Девятый всадник. Часть 3

«Сама по себе она не плоха, но куда хуже обычного благоволения, уж поверь мне».

«Меня еще вот что волнует», – продолжал князь Петр, не обращая внимания на здравые размышления своего приятеля. – «Мы ж так вечно будем друзьями французов».

«С чего же ты взял?» – недоуменно посмотрел на него Кристоф.

«А вот с того, что с такими друзьями просвещенными», – последнее слово Долгоруков произнес с явной издевкой. – «С ними у нас, небось, соберется своя Директория. И угадай, кто в нее войдет? Уж точно не мы с тобой».

Кристоф глядел на него недоверчиво. Подобные разговоры он слыхал и раньше – мол, государь твердо вознамерился дать России конституцию, разделить власть с другими своими приближенными, среди которых назывались те, на коих нынче точил зуб его приятель. Многие негодовали от подобного «ребячества», немногие восхваляли просвещенность монарха. Но сам граф не очень верил в то, что подобные меры вообще возможны.

«Все они очень хорошо поняли, к чему приведет союз с Францией», – попробовал разуверить друга граф.

«Они? Да они на Францию молятся! И гражданина великого консула почитают, словно Мессию!» – воскликнул Долгоруков. – «Вспомни этого якобинца Строганова, так он нас всех во фригийские колпаки обрядит. Остальные не лучше ничем».

Кристоф подумал, что его другу не надо было столько пить. Сейчас еще начнет крушить мебель или предложить пойти стекла бить в Строгановский дворец. Уговаривать его было бессмысленно в таком состоянии.

«Посуди сам – раз они за равенство и братство, то какое право имеют нас заставлять что-то делать?» – словно мимоходом, сказал Кристоф, дабы успокоить своего не в меру разбушевавшегося приятеля.

«А ты прав», – после небольшой паузы произнес Долгоруков. – «Только не уговаривай меня их любить и под них подлаживаться».

«Да кто ж тебя уговорит?» – с тонкой усмешкой проговорил граф. – «И довольно уже о „квартете“. Много чести портить такой хороший вечер разговорами о них».

«Твоя правда», – произнес князь Петр. – «А вообще, Христофор, вижу, ты тут умнее многих… А маменька мне всегда говорила: «Держись, Петруша, умных, да не пропадешь. Дураки тебя с собой в могилу утащат».

«Как будто она не считала тебя умным?» – переспросил его Кристоф.

Князь Петр улыбнулся слегка застенчиво.

«Понимаю, меня матушка тоже полагает страшным идиотом», – откликнулся граф. – «У родителей обычное дело – кажется, будто их дети из пеленок еще не вышли, хоть они уже в чинах и свои семьи имеют».

«В самом деле», – произнес Долгоруков. – «Но совет ее хорош, стараюсь ему следовать».

«И я тоже, хоть мне так не говорили», – откликнулся граф Ливен.

Сам он подумал, что умные люди частенько склонны пользоваться другими людьми в своих целях, так что доверять им тоже не стоит. Все чаще он полагал, будто лучше всего вообще ни на кого полагаться. Но если постоянно жить на виду, вращаться в свете, как он, то вступать в приятельские или дружеские отношения становится неизбежностью. Да и обычное человеческое участие тоже необходимо…

Они посидели здесь еще какое-то время, потом распрощались. Ночь стояла белая и прозрачная, когда юные люди видят пленительные сны о любви и грядущем счастье, а люди с нечистой совестью – призраков, напоминающих им о былых злодеяниях. Граф приказал ехать помедленнее, и вгляделся на противоположный берег Невы. Величественная стрелка Васильевского острова на Западе – торжественный фасад довольно бедного предместья, напоминающего его почти родное рижское Задвинье. Затем – шпиль Петропавловского собора, возносившийся в серовато-сиреневое небо, на котором застыла негаснущая заря. Теперь крепость казалась совсем не страшной. Некого сажать, некого освобождать. Спокойная водная гладь сменила белый лед, по которому он проезжал несколько месяцев тому назад на выручку своему адъютанту. Тот более-менее поправился, но выходить на активную службу не мог пока, уехал в поместье. Может, и к лучшему.

В этом городе никогда ничего не понятно, – подумал Кристоф, вспомнив первые свои впечатления о столице, когда он там оказался. Странно, но сейчас он тоже чувствует себя как тогда. Закончился большой период его жизни, начались перемены – явно к лучшему, но все равно выводящие из себя. И, главное, как и тогда, нужно будет переделывать себя полностью. Усваивать новые умения. Заводить новые знакомства. И привыкать к совершенно иному положению.

Долгоруков негодует на «квартет» неправомерно. Кристоф бы мог с ними пообщаться поближе, чтобы понять, что эти люди в самом деле хотят и как они своих целей готовы добиваться. Можно про них что угодно говорить – и про «якобинство», и про желание устроить революцию, созвать Конвент и устроить еще множество бесчинств, которые вгоняли завсегдатаев гостиной его матушки в ужас. Кристоф даже не отрицал, что смог бы с ними подружиться. И, кто знает, может, они смотрят на него, на Волконского, на Долгорукова и тоже считают их «страшными интриганами», мешающими им осуществлять их цели? Враждовать и интриговать нынче не время, хотя обстановка просто-таки толкает на это. На том он и порешил.

…Приехав домой, он прошел в свой кабинет и снова достал связку писем «от Селаниры к Химере». О них словно бы все забыли навсегда. Даже Рибопьер, которого участь посланий страшно волновала во время болезни. Так как же с ними поступить? Обременять себя ими граф не желал. Поэтому решил взять их с собой назавтра и передать первому из лиц, которые могли бы разгадать тайну, скрывающуюся в этих посланиях.

Назавтра к нему подошла камер-фрау императрицы Елизаветы, графиня Варвара Головина, и, с некоторым вызовом глядя на него своими блестящими, пронзительными карими глазами, произнесла размеренно:

«Ваше Сиятельство, государыня хотела бы встретиться с вами и поговорить о деле, к коему вы можете иметь прямое касательство».

«Когда же мне следует явиться к ней?» – спросил Ливен.

«Можете прямо сейчас. Я вас проведу», – и графиня жестом показала ему следовать за ней. Его провели в покои императрицы, весьма скромно обставленные. Елизавета сидела на кресле с раскрытой книгой на коленях, но непохоже было, чтобы до визита графа она ее увлеченно читала. Белый шпиц сидел у нее в ногах, залаял при явлении гостей, и по мимолетному взгляду государыни, графиня Варвара подхватила собачку на руки, и удалилась. Императрица закрыла книгу, положила ее на туалетный столик и приблизилась к графу. Тот, не стесняясь, разглядывал все вокруг себя, стараясь не глядеть навязчиво на императрицу – женщину очень красивую и изящную.

«Ваше Сиятельство», – произнесла она, подавая ему для поцелуя руку, унизанную тонкими золотыми кольцами – наверное, единственное ее украшение. – «Мне нужны письма, которые были во владении камер-юнкера Рибопьера до тех пор, пока с ним не случилось этой беды…»

«Откуда она знает, что письма могут быть у меня?» – растерянно подумал Кристоф. – «Кто же доложился?»

Он молча раскрыл портфель, который имел с собой, и предъявил искомую связку. При ее виде прозрачные серо-голубые глаза государыни, обрамленные длинными золотистыми ресницами, выразили крайнюю степень удивления.

«Благодарю вас, граф», – произнесла Елизавета тихим голосом, в котором явно слышались нотки изумления. – «Но прошу вас, скажите мне, известно ли вам содержание этих писем?»

«Никак нет, Ваше Величество», – проговорил Кристоф.

«Или, хотя бы, догадываетесь, кто есть Селанира?» – испытующе произнесла она.

«Я не смею об этом догадываться».

Их взгляды встретились. Он понял, что врать императрице бессмысленно. Той понятны ее догадки.

«В любом случае», – произнесла она. – «Я могу быть уверена, что о своих догадках вы никому никогда не расскажете. Впрочем, боюсь, что сейчас сохранение тайны не имеет никакого смысла…».

«Моя честь в любом случае не позволит вести компроментирующие мою государыню разговоры», – твердо произнес Кристоф. – «И я не потерплю таких разговоров в своем присутствии».

«Вы настоящий рыцарь, Ваше Сиятельство», – Елизавета проговорила эти слова без всякой лести в голосе, без снисходительности или многозначительности. Она словно констатировала не всем очевидный факт, который выяснила только нынче.

«Что там давеча говорил Талызин?» – подумал Кристоф. – «Наш глава – всегда государь той страны, где мы держим двор? А как же насчет государыни?».

«И еще, граф», – продолжила императрица. – «Моя сестра, принцесса Амалия, живо интересуется состоянием господина Рибопьера, но так как задавать вопросы вслух она не может, то ей приходится довольствоваться слухами, не все их которых верны, как вы понимаете…»

«Скажите Ее Высочеству, что он себя чувствует хорошо, несмотря на обширную кровопотерю и перенесенную лихорадку. Опасность давно миновала, но его здоровье так и не восстановилось, поэтому по совету докторов мой адъютант удалился в свои имения», – Кристоф глядел в сторону, как всегда, когда ему приходилось рассказывать о своих воспоминаниях. – «Я не знаю, когда он появится в свете, но надеюсь, что осенью мы его можем увидеть. Мне самому его весьма не хватает, Ваше Величество…»

«Благодарю вас», – произнесла императрица, прерывая его. – «Надеюсь, Амалии сих сведений будет достаточно. И, опять-таки, я очень надеюсь, что вы не передадите господину Рибопьеру о том, кто именно интересовался его здоровьем».

Кристоф только кивнул утвердительно. Ничего подобного он рассказывать бы не стал.

«Сестрица, как хорошо, что граф Ливен у тебя, а то я сама его искала», – послышался мелодичный голос, и перед его взором появилась старшая из сестер Баденских. Они с Елизаветой были во многом похожи, но если красота императрицы казалась хрупкой и нежной, то Амалия, при тех же чертах лица, виделась решительной и страстной. Волосы у нее были, скорее, каштановыми, чем белокурыми, но того же пепельного оттенка, а глаза были более яркими, пламенными.

Кристоф почувствовал себя в неудобном положении. Возможно, принцесса Баденская прямо сейчас потребует выдать ему те сведения, которые он передал императрице. А, может быть, та и без того все сама слышала, и нынче хочет лишь убедиться в правоте сказанных слов. Амалия смотрела на него прямо и откровенно, и во взоре ее ярко-синих глаз виделось нечто оценивающее, почти что кокетливое.

«Мне надобно кое-что вам сказать наедине, Ваше Сиятельство», – произнесла девушка. – «Сестрица, позволишь ли мне у тебя похитить графа на несколько минут?»

«Мы уже закончили, Амальхен», – откликнулась императрица Елизавета. В голосе ее слышалась обреченная покорность.

«Отлично. Пройдемте, граф», – Амалия указала в сторону двери, и Кристоф последовал за ней, теряясь в догадках, что же именно ей надобно.

«Присаживайтесь сюда», – она показала на зеленое плюшевое кресло, оказавшееся весьма удобным. – «Не стесняйтесь, располагайтесь как дома».

В комнате были задернуты портьеры, а в углу дымила аромакурильница, распространяя теплый аромат сандалового дерева по комнате. Амалия уселась напротив него, распахнув на груди темно-оранжевую шаль.

«Итак, Селанира – моя сестра, Химера – князь Адам Чарторыйский, Зевс – покойный государь… А кто же я?»