Между яблонь

Оттуда, из этой дыры в пушкинскую, гоголевскую ночную осень, задувал немилосердный предзимний ветер. Тучи слоились, распадаясь, пушась, ёжась, как будто сад уходил вглубь, и это не тучи, а пышный и колышущийся яблонев цвет обрисовывал вздымавшиеся штакетины забора и дальние фонарые столбы.

Аня обхватила себя руками, яростно потёрла плечи, поморгала. Когда открыла глаза – чуть не вскрикнула, отшатнувшись от возникшей рядом Маруськи.

– Я закончила, – возвестила она, потряхивая косами; резинка с одной почти сползла. – Холодно.

Она прижала пустой таз к животу, подышала на покрасневшие пальцы.

– Пойдёмте в дом?

– Пошли… Машка, а ты часто сюда приходишь?

– Каждые выходные почти. Иногда на неделе. Баба Антонина совсем одна. Грустно ей. Знаете, иногда так не хочется, и уроков полно, а всё равно иду… Иногда думаю: как так получается? Человек жил, растил детей… Его дети заводили детей. Дети его детей заводили детей. А потом все его покинули, и он один… И вроде бы её родственники приезжают. Часто даже… – Маруська вздохнула, переминаясь, взялась за ручку двери. – Но… она тут всё равно одна. Каждый вечер. День за днём. И даже по телефону с ними толком не поговорит, потому что неинтересно им с ней. У неё внучка есть, Ксюша. – Ане показалось, Маруська произнесла это имя с оттенком отвращения. – Она приезжает. Всё тут перемоет, поправит, кучу продуктов оставит. Чай с ней попьёт, наготовит. Но это так грустно: видеть, как баба Антонина старается быть ей интересной. Так беспомощно, так обидно… И Ксюша вроде старается… А всё равно они как инопланетяне. Никак шлюзы не состыкуют.

Видимо, постеснявшись грубоватого сравнения, Маша шмыгнула в дом. Не дожидаясь ответа, скинула сапоги, миновала сени. Уже приоткрыв дверь в комнату (в тёмные сени хлынул тёплый золотистый свет), шепнула:

– Вот и разговаривает она… с фотографиями.

И вошла внутрь.

Аня осталась в темноте, сцепив замёрзшие руки, думая о том, что Антонина Ивановна, кажется, ни разу не показалась ей грустной заброшенной бабулькой. Надо же. То ли Маша чересчур чувствительная, то ли она, Аня, совсем чёрствая стала. Но нет же, нет… Антонина боевая бабка… Что за нюни… Хотя вчера, когда Аня только пришла, она была совсем не такая… Шелестела, как старые листья…

– Анна Алексеевна! – позвали её на два голоса из комнаты. – Анна Алексеевна, чай готов!

– Иду. Иду! – крикнула она и принялась снимать ботинки. Перед тем, как войти в комнату, зачем-то нащупала в кармане сухие бусины черешни.

***

– Теперь точно до понедельника, – весело улыбнулась Маруська, когда они закончили перемывать тёплой водой толстостенный тяжёлый хрусталь в слоноподобном серванте. В воду Антонина Ивановна добавила нашатырного спирта, соли и капельку синьки – чтобы хрусталь красиво блестел. Вымытый сервант и вправду сиял: светились зеленоватые стёкла, темнело влажное, оттёртое от мушиных пятен дерево, а чашки, графины и менажницы собирали на своих острых льдистых уголках золотые и голубые звёздочки от света люстрып.

Аня, потирая саднящие пальцы, усталая, но довольная, отправилась отмывать руки от щадящего для хрусталя, но едкого для кожи раствора. На душе было легко, как будто налипшую пыль она отдирала не от посуды, а от своих мыслей. Растаяла, растворилась в кастрюле с тёплой водой последняя мутная обида на Кирика: в конце концов, могла бы сейчас тусить в общежитии МПГУ на проспекте Вернадского (она всё об этом институте ещё год назад разведала!), может, пошла бы там в какой клуб, звездила бы…

Аня усмехнулась. Ну как бы она звездила, мышь пугливая? Одёрнула себя за глупые мысли. Такое даже Марусе в голову наверняка не приходит; уж ей-то, учительнице, подавно должно быть стыдно. Или нет? Учитель не человек, что ли?

Человек, человек, успокоила она себя. Просто есть мысли, которые думать глупо, и неважно, учитель ты или не учитель.

Одно омрачало приятное пятничное настроение: разбитая чашка. Ну её, ерунда какая, и Антонина сказала, что эту чашку ей какой-то прилипчивый ухажёр в юности подарил, и не жалко ни капли… Но всё равно. Зелёные стеклянные чешуйки воровато-лукаво блестели в ворсе ковра, порезанный палец кровил, а по самому крупному черепку уже бежал деловитый, неутомимый паук. Аня пыталась вспомнить, как так получилось, но не могла сообразить даже, в какой момент выпустила чашку из рук. Смахнула со стола? Или когда посуду мыла?.. Совсем запуталась от усталости.

Аня снова лихорадочно посмеялась над собой, вышла во двор, помахала скрывшейся за забором Маруське и вернулась в дом. Часы показывали начало одиннадцатого.

– Антонина Ивановна, может, надо было Машу проводить?

– Она недалеко тут, не переживайте, Анечка. Как мне повезло, что вы рядом… Вроде и засыпать не так тяжело в компании. Вы как, ещё посидите?

Аня оглянулась. Антонина стояла на крыльце, одной рукой крепко держась за перила, как будто боялась случайно перевалиться в сад. Другой она стискивала на плечах вчерашнюю кружевную шаль.

Аня поёжилась: к ночи стало зябко, вызвездило. Наверняка завтра погода испортится; золотистые утренние облака, полуденное рыжее солнце и румяные закаты и без того подзадержались.

– Анечка?.. – окликнула Антонина. Аня встряхнулась, медленно поднялась на крыльцо.

– Да. Посижу ещё немного. Почитаю…

– Если вдруг захотите – в кладовой есть библиотечка. Классика всё больше, современного, конечно, нет… Но ведь и в классике есть прекрасное, – предложила Антонина.

– Ага, – откликнулась Аня. – С удовольствием… Как-нибудь. А сегодня… у меня есть, что почитать. Я с собой взяла электронную книжку.

«И хорошо, что скачала на неё заранее», – похвалила себя Аня. В Яблоневом с интернетом было неважно, а уж если бы роутер обнаружился в древнем доме Антонины Ивановны – она бы и вовсе обалдела.

– Если что – в кладовку из сеней можно зайти. Вон тут, – кивнула Антонина, приоткрывая дверь. – А я уже спать, Анечка. Старики ложатся рано…

– Доброй ночи, Антонина Ивановна.

– Доброй, доброй.

По земле стелился редкий зеленоватый туман; небо наливалось густой, плотной чернью. Аня постояла на крыльце ещё немного – пока окончательно не замёрзла, – полюбовалась на такие крупные, такие яркие здесь звёзды, запутавшиеся в ветках, и тоже пошла домой.

Глава 6. Месяц в школе

Чтобы отпраздновать первый месяц в школе, Анна Алексеевна решила сходить в «Ромашку» и купить в пекарне и купить повидло, кофеи полкило полюбившихся пончиков. Антонинин кофе был великолепен – у Ани в кои-то веки решилась проблема раннего подъёма: ради такого она была готова и в шесть вскакивать (и так и делала, и успевала с утра до школы переделать уйму дел!). Но она жутко соскучилась по обыкновенному, плебейскому растворимому Якобсу и планировала, пока Антонина спит, побаловать себя этим тайным удовольствием, преисполненным ностальгии.

За весь месяц она почти ни разу не оставалась дома в одиночестве: баба Антонина, как называла её Маша, никуда не выходила – даже во двор. Флигелёк к колодцу, как перекрыла в первый день, так больше и не открывала, а посему не отлучалась даже туда. Временами Ане мучительно хотелось побыть одной, но в школе она была окружена детьми, после уроков – учителями. На улице то и дело подходили любопытно-благодарные яблоневцы, каждый второй из которых приходился родителем или родственником одному из её учеников. Для себя Аня даже выделила несколько родительских категорий. Самыми сложными были две. Первая – болтливые кумушки-тётушки девятиклассников, пытавшиеся выведать, как Анин муж (какой муж?.. кто сказал, что у неё есть муж?.. откуда вообще такие слухи?..) откосил от армии. Вторая – тревожные мамы пятиклашек, которые, как одна, спрашивали, не нужно ли её Ваню, Таню, Тёму возить в город на дополнительные занятия по логике и ментальной арифметике. Аня, как могла, объясняла, что мужа у неё пока нет, а развивать логику десятилеток вполне могут и сами мамы. Её слушали внимательно, доброжелательно, покачивая головами; её слова, возможно, и откладывались где-то в умах и откликались в сердцах, но в целом стекали с кумушек и мамочек, как с гусей вода. Аня сначала боролась, потом злилась, потом раздражалась, а потом плюнула и стала по возможности обходить две этих категории по широкой дуге.

Единственным местом, где она бывала кроме магазина и школы, стал палисадник технички Клавдии Антоновны. Клавдия поила её чаем с яблоками и мёдом, щедро потчевала историей Яблоневого, а под настроение угощала даже секретами и тайнами старого посёлка. Одна из тайн, как водится, касалась Аниного дома.

– Кто ж вам предложил там поселиться-то, Анна Алексеевна?

– Да кто-кто… – помимо воли подделываясь под просторечный душевный слог Клавдии Антоновны, отвечала Аня. – Кто там завраспределением-то. Тот и предложил. Я ещё обрадовалась. Подумала, не придётся тратится на жильё, больше брату останется… А тут такая оказия.