Квадрат жизни. Грань первая. Путешествие

– Доброго денечка, не стесняйся, подходи, – говорит он тихо, но эхо разносит голос на километры. – Прикоснись к прекрасному. Такого больше нигде не увидишь.

Приветствую незнакомца. Подхожу с опаской, присаживаюсь в двух шагах от бездны. Человек с косматой бородой и грубо зачесанными назад волосами, оказывается художником, и не абы каким, а судя по наполовину завершенному акварельному рисунку, профессиональным. Одна кисть невесомо порхает над кюветами с краской, другая подбирает лишние капли воды с бумаги, кажется, он так увлечен творчеством, что ощущает себя сидящим на стуле в мастерской, а не на высокой скале. Из-за плеча рассматриваю картинку. Мастер наносит последние штрихи на панораму заката, добавляет личную фантазию, в виде несуществующего небесного корабля с парусами, хотя кто его знает, какие художникам галлюцинации система не навевает.

– Здорово у тебя получается, наверно каждый вечер рисуешь, – говорю бородачу, глядя на толстую папку с рисунками.

– А разве можно иначе? Для меня это, считай, долг перед миром и людьми. Не всякий человек прелесть земной жизни может разглядеть, вот и помогаю. Но самому просто глазами смотреть мало, а иначе рассказать пространству как оно мне дорого пока не умею. Вот и подмечаю в нем самое лучшее. Запутанно сказал, да? – спрашивает мастер акварели, и показывает готовую работу.

– Вполне понятно. Потрясающе получилось, лучше фотографии. Ты, наверное, как ураган по маршруту пронесся, если столько всего успел. Дай-ка угадаю, уже двадцатый день идешь?

– Девятнадцатый. И вовсе не спешу. Зашел к хризолитовым ваннам, там порисовал, на широком плесе бирюзовой реки посидел, где прозрачные камни прямо из воды выступают. На светлом пути пару работ сотворил и в лесу том, где деревья выше облаков. Про озеро Гахана и не говорю, словно в вышний мир заглянул. Много всего было, так этим благословенным местом проникся, хоть местным духом-хранителем становись, – художник с довольным видом косится на меня. – Удивлен? Да у меня же быстро рисовать получается, на то она и акварель, чтобы саму суть успеть ухватить.

– Ты либо везунчик, каких мало, либо действительно дух-хранитель, а человеком только прикидываешься. У меня как-то совсем странно путь сложился. Сплошные горы с лесом и без, да еще то ущелье с рекой. Как вспомню, так вздрогну. А прорыв через горы напрямик даже и вспоминать не стану.

– Чудной ты, – бородач, наконец, отодвигается от края, и зачем-то достает новый лист бумаги. – Если твоим словам верить, ты мимо всех чудес пробежал, как ошпаренный. Надо же так умудриться.

– Ну, в лесу-то с исполинскими деревами побывал…

– Попробуй его обойди. Совсем ошалевшим надо быть. Но ты все равно столько всего упустил. И зачем так спешил? Небось, проблемы были, – молча киваю ему. – Оттого они и возникли, что живешь как на черновик. Вот, глянь сюда, – с этими словами мастер буквально тремя росчерками угольного карандаша изображает все тот же пейзаж, уловив линию гор и обозначив передний план. – Вроде картина готова, и сдать можно, но пусто, скучновато, ни смысла, ни радости.

– Что же мне теперь делать, такому бессмысленному? – мне становится не на шутку тревожно, ибо потерю радости уже давно ощущаю, только вида стараюсь не подавать, и кто знает, каков окажется отчет.

– Изюминку добывать, чего же еще. Будет тогда приличный минимализм, – бородач сначала пристально смотрит мне в глаза, а потом начинает рисовать что-то маленькое на листе справа.

– Подожди, подожди, – пытаюсь остановить мастера, потому что улавливаю задумку. – Пусть это будет ястреб или сокол, ведь вороны на такой высоте не водятся, – художник молча превращает набросок в удивительно правдоподобного сокола. – Как живой получился, – невольно хвалю старания бородача. – Только как мне на самом деле эту изюминку теперь добавить? Ведь правда, что-то не то со мной делается.

– Оставайся до утра здесь, ведь темнеет уже. На восход посмотришь, мне еще и его запечатлеть надо. Потом на каменную дугу сходим, видел уже издалека, там видом насладишься, – с сожалением отрицательно кручу головой ему в ответ. – Коли нет, тогда даже не знаю. Хотя… Ты гитарку свою, наверное, не для красоты несешь. Вот и играй почаще, хоть на каждом привале, и до тех пор, пока мир сам тебе подпевать не начнёт, сам нужный момент почуешь.

– Хм… Попробую, уже пытался однажды. Кстати, это мандолина. Мне привычнее для людей играть, но чем выше забираюсь, тем их все меньше и меньше. Знаю, всегда так, особенно когда над собой работаешь, однажды понимаешь, что остаешься почти в одиночестве…

– Да ты еще неопытный. Невозможно остаться в одиночестве, потому что мир всегда с нами. Только нужно полюбить его, проникнуться, тогда почуешь связь со всем и каждым. Пробуй, учись…

– Подожди, а ты на саму вершину-то собираешься? Время-то не резиновое, а у тебя такие планы.

– Можно и туда зайти. Вдруг увижу чего интересного, – задумчиво говорит художник. – Меня эта гора приняла, и сама несет куда следует, так что не волнуюсь, – он одобрительно выдает, гладя рукой серый камень. – Поделишься своим искусством? Пока еще светло. Понимаю, что долго тебя не удержу. Поэтому меняю рисунок на мелодию, – договорил, и молча протянул исправленный черновик.

Каменная дуга

Одна моя половина невесомо взмывает вверх, по почти монолитной, но все же одолимой скале, подобной завалившемуся стволу дерева, с грубой корой. Другая половина еще сидит между оазисом, обрывом и мастером, подарившем мне вдохновение, вместе с зарядом новых сил. Не только сыграл, выложившись по полной, но и спел, только не песню, целую балладу, чтобы задержаться повод был. Но оставаться не стал, хоть и ночь приближается. Просто подумал, что завтрашний день для меня может быть одним из последних и надо спешить. Почти бегу по горе, желая догнать солнце, успеть до заката на ближайшую полку. Ног не чую, лишь руки хватаются и вовремя подтягивают меня на новую высоту, ибо о набитых тропах даже не думаю.

В лесу вряд ли смог напрямик рвануть без заминок. Отлично знаю, как растения противятся слишком шустрым. Ветвями по лицу хлещут, корнями ноги хватают, и сучками норовят в глаз ткнуть, а здесь почти лестница в небо. Только на полке останавливаюсь и перевожу дух, а точнее на гребне, который будто вырастает из главной вершины. Можно идти по нему, больше не волнуясь сбиться с дороги, но закатное солнце выделяет контрастными тенями пару страшных трещин и будто каменных наростов у них по краям. Заранее смиряюсь, что запросто не пробраться, но и так хорошо, ибо вижу цель и день не зря потратил. Ставлю палатку в маленьком углублении, чтобы ветром не сдуло, ведь колышки уже некуда вбивать. На мандолину сил не хватает. Ложусь, мысленно отмечая, что черного спутника больше нет.

Просыпаюсь в предрассветной темноте, и некоторые время лежу, пытаясь собрать в голове пеструю мозаику воспоминаний, хоть там и нет нескольких фрагментов, зато о внешнем мире все помню. Мысленно улыбаюсь, поняв, что путешествие сложилось совершенно не так, как планировал. Бежал неведомо где, спотыкался, падал, был на грани провала и все равно уцелел, наверно счастливчик, или предварительный расчет был верен. Сворачиваю лагерь, собираюсь выступать, вместе с первыми лучами, и с запозданием вспоминаю про мандолину, но уже лень снимать поклажу.

– Ладно, не нервничай, – говорю сам себе вслух. – Добавишь свою изюминку в обед. Уже знаю, что вкуснее будет.

– Дурак. Сошел с тропы, куда теперь пойдешь? Дурной пример заразителен, – слышится клокочущий голос где-то позади справа. – Был порядочным человеком, на карту всегда смотрел, а теперь как с цепи сорвался. Пропадешь на каменных кручах, разобьешься или ногой в щели застрянешь.

– Пошел прочь, – говорю невидимому собеседнику, заранее представив ворона.

– Ищи дорогу, пока не поздно, своеволие до добра не доведет. Еще можно назад вернуться. Человек, думаешь, тебе дано новые пути торить? Пожалеешь, когда силы иссякнут…

– Тебя нет, даже на глаза показаться не хочешь. И вообще, ты и пылинки здесь с места не сдвинешь, и на меня не повлияешь, так что не трудись.

Умолкаю и чувствую, что гул в голове стих, а неприятное чувство в груди отступило. Выворачиваю руку назад, глажу корпус мандолины, надеясь не забыть о ней, и резко срываюсь с места, в надежде на чутье верного направления. По гребню, разумеется, не иду, а спускаюсь ниже, и крадусь по склону больше вперед, чем вверх. Приходится подчиняться игре уклона, то забираясь, то спускаясь. Даже по бездорожью так не ходят, но мне уже все равно, лишь бы выбраться. Безжалостно напрягаю носы ботинок, впиваясь ими в любую зацепку, стараюсь не использовать руки, знаю, что быстро устану. Миную вторую трещину у самого ее низа. На миг заглядываю внутрь, но там завал, поэтому без сожалений ползу выше, уже на пределе возможностей пешехода без тросов и крючьев.

Обедаю на новой высоте, с гордостью и благоговением взирая вниз, на бессмысленно тяжелый и опасный путь. Мысленно подмечаю, что западная сторона оказалась вовсе не такой пологой, как писали бывалые путники в сети. Кроме давешнего склона гляжу на неприступные стены, годные для фантастического замка или цитадели, да такие суровые, что внутри живут явно не люди, а орки или горные гоблины. Замечаю несколько ярких точек на этой самой стене. Воображение навевает образ отряда рыцарей, штурмующих твердыню противника, но умом понимаю, что над бездной висят простые скалолазы. Восхищаюсь их смелостью, и радуюсь за себя, отказавшегося от вертикальных подъемов, с учетом моих странных отношений с высотой, ведь до сих пор глаза закрываю, дабы вниз сигануть не хотелось.

Рацион съеден, пора идти, а отчаянные альпинисты долго не двигаются. Неожиданно нижний стремительно спустился вниз, но зависает, пустив волну по всей связке. С такого расстояния подробностей не понять, поэтому только догадываюсь об их проблемах. Через пару мгновений его падение продолжается, вместе с остальными. Подозреваю, что среди них не нашлось хладнокровных и сильных духом, дабы срезать товарища. Летящая цепочка напоминала флажки, правда недолго. Через несколько секунд их коконы, далеко разбросанные по склону, уносятся вдаль силовыми лучами.

Молча сижу, не решаясь сдвинуться с места, видимо нахожусь под впечатлением. Вовремя спохватываюсь, вспоминая утреннее обещание. Касаюсь струн, целиком отдавшись мелодии, и мысленно посвящаю её не дошедшим до вершины и мечты, хотя и понимаю, что ничего необратимого не случилось. Думаю, если захотят, могут повторить, ведь опыт не отнимешь. Мандолина придает знакомым мелодиям совсем иное звучание, не хватает еще нескольких инструментов, которые были в нашей группе, но остаюсь вполне довольным. Усилием воли отстраняюсь от наваждений, слабости и страха перед дальнейшим путем. Выступаю.

Время больше не считаю, как и расстояние. Смеюсь над своим талантом находить самые неудобные и тяжелые маршруты. Вместо более-менее нормального склона или гривы под моими ногами ледник. Еще час назад казалось, что пройти вверх по насту будет легче, чем бить ноги на камнях, так и получалось, правда, недолго. Природа любит разнообразие, поэтому ледник не однороден. Полосы плотного, покрытого ледяной коркой снега, с которых часто приходится соскальзывать, чередуются вполне удобным для ходьбы настом. Штаны вымокают по колено, руки коченеют, пара ногтей безобразно сломаны наполовину, и уже обидно спускаться назад, а до перевала слишком далеко.

Воображаю рядом с собой шепотом ругающегося Ваню, или измученную Алину, ибо мало кто может равнодушно принимать неудачно выбранные направления. В очередной раз убеждаюсь, что всякий раз поступал верно, отходя от людей, но в этот раз переоценил свои возможности. Природа парка окончательно ставит точку в моих мучениях. Толстый ледяной язык, наплывший на ледник передо мной, наверно принадлежит снежному троллю героических пропорций. Не залезть на него. Путь дальше заказан. С сожалением крадусь параллельно склону, к северной кромке горы, надеясь дать крюк, но не сдаваться, хотя времени все меньше и меньше.

Ноги кажутся навсегда стоптанными набок, тем не менее, оказываюсь на маленькой площадке, оставив злосчастный ледник за спиной. По обе стороны от меня раскрывались две грандиозные панорамы, с высоты более трех тысяч метров. В невообразимой дали, на месте горизонта, небеса сливаются с землей воедино. Уже трудно отличить горы от облаков, а озера и реки кажутся текущими где-то на уровне вторых или третьих небес. Нет облаков, слепящее солнце заставляет ниже натянуть шляпу, а из-за ветра, пальцы сами застегивают куртку, хотя и не нравится мне это. Если не смотреть влево, можно подумать, что уже пришел, но до вершины еще добрых тысяча метров вверх. Воображаю огромную стремянку на всю оставшуюся высоту, с длинным мостом до вершины, висящим в пустоте. Усмехаюсь мечтам о сомнительной халяве.

Продолжаю смеяться, потому что пути вверх больше нет. Гребень горы, на край которого меня занесло, плавно уходит вниз, и вновь взлетает ввысь, напоминая график параболы. Сдерживаю новую обиду. На память приходят тяготы юности, когда точно также приходилось сознательно спускаться, относительно устроенности и достижений, чтобы на новом месте или в новых условиях получить нечто большее, и ведь получал. Вдохновляющих мыслей хватает для первого шага на острый и немилосердный гранит. Сначала приходится пятиться задом наперед, радуясь, что нет свидетелей маленького позора, но спустя три сотни метров дуга смягчается. Удивляюсь желанию скорее достичь условного нуля, дабы скорее начать восхождение на страшную высоту, ибо меня, как всегда, подгоняет солнце, и поужинать не помешает, но на полный желудок никакие подвиги не вершатся.

Время подъема в очередной раз сворачивается в точку, когда дрожащие от натуги нижние конечности останавливаются на противоположном краю функции, существенно выше на шкале «Y». Смотрю на стертые пальцы, пыльные рукава, и думаю, что, наверное, альпинистам иногда легче приходится, но все равно доволен. Ваня или любой другой погруженный, назвали бы меня фанатиком, потому что череда широчайших уступов, уходящих к центральному пику горы, манят и влекут меня дальше, несмотря на усталость, ибо солнце еще не село, а аппетит пропал. Новый этап и победа над символом непостижимой для меня алгебры придают сил. Забираюсь по лестнице великанов, ощущая себя не просто коротышкой, скорее муравьем. Здесь уже откровенно холодно. Приевшийся глазу гранит скрыт снежными наносами, а местами надежно скован голубоватым льдом.

Вместо меня уже шагает автопилот, а сознания хватает, чтобы следить за растущей длиной тени и смене красок этого твердого и холодного мира. Однако температура в парке всегда положительная, таков уж глобальный контроль климата, ибо замороженные путники для прямых трансляций не годятся, и в принципе человечество отвыкло от зимы. Тем временем мне достается редкий опыт, пока бреду по белой шапке, выровнявшей каменную россыпь. Ищу глазами годное место для последней ночевки, тайно надеясь уже завтра получить желаемое. Впереди ничего горизонтального нет. Невольно щурюсь, в наступивших сумерках, и замечаю каменное гнездо, тремя метрами ниже. Решаю назад не сдавать, а прыгнуть на нижнюю ступень, ибо снег здесь достаточно мягкий, а ноги хоть и устали, но крепки от природы и генной модификации. Сначала думаю, что три метра ерунда, но фатальность ошибки осознаю позже.

Падение

Удара не последовало. Мои ноги насквозь пробивают снежную корку. В затянувшемся времени успеваю ощутить себя выбитой колонной, неумолимо проламывающей этаж здания. Под снегом оказывается пустота, но мои ноги все-таки встречаются с твердой поверхностью. Случайно прикусываю щеку, но боли почти не чую, находясь под воздействием адреналина. Зато приходит запоздалая обида на собственную глупость, будто никогда не знал, что в горах нет ничего надежного. Приходит мысль, что бессознательно последовал примеру давешних альпинистов, но поскромничал с высотой.

Фонарик следовало достать полчаса назад, но сейчас выбора нет. Луч подсвечивает две вертикальные стены, сходящиеся сверху, как будто проломил конек крыши с крутыми скатами. Позади темнота, свет фонаря мерцает в мелких кристалликах гранитной породы. Замечаю треугольник темно-синего неба впереди, но выбираться уже нет ни сил, ни желания, даже палатку лень ставить. Расстилаю спальник прямо на условном полу, под каменной крышей, радуясь, что он достаточно теплый и непромокаемый. Прежде чем провалиться, на этот раз, в спасительную темноту сна, слышу не то бред, не то, правда, вороний крик, причем торжествующий. Засыпаю.

Яркий луч восходящего солнца игриво светит в лицо, пробуждая к жизни. Удивляюсь, что изменил собственному правилу, проспав рассвет на добрую четверть часа. Решаю не медлить, и скорее наверстать упущенное время, благо выход наружу имеется. Сворачиваю спальник, с запозданием улыбаюсь уцелевшей мандолине, и иду к треугольному проему. Прирожденная стройность позволяет как протиснуться между камней, так и удержаться на крохотном уступе, который выступает из вертикальной гранитной стенки, треснувшей надвое. Подо мной, пятью метрами ниже, вьется горная тропка. Вверх уходит почти ровная каменная поверхность.

Саркастически смеюсь, понимая, что злобная шутка судьбы удалась, свободу вижу, а выбраться никак. Прикидываю свою возможности спрыгнуть или залезть, но все тщетно и ведет к условной гибели. Задним умом понимаю, что при первом падении должна была сработать система безопасности, чего не случилось, а это означает мою абсолютную уязвимость. Большая цена за осознанность, вкупе с ловушкой для излишне целеустремленных личностей приводит меня в уныние. В голове возникает один из осколков памяти об излишней спешке с перевалом, через который тащил троих людей. Гору одолел, но спешка сыграла против меня, как и сейчас.

Ум рад собственному неведению о числе оставшихся дней. Отстраненность позволяет не впасть в истерику, а память услужливо подбрасывает сюжет из недалекого прошлого. Гляжу сквозь светлеющее небо и заново переживаю двойную неудачу. Спешил тогда изо всех сил на встречу с новым заказчиком. Перегрузил машину и серьезно сломал, да так, что на трассе не починить. Прилично потратился на такси, лишь бы успеть, а в итоге получил отказ. На этом месте останавливаюсь. С ужасом думаю об окончательной гибели моей мечты, во всяком случае, при этой попытке. Смиренно принимаю поражение. Успокаиваюсь, осматриваюсь и замечаю своего черного спутника. Видимо следящая система до сих пор старается задурить мне голову, несмотря на свершившуюся неудачу.

Самоедством решаю не заниматься. Вспоминаю счастливого художника, сроднившегося с землями парка. Живу и наслаждаюсь маленьким бытием. Может быть и проедаю оставшиеся рационы впустую, зато второй день кряду созерцаю грандиозный вид на предгорья и туманные дали, наверстывая упущенное в пути. Мандолина приятно разбавляет бесконечный досуг. По очередному кругу играю все мелодии, какие помню, даже подпеваю тихо, остерегаясь вызвать обвал, мало ли. Настроение граничит между счастливым безумием и высшим уровнем просветления, хотя не знаю каково оно. Изредка посмеиваюсь засевшей в голове мысли, что получил то, что желал весь поход, то есть абсолютное отстраненное одиночество, дабы никто не мог помешать моему путешествию.

Обедаю на полюбившемся мне скальном выступе, размышляю о своих ошибках. Слышу звук скорого шага, раздающийся снизу. Вскоре, на недосягаемой для меня тропе, показывается смутно знакомый человек. Жду его приближения и признаю своего лучшего в жизни наставника, чьим методом дыхания пользовался до сих пор. Бурного восторга не выражаю, а доедаю последнюю ложку и односложно окликаю нежданного спасителя. Он резко останавливается, молча смотрит на меня, то ли с недоумением, то ли с презрением, поэтому приходится коротко обрисовать свое положение.

Мой бывший учитель крутит головой, что-то прикидывает, пройдясь вперед, и говорит:

– Собирайся и жди прямо здесь, – после удаляется легкой, почти невесомой походкой.

– Мне и собирать нечего, – говорю ему в спину, а мысленно продолжаю. – Мне бы так в гору ходить, неделей раньше на вершине оказался.

Скоро сверху слышится шуршание подошв по предательскому снегу. Спускается трос, с карабином на конце. Все ясно без слов. Пристегиваю крюк с защелкой к поясу и немного кривлюсь, осознав себя пассивным грузом. Однако спаситель не торопиться вытягивать меня как мешок на лебедке, поэтому с радостью взбираюсь своими силами, используя универсальный карабин и упираясь ногами в скалу, благо трос где-то надежно закреплен. Спустя пару минут встречаюсь лицом к лицу с посланником удачи, и ощущаю неловкость, сродни той, которая возникает перед родителем, если оплошал при попытке самостоятельной жизни. Отстраненность вовремя позволяет мне взять себя в руки.

Непостижимый наставник понимает мое замешательство, усаживается, скрестив ноги, и говорит: