Люди с пониженным социальным отверстием. Сборник рассказов

Но и у художника Нос долго не задержался. Художник увлёкся игрою в азартные карточные игры с призраками и стал распродавать своё имущество. Пришла очередь Носа.

– Прощай, Нос! Ты был мне хорошим другом, но теперь мы расстаёмся. Так велено судьбой, – сказал художник на прощанье.

Носа купил киргизский философ Аполлон. Он положил его в свой коржын с бубенчиками и повёз домой, в степь. На случай калыма своей старшей дочери. В степи уже выпал снег, и приходилось сниматься с кочевья. Было много дел. А тут papa приехал с Носом.

– Я же просила тюрнюр атласный, а не это! Меня с таким приданным никто не украдёт! – возмутилась его старшая дочь.

Носа пробовали приспособить по хозяйству. Запрягали вместе с собаками в упряжку – события происходили в начале XIX века и тогда мало, кто мог провести границу между киргизами (казахами) и народами Крайнего Севера, оттого и пошла сия нелепица – подкладывали под седло, чтобы лучше ездить верхом, пробовали плов в нём делать и кумыс им наливать.

От Носа не было никакой практической пользы. К тому же выяснилось, что он вполне сносно говорит и понимает по-киргизски. Другим языкам он оказался не обучен, а на киргизском изъяснялся даже с некоторым изяществом. С киргизским философом Аполлоном они стали вести долгие и пространные беседы.

– Мне бы хотелось узнать, кто я такой и откуда случился, – Нос вдыхал табачный дым.

– Все мы дети единого бога и пришли с далёкой планеты Мардука, – киргизский философ выдыхал табачный дым.

– Мы все – братья и сёстры, значит? А я смогу найти свою мать и своего отца?

– Да, мы все – братья и сёстры и появились в результате палеоконтакта. Кроме тебя. Ты – нос.

– И что мне делать?

– Искать место, от которого ты отвалился.

– Но не оскорбительно ли это для меня? Не свидетельствует ли это о том, что я являюсь частью, а не полноценным феноменом, субъектом международного права в духе современных немецких теорий?

– Но разве не все мы – часть чего-то большого? В этом и заключается наша феноменальная сущность, что являясь частью, мы презентируем всю целостность. А ты – просто нос и всё.

Заканчивалась долгая полярная ночь, а они продолжали свои беседы. Однажды туземцы докочевали по Голодной степи до Петербурга.

– Здесь нам надо расстаться, – сказал Носу киргизский философ Аполлон.

– Но я не хочу…

– Ты должен найти своё место.

– Мне нравилось у вас. Может быть, я нашёл дом у вас? Нашёл своё место, свою семью?

– Нет, этого не может быть в природе.

– Почему?

– Ты не плоский. Ты – курносый. Тебе искать в Петербурге своё место пристало.

Нос печально (а как ещё иначе, без ног-то) побрёл под мокрым снегом по Литейному. Ему не оставалось ничего иного в жизни, как только связаться с бомжами и наркоманами. А киргизский философ Аполлон облегчённо подумал: «Емжалай», что значит, «Наконец-то мы от него избавились».

Это напоминает другой национальный анекдот. Про эстонца. Эстонец нашёл на дороге дохлую ворону. Вышел из машины, положил в багажник со словами: «А вдруг пригодится». Через год на том же месте останавливается та же машина, выходит тот же эстонец и выкидывает истлевший труп той же вороны из багажника. «Не пригодилась», – говорит эстонец.

Нос не пригодился киргизскому табору. Зато наркоманы, к коим в Петербурге принадлежит каждый второй житель, а, быть может, и каждый первый, быстро взяли его в свою компанию. Дело в том, что Нос был не промах – от чиновника же отвалился как-никак – и под шумок кровавой оргии у проституток втянул в одну из ноздрей пачку ассигнаций. У художника этого из кармана втянул – он ещё тогда богатым буржуем был.

Теперь в сквоте на Васильевском острове поселилась перманентная радость. По вечерам ходили на футбол – он жил с бомжами-наркоманами. На футболе Носу даже несколько раз прилетело в нос. Бить-то больше некуда было. Днём и ночью тратили ассигнации Носа на поддержание приемлемой жизни.

Он уже несколько недель не просыхал. Пить – не пил, не имел такой привычки, а нюхать – извольте. После этого становился бодрым, как смывной бачок, и издавал соответствующие звуки, изрядно смешившие постояльцев сквота на Васильевском острове. Ему казалось, что после долгих скитаний он нашёл свой дом, свою семью и место, от которого он отвалился.

Но ассигнации скоро закончились, и Носу указали на дверь. Пинком ноги. Через окно.

А тут ещё, как некстати, жестокие отходосы начали его долбить. Ноздри у Носа стали размером с огромный болт. Он бессмысленно фланировал по улицам и прошпектом, издавая свистяще-воющие звуки.

Жить хотелось, несмотря ни на что. И он решил, как молодой Оззи Осборн, построить воровскую карьеру. Ему нетрудно было запрыгивать в сумки и обшлага респектабельных граждан и по методу, апробированному в коморке жриц любви, засасывать внутрь себя деньги, а затем столь же незаметно ретироваться.

Не могло так не случиться, чтобы он не попал в один день к девушке осьмидесяти лет, занимающейся ростовщическим промыслом. Вы, дай Бог, узнали в ней процентщицу, коллежскую секретаршу Алёну Ивановну из романа Фёдора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание». Это очень хорошо. Я тоже узнал.

Мы ей немного преувеличили возраст – в шестьдесят ныне даже на пенсию не выходят. И называем девушкой, боясь оскорбить другим каким гендерным словом, запрещённым в нонешние времена.

Алёне Ивановне Нос полюбился. «Занятная фитюлька». Она покрыла Носа слоем золота и инкрустировала смарагдами и адамантами, величала «Калабашкой» и носила под самым сердцем на веревочке. Под титьками, говоря языком черни. Процентщица была уверена в том, что Нос обязательно нужно носить, иначе он испортится.

В роковой день, когда один проклятый нигилист оборвал топором три жизни, одну даже не начавшуюся ещё, Нос висел на своём привычном месте. Под титьками, говоря языком черни.

Когда всё утихомирилось, он выполз, искупался в луже крови, дабы смыть с себя позолоту. Он бы и рад её оставить, но дышать под ней было невозможно. Смарагды и адаманты сохранил, на всякий случай. Как оказалось, не зря.

На улице Носа задержали жандармы. Кончено, окровавленный кусок плоти – к-р-р-р-р-р-айне подозрительный субъект. Нос попытался откупиться смарагдами – адаманты припрятал понадёжнее. И сделка уже готовилась состояться, как к двум жандармам, задержавшим Носа, подошёл ещё один и воскликнул:

– Батюшки, как он на нашего начальника похож, на Виктора, его сиятельства, Васильевича!

– Не бреши!

– Вот те крест! Вылитый он! Он у нас тоже завсегда с красным носом ходит.

– Никак отвалился.

– Истинно так!

Носа понесли к жандармскому генералу Виктору Васильевичу. Тот, увидев, Носа только беззлобно усмехнулся.

– Нос у меня завсегда красного цвета, оттого что я пью много водки и всегда пьян. Но я его нигде не терял, хотя вчера изрядно нажрамшись был. Но тут вот какое дело, раз он – тоже красный, то, вероятно, мой родственник. Как в индийском кино. А мой родственник должен обязательно находиться при солидной должности, иметь дачу и ездить в карете при орденах и лентах. Делать нечего, и поступить супротив сложившихся регламентов я не имею морального права.

И вот представьте, что пройдя все эти перипетии судьбы, достойные Мельмота-скитальца, вы усаживаетесь на атласную подушечку в карету, чтобы ехать на заседание Государственного Совета, как является какой-то майоришка Ковалёв и требует вернуться обратно. Как тут вернуться?

Где справедливость, люди добрые?

прелюдии 1. События 2. Несколько слов о благоустройстве

Все люди хотят ездить по ровным хорошим дорогам, таким, как в Германии. Но не все люди знают, что хорошие ровные дороги были созданы в Германии силой философской мысли Мартына Хайдеггера.

Для перенесения опыта Германии на отечественную почту, оживим Мартына Хайдеггера при помощи священного оживлятора, изобретённого Александром-Айзеком Солженицыным.

Мартын Хайдеггер оживает и идёт по неблагоустроенной улице. Он подходит к КАМАЗу и вываливает из его кузова кучу горячего асфальта. Он, несомненно, супергерой. Дальше Мартын Хайдеггер просит транслировать всё происходящее прямой речью его слов.

Вот идёт по улице Людвиг Витгенштейн, длинный, как сопля. Заведу с ним разговор, о том, о сём.