Бардо

– О как! Понятно! Ну и?

– Что?

– Что! Вот и мне интересно, что! К чему-то же ты это вел?

– Да, конечно, вел.

Романовы зрачки резвятся по бокам в поисках мысли.

– А пиво еще есть?

– Э-э-э, нет! Пиво у нас усе.

Романовы пальцы лапают свои карманы в тревоге. Вот тут-то и оно… Карта-то, карта-то! А ты и забыл, Ромка?

– А какое сегодня число?

– Не знаю. Это ты у меня-то спрашиваешь? А что? Чего разнервничался?

– Да блин, вот думаю, пришла зарплата или нет.

– А как узнать?

– Надо попробовать снять. Вообще, должна была. Но не знаю, я не был на работе последние несколько дней.

– Ну так надо попробовать, да и все!

– Да, купили бы еще пива. А где здесь банкомат, покажете?

– Встаем-с.

И они вышли. Под крылья ночи, под плечи звездам. Рисуя свой путь, огибая небесный торс: здания города. А то, о чем хотел сказать Роман, так и осталось тем, что он лишь хотел, но не сказал. Невысказанной мыслью обо всем. Непонятной самому ему, непонятной никому. О том, что есть

два Бога,

и они суть оба Один.

Второго называют дьяволом,

говорят, что он иной,

но то неправда.

Это Он же,

Один и тот же,

везде и во всем:

разум и тело,

душа и плоть,

садист и мазохист —

Бог,

созданный человеком

по своему образу и подобию,

садомазохист,

Человек.

Роман почти падает и засыпает. Но потом вновь поднимается глазами по канатам, сброшенным звездами сверху своим светом. Перед Романом замкнутое пространство неба. Любимое место смерти: третье небо, куда ведет выпитая Сома. Сома ведет на Ямино небо. Небо Ямы – это высшее небо. То самое высшее бытие, которое вообще только даровано человеку.

Самое высшее небо принадлежит смерти. Три неба. И только одно. Все бессмертное покоится на нем. Все бессмертное покоится в смерти. Потому что смерть – это осуществление жизни, завершение, только через нее все полноценно. И человек среди них. Нет, не среди, не посередине, а в них. Смерть – это жизнь, проживающая свою смерть. Жизнь – это смерть, проживающая жизнь. Романова жизнь идет и не спит. Куда?

В смерть. Смерть – это суд. Говорят, перед ней в глазах вся жизнь. Говорят, после нее мы попадаем в рай или ад. Кто во что горазд. Только вот все это совсем не так.

Неправда, что ад ожидает нас там. Неправда, что существует «там». Неправда, что есть нечто помимо того, что есть. Правда. Ад вечен. Но длится он мгновения.

Неправда, что Бог и дьявол не здесь. Они всегда с нами. В нас. Как и наш ад. Как и наш рай. И судим мы себя сами. И вину выбираем сами. И наша вина – это вина перед нами. Человек – это Бог. Человек – это дьявол. Всю жизнь.

И в самый последний момент. Все замирает. Все останавливается, чтобы свершилась расплата. Вечная. Перед собой. Себе. За все.

Конечная жизнь включает в себя вечность. В свой последний миг. Прежде чем уйти. Жизнь помещает сознание в вечность. Каждого – в свою печь. В глотку вины перед собой. Вот, что это такое. Ад, как и рай – это миг перед вечной смертью, во время которого мы оцениваем все, что было. Сами. Вечность – это миг. Миг – это вечность.

Еще миг.

Роман немного поник,

затем снова, по новой: жить.

– Где мы? Далеко еще?

– Не-не, вон там немного через двор, дорогу перейдем и все.

– Хорошо

вдвоем. Хорошо вдвоем. Хорошо. Ночью. Посреди ночи. Не в одиночестве, а в груди города. Меж фонарных ребер. Грудная клетка города нараспашку, а в ней Роман и его друг, не поодиночке, не одному. Вы скажете: “Какой друг? Он ведь бомж”. Да, он бомж, но он божий.

Не только он, здесь все. Все здесь, нараспашку все чувства. Проплывают в соку глазного яблока деревья и ветви. По почве, по дорожке через двор. За спиной, за спиной. Идти за чьей-то спиной. У пьяной ночи на ладони. Не держись. Ноги и так понесут. Не боись. Ничего не боись.

Не держи ничего за зубами, рви

нараспашку