Грань

– Знаешь, Ваня. Я ведь всю жизнь, можно сказать, себя ограничивал, был максимально адекватным, спокойным, кто-то бы, наверно, даже сказал, что трусоватым иногда. Шел на конфликты только в самом крайнем случае. Не поверишь, как меня это достало. Честно.

– Почему, прекрасно понимаю, о чем ты, и верю. Но в наше цивилизованное и толерантное время…

– Да-да, – перебил Эрик, – знаю, что ты сейчас скажешь: время сейчас другое, не средние далеко века. Человек защищен. Множество инстанций и органов, в которые можно пойти, написать кляузу, стукануть, указать пальцем. Плюс карма, конечно же.

– Ну, примерно в этом русле, – согласился Иван, – но точнее…

– Но точнее то, что в конечном итоге никто тебя не защитит здесь и сейчас, случись что вот в данный конкретный момент. Ты не пойми неправильно, я и сам думал в точности как ты да и большей частью продолжаю так же думать. А то, где я сейчас нахожусь, где и кем работаю, случилось во многом благодаря моему, скажем, покладистому характеру. Вот только характер этот начал вырабатываться не благодаря моему выбору, а под влиянием одного очень далекого происшествия из глубокого детства.

– Какого? – с интересом спросил Юшин.

– Сейчас расскажу.

***

Как мы с вами уже говорили и как упоминал сам Эрик, в детстве он был довольно агрессивным мальчиком. Агрессия эта была часто вовсе необоснованная. Например, когда он на дне рождения двоюродной сестры весь вечер цеплялся и, прямо скажем, харассил одного мальчика. Тогда Эрик – и он прекрасно это помнил – буквально терзал душу бедному мальчишке. Еще Эрик помнил, что испытываемые им тогда эмоции доставляли ему настоящее, неподдельное наслаждение.

Иногда, когда Эрик вспоминал свои детские годы и эту часто переполняющую его агрессию, он во многом сам себе напоминал Эмиля Ахвердиева. Того самого старого знакомого с работы. Паттерны поведения маленького Эрика в те годы и Эмиля, когда тот доставал Эрика в Иркутске, были очень похожи. Несмотря на это, Эрика всегда бесил нагловатый и хамоватый Эмиль. Сам Линдгаард лишь недавно стал задумываться о том, что это его негодование из-за поведения коллеги на самом деле вызвано глубинной завистью той свободе, которую позволял себе Эмиль. Такое смелое и безоглядное на последствия своих действий поведение Эрик уже давно не мог себе позволить. Так что же случилось?

Именно об этом инциденте детства Эрик Линдгаард и рассказывал сейчас своему другу Ивану.

Случай произошел в детском саду, когда маленькому Эрику было около 6 лет, может, чуть меньше или чуть больше. Это случилось на утренней прогулке под серым осенним небом, когда у ребят вырывается изо ртов первый в году парок, сообщая малышам о том, что теплые деньки закончились, а бабье лето начинает неотвратимо отступать под натиском холодных дней настоящей осени. В такое вот осеннее утро и произошел инцидент, придавший, возможно, всей дальнейшей жизни Эрика совершенно новый курс.

Наш маленький герой уже тогда неплохо различал людей: видел, кто смелый, а кто нет, кто добрый и справедливый, а кто скользкий и хитрый, кто готов делиться всем ради друга, готов постоянно брать вину за общие проступки на себя, а кто, напротив, постоянно за глаза валит всё на других, хитрит и пытается именно себя выставить в лучшем свете. Но больше других маленький Эрик не любил и презирал тех, кто неустанно очерняет других перед администрацией в лице нянечек и воспитателей.

Детей с самого раннего возраста учат добру в самом классическом и хрестоматийном его понимании. Этому способствуют и родители, и мультфильмы, и вообще вся современная, ориентированная на детей культура. Одни дети впитывают эту пропаганду лучше и охотнее. Другие же хуже, и часто подвергая сомнению. Ведь даже у ребенка, даже у очень еще, казалось бы, маленького и несмышленого возникает вполне логичный вопрос: а выгодно ли быть хорошим? Что он-то с этого будет иметь? Поступят ли другие люди, по отношению к которым он почему-то должен быть образцом идеального члена общества, так же хорошо с ним? Сделают ли они, окажут ли они ему те же честь и услуги, вернут ли доброту и такт? И не получив утвердительного ответа на этот вопрос, уже в детском саду многие дети если еще и не сворачивают, то уже часто стреляют глазками в сторону, чтобы посмотреть: а что там, за этой узкой дорожкой правильности? Понемногу они начинают посматривать в сторону эгоизма, себялюбия и хитрости. Порой они даже начинают пробовать своей маленькой ножкой почву на тропе агрессивного поведения, плетения заговоров против кого-то и, допустим, стукачества на неугодных.

Именно таких вот маленьких человечков, посматривающих на темную сторону, очень хорошо видел маленький Линдгаард. Конечно же, в то время, и это понятно, он не проводил никаких анализов и не философствовал по этому поводу. Он просто видел, как поступает тот или иной ребенок в конкретной ситуации, и тут же интуитивно понимал, соответствует ли это его внутреннему моральному компасу или же нет. То, что этот самый его компас работает и показывает туда, куда надо, Эрик знал. В этом его убеждали в первую очередь любящие родители, будучи по-настоящему честными людьми. Они воспитывали своего единственного ребенка по своему образу и подобию, а как же иначе? Друзья в садике в основной массе симпатизировали Эрику и хотели дружить с ним. Они уважали его и признавали в нем лидера. Воспитатели тоже видели в нем способного и перспективного мальчика, всегда здраво и ясно рассуждающего.

Такое всестороннее признание укоренило в молодом Линдгаарде мысль, что он может вмешиваться и судить сверстников, если те, по его мнению, чинят какую-либо несправедливость. Именно так как-то раз и случилось в то самое холодное утро, когда группа Эрика на прогулке сосредоточилась возле одного из городков на территории детского сада. На центральной площади, скажем так, этого городка находилась песочница, где и пребывало тогда подавляющее большинство мужской половины группы. Эрик же залез на ракету рядом с песочницей и взирал оттуда на согруппников с приличной для ребенка высоты.

Оттуда Эрику очень хорошо было видно, что происходит в переполненной песочнице. Там, внизу, мальчик Женя, коротко стриженный темноволосый ребенок с узкими глазками и выдающимся вперед верхним рядом зубов, что делало его похожим на крысенка, пытался закопать в песок одного тихого и мелкогабаритного мальчика. Закапываемого Эрик знал, и этот мальчик всегда вызывал в нашем герое симпатию. Он не был каким-то чересчур шумным или веселым шутником, не был особо талантливым в чем-то да и фантазией тоже отнюдь не блистал. Однако Эрик видел в нем хорошего, доброго и, самое главное, чуткого товарища, который всегда подойдет к тебе, если ты почему-то грустишь один или свалился, например, в лужу при штурме какой-нибудь полуразрушенной беседки на территории садика.

Именно так однажды и случилось как-то раз с Эриком. Миша, этот мальчик, тогда был первым, кто пошел вытаскивать его и позвал воспитательницу, пока Эрик в шоке от падения отряхивал курточку и штанишки от весенней грязи.

И именно этого маленького Мишу по каким-то абсолютно непонятным для Эрика причинам в данный момент пытался захоронить в недрах песочницы крыса-мальчик Женя. Происходящее никак не состыковывалось с тем, как должно относиться к хорошему ребенку, по мнению Эрика. И он незамедлительно, торопливо спустившись с ракеты, поспешил восстанавливать пошатнувшуюся справедливость.

Эрик подошел к песочнице и поинтересовался, почему и за что сейчас происходит погребение хорошего человека, что такого тот сделал? В ответ Эрик получил рекомендацию «отстать», и что вообще это игра такая, а Эрик ничего не понимает, да и Мише на самом деле классно и весело. Однако лицо Миши, скованное тисками страдания, щедро присыпанное песком, с вынужденно закрытым одним глазом говорило о диаметрально обратном. Эрик потребовал отдать ему лопатку, потому как надо откапывать Мишу, что игра, очевидно, зашла дальше необходимого. На это Женя раздраженно спросил, почему тот «докопался», и предложил Эрику идти гулять. Еще он заявил, что никакую лопаточку для освобождения из песочного плена страдающего Миши ему не дадут, ведь эта самая лопаточка нужна для дальнейшего закапывания.

Эрик в тот момент понял, что цивилизованный диалог зашел в тупик и необходимо переходить к решительным действиям. Он поднял голову, осмотрелся, нашел взглядом возле одного из сооружений городка немаленькую такую, увесистую детскую лопатку, которая чем-то напоминала саперную. Недолго думая, маленький поборник справедливости направился к лопатке, поднял ее и неотвратимо, как сама судьба, пошел обратно к песочнице. Перехватив лопатку так, чтобы на голову несговорчивого Жени она опустилась плашмя (он ведь не хотел никого убивать), Эрик настойчиво постучал крысу-мальчика по плечу, и когда тот обернулся, со всей силы врезал ему по роже черной лопаткой. Щека Жени мгновенно покраснела, и он, сощурив свои и без того неширокие глазки, с недоумевающей ненавистью смотрел на Эрика. Потом, повинуясь своему устоявшемуся шаблону, Женя оглянулся, увидел дежурную воспитательницу и уже открыл рот, крича: «НАТА-А-А-АЛЬЯ ВАЛЕРЬ!..». Как вдруг получил лопаткой по второй, левой, щеке, а потом еще и еще раз по правой. Эрик теперь не стеснялся и бил презренного ябеду со всей своей силы 6-летнего мальчика. Пару раз угол лопатки в не совсем еще ловких и уверенных ручках немного изменялся, благодаря чему на лице Жени появилась пара кровавых царапин от углов лезвия.

На крики детей подоспела Наталья Валерьевна. Она вырвала орудие возмездия из рук Эрика, растащила мальчиков и увидела вкопанного Мишу. Женщина в общих чертах поняла, что здесь случилось и почему в маленьком Линдгаарде опять взыграла кровь его отчаянных скандинавских предков. Эрик просто-напросто опять пришел на помощь очередному несправедливо поруганному и обиженному. А еще она также знала, что когда спросит Эрика об очередной его агрессивной выходке, то в ответ услышит довольно обоснованное объяснение своих действий. Маленький мститель скажет, что это не просто так, а в защиту хорошего человека и друга, которого обижали. Ну кто, если не он, еще пришел бы ему на помощь? Сама Наталья Валерьевна часто терялась в таких случаях, так как, с одной стороны, разумеется, должна была ограничивать яростные порывы Эрика, но с другой – восхищалась мальчиком, его смелостью и рассудительностью. Люди ведь любят мстителей, тем более мстящих праведно. Иногда, правда, бывает, что этим мстителям совсем немного лет и они просто вынуждены подчиняться тетенькам-воспитательницам. Но это пока…

Наталья Валерьевна всегда таяла под напором горячего маленького сердечка, всегда готового защитить слабых от зла и несправедливости. Поэтому если она и ругала Эрика, то совсем чуть-чуть, и, скорей, даже не ругала, а пыталась донести до мальчика, что таким образом дела в нашем непростом мире не делаются и надо сдерживать себя. Она в который раз пыталась донести до Эрика, что, когда тот видит несправедливость, нужно просто говорить ей, Наталье Валерьевне. Конечно же, мудрая воспитательница понимала, что такие мальчики, как Эрик, никогда не пойдут ябедничать взрослой тете, особенно если могут разобраться сами. Но сказать хоть что-то, естественно, должна была.

Трудности в воспитательный процесс, по мнению Натальи Валерьевны, добавляло еще и то, что родители Эрика, особенно отец, всегда откровенно хвалили ребенка за подобное поведение. О чем они только, казалось бы, думали? Но тем не менее. И похвала эта, естественно, укореняла Эрика в своей правоте, придавая ему такую уверенность, которую не могли развеять слова всех самых мудрейших воспитательниц этого мира.

Однако позже, в вечер того же дня, в который Эрик наградил ненавистную крысиную морду яркими алыми царапинами, заступаться за своего отпрыска пришла такая же мощная сила, наподобие той, что всегда поддерживала Эрика. В тот вечер за Женю пришла заступаться его мама. Хитрая женщина выбрала время, когда почти всех детей уже забрали из садика и воспитательница сидела в своем кабинете, занимаясь какой-то бумажной работой. В общем, случилось так, что взрослых не оказалось рядом. Рядом с Эриком тогда не оказалось вообще никого. Некому было вступиться за младшего Линдгаарда, объяснить, почему он сделал именно так, просто встать на его сторону. Именно в тот час в спальню мальчиков и вошла Женина мама. Все кровати в спальне были пусты и красиво заправлены, а Эрик в полном одиночестве сидел за столом и собирал конструктор в ожидании своих родителей, которые часто задерживались в силу работы.

Мама Жени тогда сделала вот что. Она дала Эрику встать, сказала ему, кто она такая, и оттеснила Эрика в угол. Сказала, что ничего не хочет слушать о том, как не прав был ее сын, унижая другого ребенка, она лишь нависла над Эриком, запертым в углу возле двери, осознающим над собой намного превосходящую силу взрослого человека. Плюс этот человек держал его за ухо, делал ему больно. И, казалось, эта боль никогда не закончится, ведь сейчас никто не мог за него заступиться. Взрослый этот человек сказал ему, что если тот еще хоть только раз тронет ее драгоценного сыночка, то человек этот изуродует Эрика и превратит его жизнь в кошмар. Теперь уже, спустя много лет, Эрик много чего не помнил из того, что случилось в тот вечер в спальне мальчиков. Но вот этот чудовищный посыл в разы превосходящей силы и статуса над ним он запомнил. Его подсознание запомнило. То, что никого не было рядом, чтобы его защитить от этой превосходящей силы, он запомнил. Он запомнил, что последствия за свои действия он несет суровые. Несет их один. А за других вступаются.

***

– Вот так вот, Ваня, – закончил Эрик, – а то был бы твой покорный слуга сейчас каким-нибудь, ну… бойцом ММА в лучшем случае, а в худшем бы на нарах где-нибудь чалился, а то и под ними.

– М-да… – протянул Юшин, – действительно, прав был дядя Фрейд, или кто там, Юнг, может быть, говоря, что все ниточки из нашего детства тянутся…

– Так оно и есть. Знаешь, – продолжал Эрик, – сейчас я, конечно, ни в коем случае не благодарен той женщине, маме этого крысюка. Но благодаря ей во многом, я почти в этом уверен, сейчас я стал тем, кем стал. Жаловаться, сам понимаешь, на это вроде бы глупо. Кто знает, каким бы я был, если бы рос с тем чувством безнаказанности и физического превосходства над другими, как в детстве?

– Наверно, таким, как сегодня на парковке, – улыбнулся Иван.

– Это еще в самом безобидном случае, – ответил Эрик.

Однако Линдгаард не рассказал своему другу одного интересного изменения. Дело в том, что поведанное им воспоминание всегда было с ним, оно было вшито в его подсознание. Эрик всегда знал причину, по которой его характер сейчас такой, как есть. Но после памятного сна об убийстве, когда Эрик заново думал об этом переживании своего детства и когда пересказывал его, что-то в корне изменилось. Теперь Эрик помнил те события совсем иначе. Точнее, их финал. Как будто кто-то или даже что-то присутствовало тогда в спальне мальчиков в тот роковой вечер. Как будто бы сильная мужская энергетика была там. Была с ним, былаза него.

После того как парни разошлись и Эрик, сидя в такси, держал путь домой, он еще раз прокручивал в голове это событие из его детства. Что-то странное всплывало в памяти на этот раз. Точнее, кто-то странный. Незнакомый, доселе не фигурировавший в этой истории. Конечно, бывает так, когда воспоминания далекого прошлого блекнут, подобно старой затертой фотокарточке. Там уже с трудом различимы, а порой и начисто не видны некоторые детали, которые до этого были различимы четко. Постепенно эти детали затираются, а еще через какое-то время становятся едва заметны. А если воспоминание совсем старое, то и вовсе зачастую никаких деталей, кроме самых основ, во многом додуманных сегодняшним разумом человека, там уже и нет. И нельзя с уверенностью сказать, что же здесь исторически достоверное, имело место в прошлом, а что лишь плод твоего воображения, заполняющий пробелы, появившиеся со временем, домыслы.

Вот и Эрик сейчас в такси поймал себя на мысли, что стал припоминать новую подробность того разговора с мамой побитого им мальчика из детства. Разговора, изменившего его судьбу. Он тогда увидел краешком своего детского зеленого глазика, в котором стояли слезы от бессилия и страха, как некий силуэт прошел в комнату, в спальню мальчиков. Эрик как будто бы ощутил тогда приятный запах хорошего парфюма, чем-то напоминающего аромат, которым пользовался его отец. Он еще подумал, кажется, тогда: когда вырасту и если буду использовать духи, то их запах будет очень похож на этот!

Силуэт, а судя по походке и одежде, которые смутно различал Эрик своим заплаканным левым глазом, это был мужчина, остановился за спиной женщины, скручивающей ухо мальчика. Маленький Эрик сразу почувствовал прилив душевных сил и надежду, можно сказать, убежденность в том, что фигура пришла поддержать его. Он ведь хотел тогда этого всем сердцем и чувствовал, что сейчас его ругают несправедливо.

Силуэт из-за спины женщины спокойно сказал тогда: «Отпусти ухо мальчика, а то я сейчас точно так же поступлю с твоим ухом». Ушной захват раскрылся, и мальчик наконец-то смог взглянуть на мир трезво без пелены боли, застилающей глаза. В полумраке общей спальни он посмотрел на так кстати появившегося спасителя. Мужчина был высок и строен, в сером, необычного кроя пальто, казалось, опередившем свое время. По крайней мере, Эрик отметил, что не видел ничего похожего в те годы на взрослых дядях. Но, разумеется, может, пальто было просто импортным, привезенным из-за границы. Лицо мужчины очень напоминало лицо отца Эрика, только моложе. Также что-то в этом лице неуловимо напоминало и его маму.

Мужчина сказал спокойным, мягким, но в то же время достаточно низким и уверенным голосом:

– Мальчик, выйди, ты не сделал абсолютно ничего плохого, я поговорю сейчас с этой тетей. Вытри слезы, ничего и никогда не бойся. Скоро придет твоя мама, она заберет тебя. Ты можешь уже идти в гардероб и начинать собираться. А я пока поговорю с этой тетей по-взрослому, – сказал мужчина и подмигнул маленькому Эрику правым глазом, цвет которого в сумраке мальчик не разглядел.

Сейчас, размышляя обо всем этом, Эрик Линдгаард нашего времени пытался сообразить, откуда взялся этот новый фигурант того самого детального и, пожалуй, определяющего в его жизни воспоминания. Почему раньше этот эпизод был начисто стерт из его памяти? Тому было два объяснения, по мнению самого Эрика. Первое – этот человек действительно был там тогда, а стресс, пережитый мальчиком в тот вечер, каким-то образом заблокировал память о нем и только сейчас под влиянием непостижимой цепочки ассоциаций блокировка была разрушена. Однако как в таком случае мужчина мог знать, что Эрик ни в чем не виноват, откуда вообще Эрик помнил его эту реплику чуть ли не буквально после стольких лет?

А может быть, Эрик просто сам придумал себе этого нового персонажа? Подсознание же его придумало эту самую реплику. Реплика была придумана, после чего, подобно эффекту дежавю, записана сознанием одновременно в сектора мозга, отвечающие и за память о прошлом, и за восприятие настоящего. Возможно, тогда в спальне никого третьего и не было, а были только он и женщина-мучительница. Просто память дорисовала нужное, чтобы человеку было легче сейчас. Память ведь так и работает. Если вы спросите двух людей об одних и тех же событиях пусть и не самого далекого прошлого, каждый расскажет вам об этих событиях в более выигрышном для себя свете. Но Эрику не хотелось останавливаться на этой версии, он был одним из тех, кто всегда предпочтет обыденной прозаичности налет мистической таинственности.

Была еще и третья версия. Но была она уж настолько невозможной и бредовой с точки зрения даже самого минимального здравого смысла, что Эрик решил ее просто проигнорировать и не принимать во внимание. Официальным же он выбрал объяснение № 1.

Между тем такси доставило приятно утомленного Эрика к подъезду дома, где он жил. Тот расплатился наличными с водителем, вышел из машины, прошел к своему автомобилю и, не найдя на том ни единого следа возможного соседского отмщения, довольный, не спеша поднялся к себе домой.

Глава 7

Спустя четыре абсолютно ничем не примечательных для Эрика дня ему приснился очередной интересный, мягко говоря, сон.

Вновь он ощутил себя под гнетом глубочайшего стресса, уязвимым и с чувством давящего смятения, а проснулся, не понимая, где сон, а где реальность.

– Да что же это за жесть такая? – полушепотом, потому как была глубокая ночь, поинтересовался сам у себя Эрик, зажигая светильник на прикроватной тумбочке.

Снилось ему вот что. Он уже не был прямым участником событий, а, будучи чем-то вроде бестелесного духа, для которого нет стен и препятствий, наблюдал сейчас взрослого мужчину кавказской внешности со смурным, мрачнее тучи лицом. Рядом с ним в маленькой как будто бы кухне сидела женщина. Она сидела с опущенными в пол глазами и в платке. Тот был повязан на мусульманский манер, так что покрывал одновременно шею и голову.

Мужчина потянулся к черному кирпичику смартфона на столе.

– Рахим, ну ты ведь меньше 15 минут назад набирал его номер, – со вздохом сказала женщина.