Безымянный подросток с окраины города

Лиза медленно развернулась и посмотрела на Андрея – в полнейшем молчании, не произнося ни звука. Её взгляд не сулил ничего хорошего. Тревога – вот что зияло в зрачках. Неужто она заметила? Или у него и правда всё на лице написано?

Лиза, милая… Перестань на меня так смотреть…

Мне становится ещё хуже.

– С тобой что-то не так, – она накрыла ладонью его щеку, и от одного этого прикосновения (ладонь – щека, щека – ладонь) к глазам волнами хлынули слёзы. Андрею удалось остановить их где-то на подходе, в районе горла. Почему-то как только Лиза коснулась его, всё внутри пробрала такая дрожь, что, казалось, завибрировали кости. Андрей будто был заряженным оружием (чёрным «глоком»), снятым с предохранителя, и Лизе лишь стоило ещё раз коснуться его, чтобы спустить курок. – Ты какой-то другой, Андрей. Всё нормально? У тебя… у тебя взгляд испуганный, глаза испуганные. Раньше такого не было… Что-то случилось?

И этот выжидающий взгляд… Её глаза цвета поверхности моря в ясный солнечный день, подчёркнутые черным контуром, заглядывали ему прямо в душу, и он побоялся – действительно испугался, – что если не опустит свои глаза, то Лиза в них найдёт всё, всё и даже больше. И тогда ужаснётся. И тогда выбежит из квартиры, проклиная себя, обещая, что больше никогда не встретится с Андреем, этим чудовищем и монстром.

– Эй – другой ладонью она накрыла другую щеку, отчего Андрей мигом дёрнулся. Словно от удара. Это не укрылось от Лизы. – Я же вижу, ты какой-то нервный. Что-то гложет тебя, и не пытайся это скрыть. Андрей, – она приблизилась, – не забывай, что я рядом. Мне ты можешь доверить всё что угодно.

И обняла его… Положила руки на спину, сомкнула их и прижалась к нему всем телом… Это… Это обезоруживает. Это обезоруживает того, кто не знал нежности всю жизнь и уже привык к собственной и чужой грубости, и жестокости мира, и толщине собственной кожи, больше похожу на мёртвую, чем на живую. Андрей получал много ударов, несколько раз ему ломали кости, порвали два сухожилия на пальцах обеих рук, десятки раз расквашивали губы и ещё больше просто огревали по голове кулаком; он видел собственную мать с сочащейся изо рта кровью, которая ползала по полу и искала свои зубы; кричал от боли, когда отец тушил об него сигарету; метался в страхе по комнате, когда сослуживцы кинули на него покрывало перед избиением; стонал, тихо рыдал в мокрый асфальт после того, как его обоссали, а Колю зарезали как свинью. Всё это он еле вытерпел и преодолел, но ничего из этого не сравнится по силе с тем, что сейчас делала Лиза – обнимала его. Обычные объятия. Их Андрей боялся больше всего, именно они наносили сильнейший удар – все остальные казались щекоткой на их фоне. Андрей не знал, что противопоставить нежности; на удар – удар, на дерзкое словечко – более дерзкое вместе с ударом, на вызывающий взгляд – ещё более вызывающий. А здесь… во время объятий с Лизой Андрей ощущал себя настолько уязвимым, что ему казалось, он стоит без кожи и любой толчок мира по нему – даже слабенький удар – будет смертельным. Нежность была для него самым страшным оружием. Наверное, потому, что никто никогда по отношению к нему это оружие не применял. А вот Лиза… Ей, наоборот, некому было дарить свою нежность. Но ведь если это нежность, почему Андрею становится так страшно, когда его обнимают? Страшнее чем в кровавой драке, чем в отделении банка во время ограбления, чем во дворе-колодце в момент поножовщины. Именно простые объятия Лизы… искренние, когда она словно пытается слиться с ним в единое целое… так пугают его. Ничто так не пугает.

Всё-таки слёзы приблизились к глазам. Незаметно для Лизы Андрей поднял руку и вытер проклятые слёзы, изо всех сил стараясь оставаться спокойным. Он тихо проговорил:

– Со мной всё в порядке, я просто очень устал. Знаешь, мама сейчас болеет, отец забухал, так что приходится подрабатывать. Я… я просто устал, Лиз. Всё хорошо.

Она отпрянула от него, и снова две пары глаз – те, в которых сияла лазурь, и те, в которых страх смешивался с тревогой – сплелись в немом диалоге. Какое-то время Лиза неотрывно смотрела на Андрея, держа руки на его щеках, чувствуя их пыл, пламя.

Она мне не верит. Видит, что я вру.

И когда розовые от природы губы чуть приоткрылись, Лиза сказала:

– Помни, что я рядом. Я никуда не уйду от тебя, слышишь? Я рядом. Вот здесь, – она ткнула пальцем ему в грудь, и он ощутил, как в ответ на её касание сильнее по рёбрам ударило сердце. – Я знаю, что должно помочь. Подожди-ка чуточку, я сейчас.

Через несколько секунд экран компьютера вспыхнул, и Андрей увидел на рабочем столе тот самый пейзаж, что отражался в его глазах ночью, когда две жизни чуть не закончились трагедией – горящий огнями Петербург с видом с крыши этого дома. Лиза поставила на рабочий стол именно эту фотографию… именно оттуда она взирала на город, решая, спрыгнуть с крыши или нет… Напоминание о смерти. Напоминание о жизни, дарованной ей неизвестно кем неизвестно для чего.

Пальчики заскакали по клавиатуре, и вскоре открылась папка с музыкой, а за этим, по одному щелчку мышкой, из колонок (он ещё и колонки ей купил…) хлынул голос, который уже был знаком Андрею. В маленькой комнатке, заставленной книгами, украшенной гирляндами, Zivert запела одну из своих песен – тех, что поддерживала жизнь в маленькой девочке, учащейся быть женщиной.

«Зелёные волны» начали разливаться по воздуху, а Лиза вновь подошла к Андрею, положила руки ему на плечи и тихо сказала:

– Давай потанцуем. Без слов, молча, просто потанцуем. Это должно помочь.

Андрей укрыл её бёдра ладонями, и вместе они поплыли в медленном танце, названия которому человечество ещё не придумало. Сначала Андрей почувствовал в груди лёгкую щекотку, похожую на ту, какая настигла его в начале их первого танца – волшебного, прекрасного, под песню Zivert «ЯТЛ», – но эта щекотка сразу пропала. Сейчас танец был другим, совсем другим. Андрей двигался с трудом, потому что направлял все силы на сдерживание дрожи, на то, чтобы держать её внутри, не дать вырваться наружу. Zivert всей душой старалась создать романтичную атмосферу, огни гирлянд лишь помогали ей в этом, и всё, всё, окружающее Андрея, было пропитано романтикой – Лиза постаралась на совесть. Но вот в голове Андрея клубилось лишь одно; оно билось о стенки черепа, вгрызалось в мозг, а когда отпускало, позволяло ему какое-то время истекать болью, и имя этому – Страх. Отчего-то Андрею становилось не по себе от музыки, хотя ничего страшного в ней не было, но каждый удар инструмента, каждый бит заставлял его стискивать зубы и словно бил по напрягшимся мышцам.

Вдруг Лиза всё увидит? Она не переставала смотреть на него, и всякий раз, когда Андрей осмеливался и поднимал взгляд, натыкаясь на взгляд Лизы, он тут же опускал глаза вниз. Он боялся смотреть ей в глаза. Она-то всё увидит, для неё его душа открыта, самый потайные уголки для неё – хорошо освещены. Вдруг она увидит страх? Или что хуже того, увидит причину этого страха.

Он чувствовал, как тяжело она дышит. Чувствовал, как в него врезается раскалённый воздух, вырывающийся из её лёгких. Нет, она так дышит не от страсти, не от близости двух тел – мужского и женского, – а от тревоги, ведь она не понимала, что с ним происходит, что роется в голове Андрея, почему его кожа покрыта мурашками, если в комнате тепло, и почему он боится поднять глаза. Андрея переполнял страх. И чем дольше он слушал «Зелёные волны», тем быстрее билось его сердце, тем темнее становилось в комнате – огни гирлянд не спешили загораться, мгла пожирала их и так же пожирала лицо Лизы.

Надо убирать отсюда. Сорвись, убеги, уноси ноги, пока можешь! Зря ты сюда пришёл, сам видишь, Лиза всё чувствует, она теперь тоже боится, и никакая Zivert не поможет! Уходи, amigo. Не порти ей вечер. Зайди в кабак, напейся, но не пугай её, она вон как на тебя смотрит. Уходи, пока контролируешь себя. Ей незачем это видеть.

Но почему-то он остался рядом с ней… а она рядом с ним. Узкая в плечах, хрупкая, слабенькая на вид, она танцевала с Андреем – молча, без слов, не смея перебивать поток его мыслей, просто находясь рядом. Рядом… В ту минуту, на перепутье меж мраком собственного страха и сияния гирлянд, что украшали стены, Андрей вновь ощутил к Лизе глубокую благодарность (просто за то, что она есть) и жгучую, одновременно с тем мягкую волну любви, обращённую к ней. Лиза… Любимая Лиза… Как в этом мире, полном абсурдной жестокости, зла, насилия и черни, может жить такой светлый человек?

Она и не должна была жить. Ты её спас. Вы спасли друг друга.

– Там, где не было солнца… – Лиза стала ещё ближе. – Там будет рассвет. Всё образуется, Андрей. Когда-нибудь это пройдёт. А я всё ещё буду рядом.

Он осмелился поднять глаза, встретился с её – голубыми, такими чистыми, непорочными, – и непонятная сила подтолкнула его вперёд. Сам он жаждал убежать, рвануть с места и унестись прочь, но что-то заставило его притянуться к Лизе и в своих объятиях скрыть её от мира, самому спрятавшись в ней всей душой. Zivert спрашивала, кто сказал, что друзьям любить нельзя, а в это время два простых, совершенно обычных человека пытались впитать в себя друг друга, крепко обнимая, в тишине, пока каждого из них пожирал страх, – лекарство они искали в том, кого согревали в объятиях, кому дарили тепло.

Там, где не было солнца… там будет рассвет.

– Я люблю тебя, – тихо сказал Андрей, не зная зачем, слова сами слетели с его губ. – Я люблю тебя больше жизни. Лиза… – И он провёл ладонью по её голове, прижав к своим ключицам, рядом с быстро бьющимся сердцем.

– И я люблю тебя, Андрей. Со всеми твоими странностями я люблю тебя. Тоже больше жизни. Ты… ты и есть моя жизнь.

Они продолжали плыть в танце, укрывая друг друга в объятиях, молча, без слов, пока голос Юлии Зиверт не провалился в тишину и «Зелёные волны» не растворились в беззвучии мира, разбавляемом лишь общим дыханием двух безнадёжно влюблённых людей. Когда песня кончилась, Лиза отпрянула от Андрея и подошла к компьютеру, выкрутив громкость только что начавшейся пени на самый минимум – чтобы преимущество досталось звукам окружающего мира, но в то же время не пропала из него магия, пусть та и будет колебаться на еде слышимом уровне. Zivert (СИЯЙ) тихо замурлыкала «Ещё хочу», а Лиза развернулась, подошла к Андрею и спросила:

– Тебе лучше?

– Да, – он опустил глаза, но тут же заставил себя их поднять. – Мне лучше. И станет ещё лучше, если я отдам тебе подарок. Я вчера весь вечер представлял твоё лицо, когда ты увидишь, что я тебе приготовил.

Под её глазами расплылась улыбка, и сразу как-то стало тепло, хорошо, уютно. Нет ничего прекраснее смеющихся, улыбающихся глаз человека, которым околдованы твоё сердце, душа, разум. Разве что его объятия…

– Да, давай! Я тоже представляла твоё лицо, когда ты УСЛЫШИШЬ, что я приготовила.

– Услышу?

– Да, – она игриво закусила нижнюю губу, чуть склонила голову, и этот её жест вкупе с хорошо подчёркнутыми глазами и чёрным платьем наполнил жилы Андрея огнём, слегка разбавив проклятый страх. Он вновь видел её сексуальной. Но хоть влечение к Лизе росло, всё же ему было далеко до страха Андрея. – Давай присядем на кровать. Я уже устала стоять.

Андрей поднял с пола оставленный им белый пакет без каких-либо надписей и вместе с Лизой опустился на кровать. Достал из пакета небольшую чёрную коробочку, остановился, засунул коробочку обратно и мягко, очень мягко сказал:

– Закрой глаза.

Лиза подчинилась, вся в предвкушении, она старалась подавить улыбку, но проигрывала – уголки губ всё тянулись вверх. Какое-то время она пробыла в темноте, потом почувствовала, как на шею что-то легло и руки Андрея сцепили замки застёжки за её головой, и, прежде чем ей разрешили открыть глаза, поняла, какой подарок получила на Новый год.

– Ты с ума сошёл! Нет, нет, не может быть!

Могло. Лиза схватила со стола круглое зеркальце и в отражении увидела на своей шее самый настоящий кулон. Да, кулон. Цепочка простая, серебряная, но вот то, что Лиза увидела под ключицами… это был рубин. Камень, в сиянии которого гирлянд переливающийся красным, словно его наполнили кровью, в которой утопают лепестки роз. Совсем как у мамы… Но она носила только рубин, лишь красный камень висел на цепочке, а тот рубин, что подарил Андрей, был окружён тёмно-фиолетовым, почти чёрным обсидианом; казалось, он укрывает рубин от мира совсем как сильный мужчина оберегает в своих объятиях хрупкую, но такую яркую девушку. Обсидиан, обнимающий рубин… Оба приняли форму капли, через острый кончик которой и проходила цепь. Одна большая тёмная капля, в которой пряталась, словно сердцевина, капля поменьше – красная, до безумия красивая. Почему-то, как только Лиза увидела кулон – в первую же секунду! – он показался ей невероятно притягательным. И хоть она почувствовала, что должна возразить Андрею, глубоко внутри поняла, что не отдаст этот кулон, нет. Это её. Он будто был создан для неё.

– Это же очень дорого, Андрей! Где ты взял столько денег?

– Ну… – он чуть замялся. – Пришлось ограбить пару банков.

– Дурак, я серьёзно! Откуда у тебя деньги на такие подарки?

– За это, дорогая моя, мы можем сказать спасибо нашему государству, которое обеспечивало меня шесть лет, пока меня не попёрли из корпуса. Короче, накопленная стипендия это. Я в кадетке степуху не тратил, а тут как раз… ну, порадовать тебя захотел. Разве не нравится?

– Нет, нет, очень нравится, ты что! Только взгляни… – Лиза с присущей ей нежностью провела пальцами по кулону, глядя в круглое зеркальце, чувствуя ладонь Андрея на своей коленке. – Обсидиан, обнимающий рубин… Посмотри, они как будто правда обнимаются! Ты и я… Ты – обсидиан, а я – рубин.

– Ну нет, – Андрей покачал головой, – ты не рубин. Из камней ты, наверное, какой-то голубой или синий.

– Это потому что глаза голубые? – Андрей кивнул, почему-то мгновенно залившись краской. – Нет, внутри я красная. Рубин… Такой я себя ощущаю. Мама тоже любила красный, мы с ней… наверное, связаны красным. А тут ещё и обсидиан…. Боже, Андрей, это лучший подарок, что я получала…

Она продолжила поглаживать кулон, проходя пальцами по линии перехода меж тёмным-тёмным камнем вулканической породы и алым рубином, смотря на них в отражении зеркальца. Андрей просто молча сидел рядом и тихо наслаждался тем, что видел в глазах Лизы – то же, что вспыхнуло и в глазах той брюнетки в «Галерее». Он добился этого, и теперь от сердца его по всему организму, разбавляя страх, разливалось нечто тёплое. И ещё горячее становилось от каждого следующего поглаживания Лизиной рукой амулета – словно гладили не его, а Андрея.

Он не смел перебивать поток её мыслей, пока Лиза не оставила зеркальце. Она поднялась, дошла до полки с книгами, что располагалась над рабочим столом, и взяла оттуда несколько листов бумаги. Вернулась, села на кровать и, глубоко вдохнув, выговорила:

– Не знаю, сравнится мой подарок с твоим и вообще… – Она неуклюже заправила волосы за ухо, – … понравится ли он тебе. Я… ну знаешь, я человек творческий, книгу вон пишу… вот… – Лиза, такая начитанная, всегда умевшая подбирать слова, сейчас вдруг растерялась. Андрей видел, что листы аккуратно украшены чёрной рамочкой, нарисованной простым карандашом, а внутри неё – строки с переменным интервалом. – Я написала стих. Ну, тебе, знаешь. Написала стих – Она вновь поправила волосы. – Я тебе его прочитаю, хорошо? А потом ты скажешь, нравится или нет. Я старалась…. Я ещё никому не делала такой подарок, это первый раз и…