Старые письма

Наутро в балетную школу снова явился врач. Он старательно суетился с какими-то непонятными припарками и микстурами, такими отвратительными на вкус, что больной делалось тошно буквально от нескольких капель, но так и не помог ей толком. К обеду этого дня лихорадка усилилась, и Анна бредила всю последующую ночь. Она то отчаянно кричала что-то невразумительное, то мрачно бормотала какие-то отрывистые фразы, чтобы уже через минуту громко рассмеяться над каким-то воображаемым образом, который различала она одна и о котором окружающие могли только догадываться. Для всех, кто пытался помочь Анне, ночные часы превратились в бесконечную пытку, и утром их глазам предстала еще более жуткая картина. Жар был столь силен, что казалось воистину удивительным, как девушке удалось продержаться так долго, – никто уже не сомневался, что этот жуткий грипп ее убьет.

– Мы обязаны что-то предпринять, – упорно повторяла мадам Маркова. Однако доктор настаивал, что больной ничем уже не поможешь, и ей трудно было с ним спорить. Но может, все же стоило посоветоваться с другим врачом, знакомым с какими-нибудь новыми методами, неизвестными этому эскулапу?..

Отчаяние придало мадам Марковой храбрости, и она поспешила набросать и отправить записку императрице, кратко описав безнадежную ситуацию и покорно моля о поддержке. Вдруг ее величество снизойдет до какого-нибудь совета или хотя бы порекомендует, к кому обратиться за помощью? Ни для кого не было секретом, что в Царском Селе государыня и великие княжны отвели в Екатерининском дворце целое крыло под госпиталь для раненных на войне солдат. Они сами работали там сиделками. Что, если кто-то из врачей этого госпиталя достаточно компетентен, чтобы спасти Анну? Мадам Маркова была готова пойти на что угодно, умолять кого угодно, лишь бы помочь любимой ученице. Наряду со слухами об эпидемии до нее доходили и слухи о тех немногих, кому удалось пережить этот грипп, но эти исключения из правила являлись скорее счастливой случайностью, нежели закономерным результатом правильного лечения.

Государыня не стала тратить время на составление ответа и просто отправила к Анне младшего из двух лейб-медиков, следивших за здоровьем цесаревича. Старший врач, достопочтенный доктор Боткин, как назло, сам умудрился простудиться и лежал больной. Но доктор Николай Преображенский, с которым Анна успела познакомиться еще в Ливадии, немедленно приехал в балетную школу и спросил мадам Маркову. Его визит принес мадам огромное облегчение, и она поспешила встретить доктора, с чувством благодаря ее величество за снисхождение и доброту. В ту минуту она была так расстроена самочувствием своей талантливой подопечной, что вряд ли обратила внимание на поразительное сходство молодого эскулапа с его величеством. Доктор и впрямь был ожившим портретом Николая Второго в юные годы.

– Как она? – мягко осведомился врач, хотя по виду самой мадам Марковой было ясно без слов, что юной балерине стало совсем плохо.

Но даже доктор Преображенский, уже сталкивавшийся с тяжелейшими случаями гриппа в своем госпитале, был поражен плачевным состоянием бедной Анны. Трудно было поверить в то, что сделал недуг с юным, цветущим созданием всего за каких-то двое суток. Она страдала от обезвоживания организма, она металась в бреду, а температура оказалась столь высокой, что доктору пришлось мерить ее два раза, иначе он бы не поверил своим глазам. Врач снова взглянул на цифры, до которых дополз столбик термометра, проверил состояние больной и обернулся к мадам Марковой с выражением полной безысходности.

– Боюсь, вам и так известно все, что я собираюсь сказать… Не правда ли? – спросил он тихим, полным глубокого сочувствия голосом. Глядя на эту немолодую женщину, Николай Преображенский понял, что она очень любит Анну. Девушка была очень дорога ей.

– Ради Бога… Я этого не переживу… – пробормотала она, бессильно пряча лицо в ладонях. Горе и отчаяние последних двух дней лишили ее привычной выдержки, она не в состоянии была воспринять тот приговор, что намеревался вынести молодой врач. – Она такая юная… такая талантливая… Ей всего девятнадцать лет… она не должна умирать! Сделайте же что-нибудь! – наконец выпалила мадам Маркова, отнимая руки от лица и поднимая на молодого человека пронзительный взгляд. Этот взгляд молчаливо требовал от врача невозможного – если не уверенности, то хотя бы надежды.

– Но я не в силах ей помочь, – честно признался он. – Ее наверняка убьет даже попытка перевезти в больницу. Может быть, если ей удастся прожить еще несколько дней, мы бы постарались доставить ее к нам. – Однако он сам не верил в такую удачу, и мадам Маркова отлично это понимала. – Все, что вы можете для нее сделать, – постараться каким-то образом сбить этот жуткий жар. Почаще обтирайте ее холодными тряпками и заставляйте пить, пить как можно больше. А все остальное в руках Господних, мадам. Кто знает, может, Ему она стала нужнее, чем нам. – Он говорил как можно мягче, но не считал себя вправе скрывать правду. Он и так был удивлен, что Анне до сих пор удается бороться с болезнью. Ведь большинство больных – крепкие, здоровые люди – скоропостижно умирали в тот же день, когда у них обнаруживались первые признаки гриппа. А эта хрупкая девушка прожила почти двое суток, страдая от невероятно высокого жара. – Постарайтесь сделать для нее все, что сможете, но не забывайте – нам не дано творить чудеса, мадам. Нам остается лишь молиться и уповать на то, что Он услышит наши мольбы, – серьезно и подавленно добавил доктор Преображенский. В душе он уже распрощался с Анной.

– Понятно, – отвечала мадам Маркова машинально.

Врач посидел с ними еще немного и снова измерил температуру. Столбик термометра вновь поднялся на какую-то долю деления, но мадам Маркова уже обкладывала больную холодными компрессами. В помощниках не было недостатка: подруги Анны по школе готовы были постоянно менять компрессы, окуная их в свежую ледяную воду, но их не пускали в спальню к больной из опасения разнести инфекцию по всем классам. Даже соседкам по комнате пришлось перебраться пока в общую спальню и довольствоваться скамейками или жесткими тюфяками, брошенными прямо на пол. Вход к Анне был для них закрыт.

– Как она теперь? – с надеждой поинтересовалась мадам Маркова примерно через час. Она постоянно меняла Анне холодные компрессы на груди и на плечах.

Больная так и не приходила в себя и не имела понятия ни о присутствии врача, ни о том, что за ней ухаживают. Мертвенно-бледная, сотрясаемая ознобом, она неподвижно лежала в кровати, соперничая белизною лица с белоснежными простынями.

– Практически без изменений, – отвечал врач. У него не поворачивался язык сообщить мадам Марковой, что, по его наблюдениям, температура повысилась. – Компрессы не способны дать такой немедленный эффект. – «Если он вообще будет», – добавил он про себя.

Несмотря на профессиональное хладнокровие, он не мог не сочувствовать лежавшему перед ним беспомощному юному существу. Даже болезнь не смогла изуродовать безупречную красоту этого лица. Точеные черты трогательно заострились от жара, а изящное, дивное тело казалось просто воздушным. И в то же время она выглядела именно так, как выглядят смертельно больные люди, – увы, доктор немало повидал их на своем веку, и весь предыдущий опыт подсказывал ему, что Анне не суждено пережить эту ночь.

– Мы могли бы предпринять что-то еще? – спросила мадам Маркова, не в силах справиться с отчаянием и страхом.

– Только молитвы, – отвечал врач. – Вы уже дали знать ее родителям?

– У нее есть отец и четверо братьев. Насколько я могу судить из ее собственных слов, все эти люди сейчас на фронте. – Шли первые месяцы войны, и те полки, в которых служили отец и сыновья Петровские, наверняка были брошены в самое пекло. Анна всегда гордилась своими родными и вспоминала о них ежечасно.

– Значит, больше для нее ничего не сделаешь. Нам предстоит молиться и ждать. – И врач озабоченно взглянул на часы. Он провел у постели Анны почти три часа и давно должен был вернуться в Царское Село, чтобы проверить состояние Алексея, а ведь на дорогу уйдет не меньше часа. – Я вернусь завтра утром, – пообещал врач. Правда, он сильно опасался, что к тому времени Всевышний успеет сам позаботиться о душе бедной танцовщицы. – Не стесняйтесь послать за мной, если в том будет нужда. – И доктор Преображенский подробно объяснил, как найти его дом, чтобы немедленно доставить к Анне.

Впрочем, вряд ли он застанет ее в живых, если ей станет совсем плохо. Он жил с женой и детьми неподалеку от Царского Села. Николай Преображенский был довольно молод, но уже проявил себя как весьма образованный, компетентный и ответственный специалист, иначе ему ни за что не доверили бы заботу о здоровье цесаревича. А кроме того, он до странного напоминал отца августейшего больного. Те же характерные правильные черты, тот же рост и фигура, что у государя императора, те же усы и бородка, аккуратно подстриженные и причесанные в той же манере. Впрочем, даже без бороды доктор поразительно походил на своего монарха, разве что волосы у него оказались немного темнее, почти такие же темные, как у Анны.

– Большое спасибо вам за то, что вы приехали, доктор Преображенский, – вежливо поблагодарила его мадам Маркова, провожая к парадному.

Им пришлось проделать неблизкий путь по холодным гулким коридорам, так что спальня несчастной больной оказалась довольно далеко, но этот небольшой перерыв принес мадам некоторое облегчение. Она сама распахнула дверь, и у нее захватило дух от порыва резкого холодного ветра.

– Я был бы рад ей помочь… и вам тоже, мадам, – искренне посетовал доктор. – Я вижу, что для вас это настоящее горе.

– Анна дорога мне, как родная дочь, – отвечала она со слезами на глазах, и доктор, тронутый до глубины души, ласково погладил женщину по руке. Его угнетала собственная беспомощность.

– Возможно, Господь будет милостив и поможет ей выжить.

Мадам Маркова лишь горячо кивнула, совершенно утратив дар речи под наплывом чувств.

– Завтра утром я постараюсь приехать как можно раньше.

– Анна каждое утро встает в пять часов, чтобы сделать разминку, – вдруг вырвалось у мадам Марковой, как будто это имело какое-то значение. Ну о какой разминке можно сейчас говорить?

– Должно быть, она чрезвычайно трудолюбивая девушка. И превосходная танцовщица, – с неподдельным восхищением сказал доктор. Он уже не верил, что когда-нибудь снова увидит Анну на сцене, и готовился искать слабое утешение в том, что все-таки был удостоен счастья созерцать ее великий талант. Но разве этим можно облегчить тяжесть утраты?

– Вам доводилось видеть, как она танцует? – грустно поинтересовалась мадам Маркова.

– Только один раз. В «Жизели». Это было прекрасно, – мягко добавил он. Наверняка каждое его слово причиняет мадам Марковой невыносимую боль. Это было ясно видно по ее лицу.

– А в «Лебедином озере» и «Спящей красавице» Анна еще лучше, – заверила она с горестной улыбкой.

– Буду с нетерпением ждать возможности насладиться этим зрелищем лично, – вежливо пообещал доктор и откланялся.

Мадам Маркова захлопнула за ним тяжелую дверь и поспешила обратно по коридорам туда, где оставила Анну.

Она на всю жизнь запомнила эту бесконечную ночь, полную боли и отчаяния и безнадежной борьбы с лихорадкой и бредом, терзавшими Анну. К утру наступил такой момент, что ей показалось: Анна умирает. Мадам Маркова, совершенно лишенная сил, безжизненно застыла возле ее кровати. Измученная, бледная, она сама походила на покойницу, но не смела покинуть больную ни на секунду. Так и застал ее доктор, когда вернулся в школу к пяти часам утра.

– Спасибо, что побеспокоились приехать в такую рань, – еле слышно прошелестела она в гнетущих сумерках.

В этой комнате уже установилась атмосфера горя и утраты. Даже для мадам Марковой дальнейшая борьба потеряла смысл. Состояние Анны все ухудшалось, и она так и не пришла в себя.

– Я всю ночь мучился от беспокойства, – внезапно признался доктор. По лицу этой женщины он мог судить о муках прошедшей ночи, да и Анна уже еле дышала. Скорее для порядка врач принялся считать пульс и мерить температуру и был изрядно удивлен. Температура слегка понизилась, хотя пульс оставался слабым и неровным. – Она выдержала суровую битву. Нам повезло, что у нее такой молодой и крепкий организм. – Но ведь в Москве грипп косил всех без разбору: и старых, и молодых, а в особенности детей. – Она много пила?

– В последние часы почти ни капли, – призналась мадам Маркова. – Я боялась вливать воду силой – от слабости она могла захлебнуться.

Доктор Преображенский серьезно кивнул. Вряд ли здесь чем-то поможешь, но ему разрешили побыть у больной подольше. Его старший коллега, доктор Боткин, чувствовал себя неплохо и вполне мог сам позаботиться о цесаревиче. Доктору Преображенскому предписывалось оставаться с Анной до конца – хотя бы для того, чтобы поддержать в трудную минуту ее наставницу.

Потянулись томительные часы, а они все сидели вдвоем на жестких стульях в убого обставленной комнате, изредка перебрасываясь словами и вставая лишь для того, чтобы проверить состояние больной. Врач не без основания полагал, что мадам Маркова падает от усталости, и предложил ей немного поспать, пока он подежурит один, но она даже не пожелала слышать о том, чтобы оставить свою любимую балерину.

После полудня Анна вдруг жалобно застонала и принялась беспокойно метаться в бреду. Ее хриплые стоны говорили о страшных муках, и доктор встревоженно бросился к ней, чтобы убедиться, не стало ли ей хуже, однако так и не смог обнаружить ничего нового в ее состоянии. Упорство, с которым девушка цеплялась за жизнь, было просто поразительным. Конечно, такая стойкость во многом объяснялась ее молодостью и природным здоровьем, укрепленным постоянными физическими тренировками. Наверное, оттого и остальные ученики балетной школы оставались здоровыми. До сих пор гриппом заболела одна Анна.

В четыре часа пополудни доктор Преображенский все еще находился в спальне больной, не решаясь покинуть ее перед самой кончиной.

Мадам Маркова, сломленная усталостью, задремала прямо на стуле, и в это время Анна снова заворочалась и застонала. Стоны становились все громче, но мадам Маркова измучилась за последние дни настолько, что ничего не услышала. Доктор прослушал больную: сердце работало едва-едва, с частыми перебоями. Судя по всему, бедняжка доживала последние минуты. Перебои делались все длительнее, и дышала она так тяжело, что каждый новый вдох казался чудом. Преображенский решил, что началась агония. Он был бы рад облегчить несчастной ее последние минуты, но ничего не мог поделать – только сидеть рядом и ждать. Снова пощупав угасающий пульс, он так и не выпустил исхудалой руки и ласково гладил ее, всматриваясь в прелестное юное лицо, осунувшееся от лихорадки и терзавшей ее бесконечной боли. Ему самому стало больно – видеть столь несправедливый и жестокий конец этой юной жизни и не иметь возможности его предотвратить. Борьба за ее жизнь выглядела столь же безнадежной, как попытка сражаться с собственными демонами в душе. В эти минуты доктор Преображенский больше всего на свете желал вернуть Анне жизнь и здоровье. Он нежно провел рукой по гладкому бледному лбу. Больная снова заерзала и что-то пробормотала. Наверное, этот ласковый тон был предназначен кому-то из друзей или даже из ее братьев. А потом с потрескавшихся губ сорвалось одно-единственное слово, и невидящие глаза широко распахнулись. Доктору доводилось видеть это сотни раз: последний, прощальный проблеск жизни перед тем, как уйти навсегда. Пристально глядя на нечто, понятное только ей одной, Анна прошептала:

– Мама, я вижу тебя!

– Успокойтесь, Анна, я с вами, – мягко промолвил он. – Потерпите, теперь все будет хорошо. – Увы, ждать оставалось недолго.

– Кто здесь? – хриплым, тревожным голосом спросила она, как будто разглядела возле кровати чужого человека. Но доктор понимал, что это не так. Скорее всего ее снова преследует какой-то страшный образ из недавнего бреда.

– Я – ваш врач, – раздельно произнес он. – Я пришел, чтобы вам помочь.

– Ох, – выдохнула она, устало зажмурившись и откинувшись обратно на подушку. – Кажется, я скоро увижусь с мамой…

Врач моментально вспомнил, что говорила мадам Маркова о ее семье, состоявшей из отца и братьев, и осознал страшный смысл этих слов. Нет, он не позволит ей смириться!