Всегда твой, но сегодня чуть меньше

– В которую нас тащил твой отец отдохнуть, а сами пахали в огороде и сено косили, пока они на пару с дедом в самогоне топились? Такое забыть.

– Ну это ты так помнишь. Я помню счастливое детство, например. Мне вот уже который год снится деревня.

Мама лишь кивнула, забрала грязную посуду и потащила к раковине.

– И вот, – продолжал я, – и этот сон всегда одинаковый. Не сумбурный, конечно, но такой неестественный.

– В деревне всегда чертовщина была.

– В этом сне не чертовщина, а, скорее, моменты, которых не было никогда. Понимаешь? Какой-то шалаш, девушка. Девушка, которую я как будто знаю, но не совсем.

– Девушка, говоришь? Может, тебе по другой причине девушка снится?

– Ты не слушаешь.

Я резко замолчал, как и мир вокруг – только струя воды шипела. Я концентрировался на том сне, пытаясь вспомнить детали, передать это матери. Может, она знает ответ.

– Сегодня она заговорила со мной.

– Ну хоть так невестку найдёшь, – мама злорадно посмеялась.

– Звала за собой, по крайней мере, – не задумываясь, сказал ей.

Посуда затрещала в шкафчике, она отвернулась к полотенцу вытереть руки и подошла ко мне.

– Не знаю, сынок. Не могу помочь.

Торопливо переваливаясь, мать обувалась, а я держал её куртку, всё прокручивая тот сон.

– Выбрось из головы, – посоветовала мама. – Сон как сон. Хочешь, съездим туда?

– Да что там делать?

– Деда навестим, давно не ездили к нему на могилку. Может, и Димка приедет.

Мама надела куртку с моих рук, а после повернулась ко мне.

– Если что, приходи к нам на новый, а.

– Да, хорошо, – успокаивая мать, я наклонялся к двери.

Поцеловав воздух возле моих щёк, она поспешила удалиться за дверь. Я провожал её взглядом. Мама остановилась посередине коридора, повернувшись ко мне боком.

– Ты только не иди за ней. За девушкой этой. На всякий случай.

Не дожидаясь моего ответа, она скрылась за угол. Лифт пропищал, двери заскрежетали и закрылись. Я снова остался один. Плотный ужин вытягивал веки вниз, а в голове давно коптился сон. Я невероятно устал за сегодня и, по пути снимая одежду, нырнул в постель, вырубившись почти сразу.

***

Разогретый воздух обжигал ноздри, а лоб покрывался крапинками пота, пыль на которых застывала мазками. Солнце казалось с каждой секундой приближается к нам, вот-вот перекусив целой планетой. Влажная грудь Софии вздымалась реже, изнурённо вдыхая затхлый воздух помещения. Я вторил Софии, синхронизируя наше дыхание.

Сон отходил от привычной линии, если я мог вешать на него данный ярлык. Он становился осязаемым, текстурным и обильным, словно жизнь, а не внутренний процесс мозговой деятельности. Сон выходил за рамки моих логических цепочек, был паразитом, который копошится в голове, отдельной личностью, что хотел, жаждал мне передать какое-то послание, но из инструментов имел только воспоминания, нелепо жонглируя ими, роняя и перемешивая между собой. И то, вероятно, что они были ложными. София смотрела на меня, поджав сморщенные от сухости губы, а я, в истощении от мыслей, закурил сигарету. Меня схватывала судорога в животе: я воспринимал её как близкую подругу, но не знал её до конца, не помнил. Что-то блокировало память о ней, но я чувствовал дрожью внутри: она всегда была рядом.

– Куришь в помещении, которое не проветривается, – иронизировала девушка, не скрывая самодовольной ухмылки. – Чистого рода самоубийство

Действительно: привычного ветра не было, а утепление шалаша ухудшало обстановку знойной погоды. Я пытался не подавать вида смущения, чтобы не дать ей повод укрепится в своей правоте, но всё же подошёл к окошку и дымил уже в него. Трава за окном заметно желтела и казалось вот-вот загорится.

– Что-то ведь должно было произойти, – шептал я самому себе, – чтобы мозг беззвучно кричал мне решить проблему и очень срочно, но оставляя только загадки?

– Всё предельно ясно, – без капли сомнений, услышав меня издалека, сказала София.

– Так объясни, – не скрывая раздражённости, я повернулся к ней.

София сидела в привычном положении, придерживая голову ладонью.

– Ты пойдёшь за мной?

Только цыкнув, отводя взгляд, я тушил сигарету об форточку и торопился сесть напротив девушки.

– Я знаю, что ты не понимаешь, – пресекла любой вопрос София. – Но правда лишь в том, что тебе просто нужно ответить на вопрос.

– Почему? Почему я должен идти?

София мотала головой из стороны в сторону, поднимая тело ко мне, поджавшись к лицу вплотную, нос к носу. Я разглядывал, как от испарения воздух дрожал возле неё. Знал, что она издевается. Её губы шевелились возле моих, будоража.

– Для чего я нужен тебе? – не сдаваясь, я забрасывал её вопросами. – И куда я должен идти?

– Ты нужен себе, – София улыбнулась материнской улыбкой, пытаясь сгладить обстановку.

Я чувствовал её жар, дыхание, но не смел заглядывать никуда, кроме её глаз. Не смел отводить взгляда, боясь её. За окном послышался свист и грохот.

Резкий треск, напоминающий чирикание, просачивался через сонную голову. Я протирал глаза: за окном смотрелась заря, чему поддакивало и время; я пытался найти источник шума, коем оказался звонок в квартиру. Я проскакал к двери, а открыв увидел своего отца – неловкого старичка, по которому я мог оценивать, как буду выглядеть в его возрасте, что мялся мальчишкой у моей двери. Видимо всё ещё ощущал дух тёщи.

– Привет, – прокашлявшись, отец говорил будто мне, но разглядывал кафель.

– Привет, – всё ещё отгоняя сон, я тоже сказал в пустоту.

– Мать твоя вчера перчатки забыла, говорит.

В удивлении я заглянул внутрь квартиры. На тумбе лежали флисовые перчатки с мехом у кисти. Подхватив их не отходя от места, где стоял, я передал отцу и вроде диалог исчерпал себя, но мы продолжали мяться в неловком молчании.

– Так, чё ты? – растягивал он суть вопроса. – Новый год то где будешь?

Я вздымал плечи, отводя неловкий взгляд. Отказывать отцу было довольно тяжело, а смотреть на него в этот момент – невыносимо. Он имел свойство принять вид обделённого человека, играя на твоих самых сокровенных эмоциях. Надеюсь, ему было хотя бы стыдно за это.

– На работе вроде выходные, – юля по прихожей, отвечал папе, – а так никто не приглашал, не звонил.

Всем телом ощущался вид отца, что полон надежды и одновременного разочарования во всём живом на этой – и даже на остальных – планетах. Он выдохнул словно паровоз, махнув рукой.