Красная тетрадь

Андрюша: Фруктовый лед, апельсиновый.

Боря: Пломбир в вафле.

Володя: Рожок шоколадный.

Фира: Шербет.

Валя: Мороженое-елочка.

Какое же оно было вкусное, мороженое, вкуснее, чем дома! Я не очень хорошо отношусь к потреблению, но потребление мороженого мне нравится. А Фире и Вале купили в специальном магазине эфирные масла: розовое, лавандовое и чайного дерева. И два глиняных кулончика (они как маленькие амфоры), куда эти масла нужно капать, и они будут пахнуть. У Фиры теперь есть красный кулончик с желтыми пятнами, а у Вали – синий с одним большим зеленым пятном посередине.

Я искал варенье из роз для мамы, но пока что его не нашел.

Володя сказал:

– А если девчонкам можно всякие пахучки покупать, можно мне серебряный перстень, как у авторитета?

– Нет, – сказал Максим Сергеевич. – Могу тебе купить ракушку. Хочешь?

– Да я таких сколько угодно найду на пляже.

Зато Максим Сергеевич (не без корыстного умысла) разрешил нам пострелять в тире. Мы, конечно, выиграли всех трех красивых кукол и одного крокодила. Крокодила решено было оставить в нашей мальчишечьей комнате, кукол отдали девочкам, только одна осталась бесхозной, причем самая красивая, потому что ее не смогли поделить.

Потом мы катались на колесе обозрения, и я видел город с высоты птичьего полета. Ветер гудел у меня в ушах, он поднялся сильный и бил прямо в лицо. Боря свесился вниз и плюнул в толпу. Я на него, конечно, нажаловался Максиму Сергеевичу, а Максим Сергеевич сказал:

– Я бы и сам с радостью так сделал, жаль, я уже взрослый.

Я сказал:

– Что-то вы больно нас балуете и щадите.

– Только ты, Жданов, не любишь, когда тебя балуют и щадят.

Потом мы покатались на цепочных каруселях, и Боря так раскачивался, что его откинуло назад и он ударил меня железной перекладиной прямо по коленям. Не знаю, специально он или нет. Говорит, что все вышло случайно, но я ему не верю.

Колени у меня потом сильно болели, и сейчас болят, а еще на них огромные синяки.

Но какой же был полет. На цепочной карусели не то, что на колесе обозрения. Цепочка натягивается, и кажется, тебя ничто не держит, и звезды, и море, все очень близко, и в животе так пусто, а потом пустота доходит до самого сердца.

И ничего, что я разбил колени, от боли вдруг все стало еще более ярким, светящимся – так действует на нас адреналин. Я вскрикнул и даже не понял, не от счастья ли это.

Такой полет, даже не знаю как его описать!

Наверное, что-то такое испытываешь в Космосе. Или, когда ты становишься героем, и уже точно знаешь, что умираешь сейчас за идею, за большую и красивую идею, единственно верную, единственно правильную.

За дальнейший расцвет человеческого общежития, например.

Или за тех, кого очень сильно любишь, и кто будет счастлив теперь всегда.

Но лучше все-таки любить всех людей и умирать за дальнейшие успехи в достижении всеобщего процветания.

Я в это верю, а тогда, на цепочной карусели, я поверил еще больше. Это было как умереть – вдруг внезапная боль, и такой полет.

Хотя, наверное, о смерти у меня нет права писать, я ведь еще не умирал.

Потом мы сидели на лавочке, и Андрюша сгибал и разгибал мне ноги, чтобы проверить, не повредилось ли все в коленях сильно.

В конце концов он сказал:

– Я не знаю.

– Тогда что ты делаешь?

– Пытаюсь тебе помочь.

Фира принесла мне сахарную вату. От своей она отрывала куски и ела, но это очень негигиенично. Я предупредил об этом Фиру, а она только сказала:

– И ладно, Арленчик.

Я сахарную вату кусал, и во рту у меня до сих пор очень-очень сладко, хотя столько прошло времени и я уже поужинал. Весь подбородок у меня еще долгое время был липкий, и Максим Сергеевич заставил меня умыться водой из фонтана.

Я упирался, ведь вода из фонтана, но все же сдался. Горькое и соленое, морская вода и сахарная вата. Как же хорошо!

Максим Сергеевич сказал:

– Не буду вас больше кормить сладким, клянусь! Дети от сладкого сходят с ума!

В круглом и красивом «планетарии» (беру в кавычки, потому что это не настоящий планетарий) шла пятнадцатиминутная программа о звездном небе. Можно было лежать на мягких подушках, а наверху чернел экран, куда проецировалось вертящееся небо. Рассказывали о том, как возникают звезды. Я слушал и слушал, на языке было то сладко, то солоно, а звезды взрывались, и гасли, и снова собирались из космической пыли.

В темноте я нащупал руку Андрюши, потрогал его за локоть.

– Космос, – сказал я.

– Космос, – сказал Андрюша.

– Мы с тобой всегда будем лучшими друзьями, – сказал я. – И в Космосе.

– И в Космосе, – сказал Андрюша. – Ты единственный, кому я нравлюсь на всем свете. Не хочу тебя разочаровать.

– Мы навсегда с тобой товарищи, со мной ничего не бойся.

Мягкий голос диктора убаюкивал, а еще я лежал на подушках и поэтому едва не заснул. Вышел на улицу сонный, и показалось, что прохладно.

Мы дошли до самого конца набережной. Там волны бились о камни так громко и так сильно, что капли то и дело оседали на моем лице и руках. Вода взбивалась до белой пены, качалась вдалеке лунная дорожка.

Как красива родная природа!

Мы стояли вот так, под ветром с моря быстро стало холодно, Валя все время поправляла свой красный галстук, я смотрел то на море, то на свои теперь фиолетовые колени.