремовых занавесок на окнах и вздрогнула – они были чуть влажные. Что за чертовщина? Вряд ли брат покойного занимался тут стиркой… Маша оглядела комнату, служившую кабинетом, – небольшую, но уютную. Высокие потолки, светлые обои, трехстворчатое окно. Письменный стол – солидный, тяжелый. Что-то в нем смутило Машу. Ах да! – отсутствие компьютера. Она аккуратно отсмотрела все бумаги из двух нижних ящиков – план занятий, задания студентам, распечатанные мейлы от ректора; значит, компьютер все ж таки имелся. Очевидно, его забрали вместе с прочими «ценными вещами». Маша уже выдвинула последний, верхний ящик, когда услышала тихий щелчок открываемой двери. Она замерла. Из прихожей донеслись шорохи: шелест снимаемого легкого плаща, легкий стук – Маша нахмурилась: неизвестный вынул тапки? Раздались шаги, объемная тень появилась за дверью со вставкой из дымчатого стекла, отделяющей комнату от коридора. В дверь тихо постучали. Похоже, ее обнаружили.

– Войдите, – чуть дрогнув голосом, сказала Маша.

Дверь распахнулась – на пороге стояла крупная женщина лет пятидесяти в красном платье с почти непристойным декольте. Губы у женщины были накрашены яркой помадой в тон наряду, волосы забраны в гладкий пучок на голове. На ногах – действительно тапки, но тоже кокетливые, с вышивкой.

– Ой, – сказала неизвестная, прижав ладошку к округлившемуся рту, – вы кто?

– Я – из угрозыска. А вы?

Женщина потупила глаза, огромная грудь смущенно качнулась.

– Так это. Домработница я. Александра Ивановича.

– Вас нанял брат покойного? – поняла наконец Маша. – Ухаживать за квартирой?

Женщина помотала головой и чуть покраснела:

– Не нанимал меня никто. Сама прихожу. – И на удивленный взгляд Маши добавила: – Время есть, ключи у меня родственники не забрали… А так, приду, Александра Ивановича повспоминаю. Ведь сколько лет вместе! Я у него пятнадцать годков убирала.

Верная домработница. Маша кивнула, улыбнулась:

– Если вы не против, я останусь тут еще на полчаса-час.

– Конечно-конечно! – замахала сдобными руками женщина. – Оставайтесь сколько хотите! – И вдруг осеклась: – Вы из прокуратуры? А что случилось-то?

– Убийство, – любезно пояснила Маша, – студентки Александра Ивановича.

Ей показалось, что домработница враз заледенела: застыло даже вечноволнующееся декольте.

Она облизала рот бантиком – как кошка, добравшаяся до сливок: