Между яблонь

Имени Ксюши никто не произнёс, но Маша, прикончив пончик, выглядела уже гораздо бодрее. В магазине она купила мыло, альбом для рисования и сетку для стирки белья. Аня, выложив на прилавок свой бесконечный список, оглядывала завешанные халатами и джинсами стены, рассматривала витрины с колбасой, чаем и рюкзаками, вдыхала аромат свежеиспечённого чёрного и белого хлеба и поглядывала в сторону пластмассового набора для ванной: зеркало в розовой раме, несколько полочек, мыльница и стакан для щёток. Может, купить? Как-то приспособить во флигеле около колодца, и то удобней будет…

– Анна Алексеевна? Вас подождать?.. Помочь отнести?

– Нет, нет, Маш, иди домой. До понедельника, – попрощалась Аня.

– Да… Спасибо вам, – тихо ответила Маша и, помахивая пакетом, вышла из «Ромашки».

А Аня, чувствуя себя недалёкой уездной богачкой, принялась набирать покупки: хозяйственные свечки и корица, семена анютиных глазок и перчатки, йод и крем, газеты и батарейки…

Глава 5. Неформальная встреча

Тащилась она со всем добром обратно добрых сорок минут. Когда Аня толкнула калитку, солнце уже шло на закат розовым румяным яблоком. Антонина, видимо, услышав скрип, выбралась на крыльцо и ждала, протянув вперёд руки. Ветер трепал её седые, выбившиеся из пучка некрашеные пряди и задирал подол старого, ладно сидевшего зелёного платья. Последние лучи золотили старческую фигуру, и с одной стороны Антонина казалась сделанной из ломкой и звонкой фольги, а с другой – той, что в тени, – из тёмной глины.

Ане казалось, что руки у неё от пакетов вытянулись, как у обезьяны. Она не чаяла, когда поставит сумки, и потом не глядела ни на залитый розовым светом двор, ни на крышу, облитую, как лаком, вечерним солнцем, ни на статную Антонину. Только думала с каким-то неожиданно острым раздражением: могла бы и сойти навстречу с крыльца, не такая уж она дряхлая. Вон как по дому шустро шаркает…

Антонина, словно услышав её мысли, шагнула с крыльца на верхнюю ступеньку, но тут же охнула и вцепилась в перила. Аня, всю дорогу оберегавшая сумки от грязи, бросила их на землю и рванула к крыльцу.

– Антонина Ивановна! Что такое? Сердце? Антониниванна!

– Всё хорошо, милая, всё нормально, – побормотала старуха, цепляясь за неё сухими руками. – Помогите в дом зайти…

Аня, нервничая и судорожно вспоминая, на какой улице живёт фельдшер, довела Антонину до её кровати-алькова.

– Гораздо лучше, – уже без одышки поблагодарила Антонина, отдёргивая занавесь. – Спасибо вам, Анечка… Простите.

– Лекарств каких-то? Чаю? – беспомощно спросила Аня.

– Ничего не надо. Сейчас передохну чуток, и встану. Видимо, перетрудилась, – смущённо-насмешливо вздохнула старуха. Аня наклонилась к ней, пощупать пульс на запястьях, и в нос шибануло сразу несколько запахов, которых, за тревогой за Антонину, она сразу и не заметила. Пахло хлоркой и белизной, как бывало дома после большой стирки. Пахло масляной краской – едко и душно. Пахло сдобным тестом и сладкими апельсинами – так, что кружилась голова.

– Не помню, сказала вам или нет – Маруся сегодня придёт, поможет бельё развесить во дворе. Я и сама могу, но таз тяжёлый, она всё ругается, если я сама, – виновато объясняла бабка. – А потом, думаю, раз постирала с хлоркой, так уж заодно и вон тот кусочек над раковиной покрашу, и плесень вытравлю…

Квадрат над раковиной и правда светился свежайшей масляной заплаткой.

– А потом тесто поставила. Как раз к вашему приходу успела. Будете чай, Аня? Или вы голодная, что-то поплотней сделать? А пирог как раз к Машиному приходу настоится.

– Ох, Антонина Ивановна, – пробормотала Аня. – Напугали вы меня. Мне бы такой продуктивной быть и бодрой в вашем возрасте. Сейчас, сбегаю сумки заберу, ладно?

…Пока она выкладывала на стол йод и крем, яблоки и булки, соль, лаврушку и зубочистки, Антонина тихонько вздыхала. А когда из сумки показалась завёрнутая в бумагу лилия, лицо у неё просветлело, как будто помолодела лет на десять.

– Спасибо, Анечка, спасибо вам, порадовали так порадовали! Словно Первомай… Пойдёмте теперь кушать. Я тоже не обедала, вас ждала…

***

Пообедав из красивого, старинного, разномастного, но начищенного до блеска сервиза, Аня перемыла тарелки с обколотыми краешками, вытерла изящные чашечки без ручек и аккуратно водрузила на полку узорчатое блюдо в россыпи мелких трещин.

– Очень вкусно, – отдала она должное нежному пюре и сочным, поджаристым котлетам. – Антонина Ивановна, я, пожалуй, за тетради сяду. Хочется закончить с проверкой, пока у самой из головы урок не вылетел.

– Конечно, – засуетилась Антонина, освобождая огромный стол, накрытый бархатной розовой скатертью с густой бахромой. Убрала вазу с засохшими ветками, сдвинула стопку старых пыльных книг и журнальных подшивок (Ане показалось, она заметила «Работницу» и «Науку и технику»), раздёрнула тюль – в воздух взвилась пыль, запахло старым паласом, давно не открываемым гардеробом, книжным шкафом, стареющим в кладовой…

Аня чихнула и стала вынимать из сумки тетради своих пятиклассников. Сколько ж их тут! Это сегодня ещё не все на уроке были…

С тоской обозрев цветную горку разлохмаченных, в испачканных обложках (а то и вовсе без них) тетрадей, она устроилась, как на насесте, на хлипком коричневом стуле с полукруглой спинкой.

– Сделать вам чаю? – предложила Антонина.

– С удовольствием. А если сделаете кофе – буду обязана до конца жизни.

Антонина нахмурилась.

– Вы такими словами не разбрасывайтесь, Анечка, – негромко велела она. – Шутка шуткой, конечно…

Аня незаметно закатила глаза. Эта старушка то пугала, то смешила, то вводила в ступор.

– А вы сегодня днём заходили? – вдруг прежним тоном спросила Антонина. – Я слышала сквозь сон, дверь хлопала…

– Да, забегала. Забыла… книжку записную, – зачем-то соврала Аня.

– Ну, занимайтесь, – вздохнула Антонина как-то неодобрительно и, сгорбившись, пошла к дверям. – Занимайтесь. Маруся обещала прийти к семи.

«Весь день сегодня про Марусю, – без всяких эмоций подумала Аня и погрузилась в мир точек, лучей, отрезков и натуральных чисел. – Как наказание за то, что ненавидела все эти отрезки в своё время. История повторяется дважды… Второй раз – в виде фарса…».

***

С тетрадями она расправилась только к сумеркам. Выйдя из учительского транса, Аня обнаружила, что у неё тяжело и тупо болит голова. Отчаянно хотелось принять горячий душ, но, насколько она могла судить, в распоряжении её был лишь замшелый колодец, можно сказать, почти на улице.

Она содрогнулась, представив ледяные струи. Словно отзываясь на её мысли, снаружи пошёл дождь. С первых капель он застучал дробно, хамовито и агрессивно. Небо окончательно заволокло – видимо, уже до утра.

Аня покрутила головой, разминая шею, хрустнула пальцами и, пошатываясь, выбралась из-за стола. В кухне глухо бормотал телевизор; уютно и сытно пахло доходившим апельсиновым пирогом. Антонина, кажется, иногда перекидывалась репликами с диктором, а может, говорила сама с собой.

Аня цапнула со спинки дивана своё полотенце, вышла в сени, нащупала в темноте галоши и толкнула чёрную дверцу. Та не поддалась. Аня толкнула сильнее, но дерево только натужно хрупнуло; посыпалась труха. Аня в сердцах пнула по двери изо всей силы, так, что соскочила калоша. Створка жалобно всхлипнула, и что-то грузно грянуло по деревянным доскам. Наклонившись, Аня разглядела тяжёлый железный замок, всунутый в ушко.

– Аня? Аня? – крикнула из кухни Антонина. – Что такое?..

– Антонина Ивановна, а можно ключик от дверей к флигелю? Я умыться хотела. С утра даже не заметила замка…

– Милая, что ж вы пойдёте под дождём-то? Умойтесь в кухне спокойно. Вот у меня тут тазик, шторка, вехотка, если надо. А я пойду пока в комнату, проветрю. Как вы? Закончили со школьными делами?

– Почти, – озадаченно ответила Аня. – А…

Хотела спросить «А почему вы дверь на замок закрыли?», но в это время в другую – входную – дверь постучали.

– Маруська! – всплеснула руками Антонина и бросилась открывать. – Здравствуй, Машенька…

Маша, стряхивая с волос капли дождя и складывая громадный чёрный зонт, задом втиснулась в сени и, шаркнув о высокий порог, сбросила низкие резиновые сапоги.

– Добрый вечер, Антонина Ивановна.

Без большого воодушевления и как-то устало поздоровалась, обернулась и встала, как вкопанная.