Свой своему

– И здравомыслие заодно! – горячо добавил Ицхак.

– Не ведомо неучу, сколь много бед народу нашему ложные мессии принесли. Говорят, кто больше знает, тот больше и страдает. Допустим. Но и другое верно: незнание – негодное средство от беды.

– Хасиду цадик мессия. Истинный, не ложный!

– Есть капли от слепоты – немного больше знания, чуть меньше веры, – заметил Натан.

– Вера аппетитнее знания. Спуск манит и приятен, подъем тяжел, и не всякий горазд.

– Это и хасид говорит!

– Да понимает наоборот! – усмехнулся Ицхак.

– Сын мой, мы должны верить в мессию, спасителя нашего. Нельзя отнимать надежду. Ведь мысль о спасении от страданий происходит.

– Я смотрю на дело проще, отец.

– Нет простоты! Ты пишешь что-то о хасидах? Отлично! Поезжай в Божин заместо меня и лучше узнаешь предмет. Ревекка с тобой. Ты сочиняй, а сестра не даст соврать! – воскликнул Натан, подмигнув дочери.

– Неравноценная замена! – провозгласила Ревекка.

– Потерпишь, сестричка! – весело парировал Ицхак.

– О, Натан! Слава богу, ты подумал о своей больной ноге и обо мне заодно! – обрадовалась Мерав.

– Ицхак, завтра поговорим о делах, посвящу тебя в детали, готовься в путь.

Натан взглянул в лица детей и жены. Общее довольство. Печально. Старый отходит в сторону. Как когда-то взял на себя хромоту Мерав, нынче Натан принимает грусть ее.

Бунтарь

1

Хаим остановил лошадку у ворот синагоги. Подвода изрядно полегчала против той, что месяц назад отправилась в путь. Разъезжая по городам и местечкам, божинский коробейник торговал вразнос всяким мелким товаром, на какой учуивал спрос. В конце зимы покупатель радует – пасха скоро. Мальчишки принялись мучить старую конягу, а Хаим вошел во двор молельни и тут же попал в объятия множества рук. Любят Хаима за добрый нрав. В каморке у служки мужчины выпили по рюмке водки за встречу и за хороший заработок, и не стали медлить, и живо разошлись, ведь пятница сегодня, и надо в баню поспеть.

В канун субботы баня еврею – что небо птице, что река рыбе. Тело обновляется, душа воспаряет, пенная вода уносит тревоги дней. Люди сидят и лежат на лавках, нагие и неприкрашенные, и все равны меж собой, ибо оставлена в сенях одежда, неравенства бесспорная причина. Вернется человек домой из бани, и новый восторг ожидает его. Субботний стол накрыт белой скатертью, хала выглядывает из-под вышитой салфетки, волшебный запах скорой трапезы доносится из кухни.

В жарком мыльном царстве, справа от Хаима, меламед Яир яростно дерет мочалкой нескладное свое тело. А на соседней лавке хлещет себя березовым веником Пинхас, божинский портной. Меламед и портной друзья Хаиму, но не меж собой. Яир человек вспыльчивый, частенько бьет школяров – учить трудно, а сечь легко. Раз выпорол сына Пинхаса, чтоб не городил вздор, будто за убиение брата бог наказал Каина изгнанием из рая. А еще было, Яир заказал Пинхасу пошить кафтан и дал материи с избытком, а остатка не получил. Когда же пригляделся меламед к новым штанам портновского сына, узнал знакомое сукно. Потому Хаим думает, что не за Каина терпели ягодицы отрока.

2

И Хаим, и Яир, и Пинхас, и радушная братия в каморке синагогального служки, и охотники до легкого пара по пятницам – все они божинские бедняки и все хасиды раби Меира, их любимого цадика. На исходе субботы они собираются в доме наставника и внемлют его речам, и сами говорят о хорошем и добром, и рассказывают всевозможные истории, и чарка-другая распаляет говорунов. Хасиды учатся у цадика блюсти заповеди, бояться бога, любить жизнь и людей, радоваться своей доле и не роптать.

Раби Меир – потомственный цадик. Иной раз он вспоминает не без гордости, как дед его бесконечной праведностью дел земных снискал громадное влияние на небесах и даже направлял в желаемое русло течение войн меж владыками стран, и люди считали его ясновидцем. “Минуло время великанов, – вздыхал Меир, – а наш долг – крепко верить, горячо молиться, жить просто!”

Ученики загодя готовят жилище Меира и прилежащий дом учения к встрече цадика с хасидами: моют, чистят, сметают пыль с книг. Стемнеет, и комната наполнится гомоном мужских голосов. Нельзя опоздать, ведь не зря сведущие в каббале остерегают: на переломе ночи выходят из укрытий дьяволы, принимая вид собак да ослов, и ищут поживу греху.

– Рассаживайтесь удобно, евреи! – пригласил раби Меир.

– Расселись и преклонили ухо! – торжественно ответил за всех Хаим.

– О чем сегодня речь поведешь, раби? – спросил Берл, сын божинского лесоторговца Авигдора, единственный богач за столом.

– Хасиды друг другу братья, все мы равны, и нет важных и неважных среди нас, – произнес Меир, обращаясь к Берлу.

– Разумеется, раби, – поспешил с ответом Берл.

– Братство наше мы должны лелеять, а вражду гнать из сердца, – сказал Меир и взглянул поочередно на Яира и Пинхаса, сидевших по разные стороны длинного стола.

– Не сомневайся ни в ком из нас, раби, – воскликнул верный дружбе Хаим.

– Слишком много врагов! Кабы только дьяволы в ночи! – продолжил цадик, – так ведь хасидоборцы, бездушные талмудисты, доносят на нас властям. Своих предают. А ведь вражда с родными больнее, чем с чужими! Просвещенцы немецкие еще опаснее. Насмешники и безбожники. Сторонитесь, берегитесь скверны, блюдите чистоту души, и, главное, гоните отчаяние из сердца, друзья! Ведь сатане не грехи наши нужны, он ждет, что мы отчаемся очиститься от них.