И мне Вергилий дал такой ответ:
«Мой сын, твое желанье одобряю, —
Поистине, дурного в этом нет,
А потому его я исполняю,
Но об одном прошу, чтоб ты привык
Воздерживать, где нужно, свой язык.
Все помыслы твои я понимаю,
А потому мне предоставь ты речь
С тенями; должен я предостеречь
Тебя, что эти греки, может статься,
С тобой и говорить не захотят…»
Когда к нам пламя стало приближаться,
В котором тени двигалися в ряд,
Не в силах на пути разъединяться,
И отступить вперед или назад,
Тогда мой спутник молвил им: «О, тени!
Когда хоть чем-нибудь мог угодить
Я вам в своем высоком песнопенье,
Не торопитесь быстро уходить,
И пусть один из вас мне повествует
О том, за что он осужден страдать
И в этом вечном пламени тоскует».
Тогда один светильник задрожал, —
Так ветер иногда огонь волнует, —
И в тихом колебанье зароптал.
Тень перед нами тихо закачалась,
Как будто бы – за ней я наблюдал —
Заговорить с усилием сбиралась.
И, наконец, я услыхал слова:
«Когда вперед куда-то порывалась
Моя душа, и кинул я едва,
Не в силах совладать с собой, Цирцею,
Жизнь впереди казалась мне нова,
И увлечен я был невольно ею,
Забыл отца, свою отчизну-мать,
Расстался с Пенелопою своею.
В себе тоски не мог я обуздать,
Не мог забыть прекрасную затею:
Хотелось мне весь свет скорей узнать:
Его пороки, славные деянья,
И подвиги людские на земле;
И очутился вдруг без колебанья
В открытом море я на корабле
С немногими, мне верными, друзьями,
Помчался по волнам в туманной мгле,
Марокко любовался берегами,
Сардинией, прекрасною страной,
И многими другими островами,
Стоявшими в пустыне водяной.