Туман

– Прости его, он наверняка не со зла.

Яга вздыхает устало, волосы темнее ночи поправляет и улыбается почти беззаботно. Она редко выбирается из Навь, предпочитая коротать время за чаепитием, разговорами с нечистью и беседами с Марой, которая иногда навещала.

– За кремами в первую очередь.

Кожа трупного оттенка вызывающее и как назло выступала из-под слоя сурьмы и белого порошка мраморного. Экзотические средства по уходу работали, но лучше было докупить.

А что еще делать оставалось если она не жива, ни мертва, кожа цвета грязной земли и пахнет от неё разложением и костями? Закрывать, замазывать как изъян чтобы никто не понял и не догадался. Смертные такие слабые и мнительные для своего же блага.

Вдалеке маячили шпили города Афин, встречные ветра приносили запахи специй и зелени. Пора идти в город и заодно наведаться к «ужасно счастливой» семейной паре Гермеса и Елены Троянской.

***

Ох, как кипела его кровь, как лилась желчь и мерзость из его рта в те минуты. О, как громко он кричал до хрипоты и сорванного голоса в конец, как был зол и оскорблён. А она, мерзавка, глазками своими голубыми хлопая, улыбалась натужно и сухо. Елена, милая, милая и ненаглядная, та которой он готов был принести весь мир на ладонях.

Распластаться песчаными дюнами и вечными ледниками под ее ногами, целовать, целовать до бесконечности сухие губы и выдыхать ее имя на ледниках атлантических.

Окунутся в самую глубь тьмы, царапая подошвами сандалий по гравию острому и искромсав собственные ноги, достать цветы из самых глубин Таратара.

Но оказалось ей не нужна вся жертвенность, вся страсть любовная, нежная, трепетная.

Вновь и вновь возвращаясь как цепной пес, млеет и расплывается как бесхребетное существо. Nihil хочется написать ему повсюду, на исцелованных ее губах, хитонах белых, стенах и кровати.

Ревность гулкая кипит в крови, когда видит Елену, улыбающуюся не ему, а Гермесу, что теплой туникой сверху тонкие плечи накрывает. Бьются в ритме канонады внутренние демоны, злые и возжелавшие крови обидчика что увел ее. Ее что должна быть его.

Он спасал, помогал этой мерзавке вовремя Троянской войны. Он дрался за нее и для нее с греками, окропляя землю чистую кровью врагов названных. И воспевал песни о победе, стукаясь чарками с вином о другие и обнимая ее улыбающуюся и смеющуюся.

Это везде был он, он, он и только он!

А не поганец, прятавшийся на Олимпе, распивающий божественный нектар с Афродитой и менадами Диониса и нимфами.

С Гермесом друзьями они, но временами мечтает он придушить поганца. А ревность бурлящим костром ведьмовским внутри него, не гаснет, а только с новой силой разгорается.

Опять и опять он натыкается на стену хладности, припадая к ее ногам и целуя ступни. Гермес стоит в стороне, поймав взгляд Елены и легкий кивок, разворачивается и удаляется.

– Душенька моя, скажи мне что я не так сделал. Милочка моя, скажи почему так холодна ко мне? – шепчет он беспрестанно на коленях стоя и руки, руки обнимают ее ноги.

А сама Елена сидит на кровати, смотрит на него сверху вниз как Цезарь на проигравших гладиаторов и видит он скорую гибель свою, сожжённый в огне безответной любви. Дурак то, думал, что привык к ней и ее халатному характеру. Привык к тому что она меняет мужчин как Афродита шелка свои.

Может и любит она его, но также, как и любит вкусно поесть, посмеяться над сальными комментариями Ареса и чмокнуть на прощанье Диониса. Она не любит одного, она любит весь мир и все его многообразие.

Но не его.

А Гермес как данность бытья, сделавший ее бессмертной олимпийкой.

Ее любовь не созидание чего-то нового, ее любовь мимолетные, расплавленные искры солнца и звезд что на всех распространяются, опадая.

И уходят они с рассветом, стыдливо опаленные колесницей Гелиоса, выведенные на свет божий и показавшие свое истинное нутро прогнившее.

– Я устала от тебя, – звучит из ее уст приговор.

Стрибог вздрагивает, отпрянув от нее, и украдкой смотрит в сторону окна где видна одна из смотровых площадей Олимпа откуда боги смотрят на смертных. Гермес стоит поодаль там и взирает на него с немой тоской и сочувствием, будто бы подтверждая ее слова.

Пусть он оденет ее в дорогие шелка, подарит дорогие украшения и целует неустанно днями и ночами. А он же, может предоставить лишь затхлый дым из курительной трубки, что изысканно окутывал ее лик навеки молодой.

Он поднимается, кладет голову на ее колени и обнимает за талию, смыкая ладони на пояснице. Сердце в груди стучит гулко, больно. И когда он сделался собакой? В самый первый раз, когда отогревшаяся после долгой ссоры Елена позвала его вновь. Тогда и начал расцветать собачий оскал, хвост, виляющий радостно и большие, большие добрые глаза жадно просящие ласки и любви.

Так он и сделался собакой, думает Стрибог.

– Прошу не бросай, голубка моя. Прошу скажи, что ты лжешь.

Елена пальцы в его буйные кудри волос запускает, гладит и перебирает.

А ему ой как захотелось чуднуть, дернув ногой как пес проклятый, когда чешут за ухом. Большой, большой и неуклюжий пес Барбос, что целует руку хозяйки даже когда она кнутом бьет. Приходит по первому зову с улицы он, нечёсаный и блохастый, но счастливо язык высовывающий и гавкающий призывно радостно.

– Тебя слишком много в моей жизни, я устала от твоей навязчивости, я хочу отдохнуть, – шепчет тихо, тихо, а Гермеса, наверное, не видно уже, думает Стрибог. – Мне нужно время, милый. Ты же знаешь все.