Прекрасные наполовину

– Шелдон, ради Бога, не надо так говорить, – взмолилась Джо. Она взяла его на руки и начала медленно гладить по голове.

– Но я не могу не говорить этого. У Лари, например, ходя бы ноги есть, а какого мне, когда ты даже убить себя не можешь! Я ведь раньше пытался, задерживал дыхание, но ничего не получалось, всё-таки я снова начинал дышать. Мне бы только руки да ноги иметь. А чего ещё для счастья надо? Вот я глупый был в детстве: мечтал писателем стать – да мне бы лучше просто ощутить, как это ходить, трогать руками что-нибудь, сгибать и разгибать пальцы. Знаете, что я понял, истинное счастье – есть ощущение того, что ты просто жив, что у тебя есть голова, руки, ноги. Мне знаете, как кажется, нужно быть благодарным Богу за это, а не пенять на судьбу из-за каких-то там мелочей, понимаете?

Слёзы ручьём текли из его глаз. Глаза Джо тоже были на мокром месте, только Лари ещё как-то себя сдерживал.

– Нет, не надо раскисать, – проговорил он. – Мне кажется, нужно уметь преодолевать трудности. Я всегда говорю, мы люди, а настоящие люди умеют это делать!

Шелдон посмотрел на Лари.

– Мы люди? – удивлённо спросил он. – Ты разве не слышал, что о нас говорят? У остальных людей даже язык не поворачивается называть нас людьми. Мы для них – страшные существа, они говорят, что нас отвергло всё человечество. Разве мы люди?

Лари хотел что-то добавить, но Джо опередила его:

– Не надо спорить, не хватало, чтобы мы между собой переругались. Запомните, Бог всех нас любит, всех, не зависимо уроды мы, или нет!.. Ой, кстати, сейчас придут ещё все остальные.

– Сейчас? – удивился Лари. – А сколько времени?

– Почти одиннадцать.

Тут послышались шаги, и дверь отворилась. В фургон влетел ночной ветер, и Шелдон задрожал от холода. В комнату вошло четыре человека: Стивен, которого все называли человеком-горой из-за его огромного горба, сиамские близнецы Элла и Эмма, вернее было сказать, что вошла только Элла, а Эмма волочилась за ней как какой-то ненужный отросток, и микроцефалка Дороти, которую Элла вела за руку.

– Хорошо, что вы пришли! – радостно приветствовала их Джо, поглаживая бороду.

– Да, я тоже думаю, как хорошо, что мы пришли, а то я так за сегодня вымотался, что спать буду как убитый, – сказал Стивен. – Не поможете мне найти вешалку, а то вечно забываю, где она?

С курткой в руках он стоял, глядя в пол, но не от того, что ему так хотелось, просто позвоночник его так искривился, что он не мог больше поднимать своей головы. К нему подошла Элла, и, взяв его куртку, повесила её на крючок в углу.

– Ох… Я так сильно устала, – сказала она, присаживаясь на стул. – Вам не понять, как же сложно вечно таскать с собой сестру-идиотку.

Элла всегда сидела весьма странно, хотя все остальные уже привыкли к такой её позе: она садилась на стул боком к спинке, иначе Эмма ногами уткнулась бы в эту самую спинку. Она давно привыкла носить с собой свою сестру, та была не очень тяжёлая. Элла считала, что ей ещё крупно повезло, что Эмма в принципе не тяжёлая, но ещё больше ей повезло в том, что Эмма была слабоумной и ни слова за свою жизнь не произнесла. «Представляете, – сказала как-то раз Элла, – как бы было ужасно, если бы моя сестра разговаривала, она бы, наверное, постоянно меня укоряла, что я её не правильно ношу, что ей больно, а так она молчит, ничего не понимает, не правда ли красота!»

Элла всегда была немного ленива и никогда не упускала подходящего случая показать, что ей очень тяжело управляться со своей сестрой. Она часто тяжело вздыхала, закатывала глаза, показывая, что ей дурно, и что она вот-вот упадёт в обморок. И другие артисты естественно оказывали ей помощь, спрашивали, довести ли её до фургона, принести ли ей воды. Элла считала, что нужно брать от жизни всё что только можно, и не воспользоваться возможностью почувствовать себя беззащитной она просто не могла. Подобные ухудшения её состояния уже вошли в систему, и каждый вечер, когда заканчивалось шоу, её спрашивали, не нужна ли ей помощь. Но Элла всё же старалась не всегда пользоваться этой бескорыстной помощью и не всегда просить о ней, иначе бы она выглядела в глазах других капризным и эгоистичным человеком, а такой она не была. Если того требовали обстоятельства, то она быстро забывала про свою сестру, и про то, что часто даже не может пройти несколько метров до своего фургона.

Элла хорошо помнила то время, когда практически все называли её: «Элла-и-Эмма». Имена сестёр, как и когда-то тела, срослись, и получилась одна большая форма: Элла-и-Эмма. Два человека, одно тело. Элла помнила, как подружки, к примеру, кричали ей: «Элла-и-Эмма, пошли строить песочный замок». Но то далёкое время, слава Богу, было уже в прошлом…

Элла не любила вспоминать детство и подростковый период: не самые красочные воспоминания остались у неё от того времени. Родители в семилетнем возрасте сдали бедную Эллу-и-Эмму в приют, где она и жила до совершеннолетия. Где-то в шестнадцатилетнем возрасте, когда её уже полностью перестали называть двойным именем, она осторожно прокралась на кухню приюта, там тогда никого не было. (Став взрослой, она часто думала, какой же плохой был её приют, раз те, кто в нём работали, оставили кухню без присмотра). Она отчётливо помнила, как достала из большого шкафа огромный кухонный нож и приготовилась раз и навсегда расстаться со своей вечно мешающейся сестрой.

– Прощай… Прощай, – бормотала она.

Элла сжала руку в кулак и начала бить им сначала по голове, а потом ногам сестры. Она со злостью шептала:

– Прощай… Прощай, идиотка…

Она поднесла нож прямо к своему животу, где её тело встречалось с телом Эммы. Нож надрезал её кожу, и из раны тут же засочилась кровь.

– Прощай, – продолжала бормотать Элла, крупная слеза упала ей на руку, в которой она держала нож.

Никогда ещё, как в тот момент, её желание отделить от себя сестру не было так велико. Она внушала в себя мысль, что не должно было быть этой вечно молчавшей слабоумной Эммы.

Неожиданно Эллу кто-то схватил за плечи.

– Ты что творишь, а? – раздался звонкий голос поварихи.

Она выхватила из рук Эллы нож и отшвырнула от греха подальше. Элла плохо помнила, что было потом, вроде как, её вывели из кухни, позвали врача. Благо, порез был неглубоким, поэтому всё обошлось лишь повязкой. Через несколько лет Элла поняла, как ей тогда повезло, что кто-то смог её остановить. Если бы повариха, пришла на пять минут позже, кто знает, осталась ли Элла живой, ведь смерть её сестры сразу же привела бы к её смерти. Она поняла, какой ужасный поступок, какой грех хотела совершить, но ненависть к Эмме не исчезла, она лишь немного охладела и всё…

– Элла… Элла, ты меня слышишь? – говорила Джо.

– А? – промолвила Элла, очнувшись.

– С тобой всё в порядке? Я тебя спрашивала, как сегодня всё прошло с Дороти, а ты, как будто оглохла.

– С Дороти всё, слава Богу, нормально. Мистер Голдмен всё-таки раскошелился на доктора. Я ведь говорила, что он самый настоящий жмот. Но когда этот чёртов доктор пришёл, мы говорим ему, что у Дороти была высокая температура, только сегодня жар вроде бы спал. А он посмотрел на нас с удивлением и говорит: «Ну, знаете ли, микроцефалы, по-моему, долго не живут» так и сказал: «долго не живут»! Я понимаю, так можно было сказать о кошке или птичке, но их и то жалко, а тут он сказал так о человеке!

– Так он дал ей хоть какое-нибудь лекарство? – перебила Джо.

– Да, укол какой-то сделал. Как же Дороти только там не брыкалась! А сейчас хоть температура стала нормальной.

Элла посмотрела на Дороти, которая с важным видом расхаживала по комнате.

– Иди ко мне, моя дорогая! – позвала её к себе Джо.

Она раздвинула свои руки в стороны, готовясь принять микроцефалку в объятья. Дороти, как только увидела, распростёртые объятья, сразу поспешила к Джо. Она забралась к ней на колени и сильно прижалась, будто маленький ребёнок к маме.

– Ну что наша Дороти скажет? – спросила Джо.

Дороти подняла на неё взгляд и произнесла:

– Гы… Го… Го… Гы…

– Что ты хочешь сказать, обижали тебя сегодня на шоу, да?

После этого вопроса Дороти, будто поняв его смысл, что совершенно было невозможно, ещё сильнее прижалась к Джо. Когда она с кем-нибудь обнималась, то всегда глубоко дышала, может быть, стараясь запомнить запах этого человека.

Джо хорошо помнила, как Дороти появилась в цирке Голдмена. Мистер Голдмен привёл её в один из весенних вечеров позапрошлого года, тогда он широко улыбался, и походка его была совсем не такой как обычно, более торжественной что ли. Он считал довольно большой удачей, что ему удалось найти такого уникального фрика. Но мистер Голдмен как впрочем и многие артисты его цирка не думал, что бедная Дороти больше чем просто уникальный фрик. Он говорил, что любит Дороти, но так любят не человека, а скорее мешок денег, он радовался, когда видел резвящуюся на улице микроцефалку, но так радуются скорее найдённой на дороге монетке.

Проблема таких людей как Дороти состоит в том, что они с самого своего рождения живут словно в каком-то стеклянном шаре или за какой-то стеной, отделяющей их от общества. Из-за этого самого шара они никак не могут контактировать с остальными людьми: они совершенно не понимают, что происходит вокруг них. Такие люди рады бы выбраться из своего заточения, из этого невидимого барьера, ограничивающего их сознание, но они не в состоянии сделать этого и вынуждены надеяться только на помощь от других людей. Но люди напротив предпочитают не помогать подобным инвалидам, а смеяться над ними, а Дороти и все остальные её товарищи по несчастью продолжают жить дальше, даже не замечая, что всё остальное человечество отвернулось от них.

Джо было досадно, что многие артисты и зрители не видели в Дороти совершенно добрую ничем не загубленную душу. Дороти искренно радовалась жизни, любила всех людей, каких только встречала. Отрешённость от общества хоть и сделала её совершенно беззащитной против других людей, но при этом уберегла её от вражды, лицемерия и фальши мира. Дороти являлась чем-то вроде цветка, выросшего в пустыне, которому совершенно было невдомёк, где он растёт, и который вместо того, чтобы придаваться унынию из-за тяжёлой судьбы, решил принести в этот мир радость и свет.

Каждый артист цирка Голдмена хоть один раз видел, как Дороти весело пляшет на траве, греясь в лучах солнца. Один раз во время одной из таких её прогулок, она подошла к старому угрюмому акробату Джорджу. В руках у неё были какие-то старые бусы, которые кто-то ей подарил. Дороти минуту смотрела на Джорджа, а потом протянула ему эти самые бусы. Кто знает, что заставило Дороти подойти именно к акробату, и зачем она отдавала ему своё украшение, может быть, хотела подарить его.

– Гу… Гу… – пролепетала она, стараясь привлечь внимание Джорджа.

Джордж посмотрел на Дороти и усмехнулся. Она всё так же продолжала протягивать ему бусы.

– Го… Га… – пыталась что-то сказать Дороти.

Это уже начало злить акробата, его могли запросто увидеть, а потом наверняка бы начали над ним смеяться. Он отошёл, но Дороти устремилась за ним. Она смотрела ему прямо в глаза, вокруг которых находились многочисленные морщины. От этого взгляда Джорджу стало не по себе, он попытался отогнать Дороти, но его попытки не венчались успехом. Тогда он слегка толкнул её. Вернее он думал, что сделал это слегка. Дороти отшатнулась и упала прямо на песок.