Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения

Мэри замотала головой.

– Я сама схожу, – заявила она, – а вы пойдете на шаг-другой позади или останетесь здесь и подождете, когда я позову. Судя по тишине, сквайр с отрядом еще не появился, а трактирщик сбежал. Однако, если он здесь – мой дядя, – я могу рискнуть встретиться с ним, а вы нет. Дайте мне пистолет, тогда мне будет не так страшно.

– Не думаю, что вам стоит идти туда одной, – с сомнением сказал Ричардс. – Вы можете наткнуться прямо на трактирщика и не успеете позвать на помощь. И правда, странная эта тишина. Я ожидал застать здесь крики и драку, думал, что голос моего хозяина будет перекрывать все остальные. Странно это. Должно быть, они застряли в Лонстоне. По-моему, самым разумным было бы свернуть вон на ту дорожку и подождать, пока они появятся.

– Сегодня я ждала слишком долго и чуть не сошла с ума, – возразила Мэри. – Лучше уж лицом к лицу столкнуться с дядей, чем сидеть в канаве, ничего не видя и не слыша. Я думаю о своей тете. Во всем этом она неповинна, как малое дитя, и я хочу позаботиться о ней, если сумею. Дайте мне пистолет и не возражайте. Я могу красться, как кошка, и не буду рисковать понапрасну, обещаю вам. – Девушка сбросила толстый плащ с капюшоном, защищавший ее от ночного холода, и схватила пистолет, который Ричардс нехотя протянул ей. – Не ходите за мной, пока я не позову или не подам какой-нибудь сигнал, – сказала она. – Если услышите выстрел, тогда, конечно, поспешите. Но только осторожно. Незачем нам обоим лезть на рожон. Хотя, скорее всего, дяди здесь нет.

Мэри от души надеялась, что это так и что своим бегством в Девон трактирщик положил конец всей этой истории. Округа избавится от него, причем самым дешевым способом. Дядя мог бы даже, как он сам сказал, начать новую жизнь или, что более вероятно, затаиться где-нибудь милях в пятистах от Корнуолла и допиться до смерти. Мэри уже не мечтала, чтобы его поймали; ей хотелось покончить с этим раз и навсегда, начать жить своей жизнью, забыть о дяде и оказаться за тридевять земель от трактира «Ямайка». Месть – это пустое. Если Мэри увидит его связанным и беспомощным, окруженным людьми сквайра, это не принесет ей удовлетворения. Она уверенно говорила с Ричардсом, но на самом деле до ужаса боялась встречи с дядей, несмотря на пистолет. Мысль о том, что она может в коридоре трактира внезапно наткнуться на Джосса, мысль о его руках, готовых ударить, и налитых кровью глазах, устремленных на нее, заставила девушку помедлить у входа во двор и оглянуться на темную тень – на Ричардса и двуколку. Потом она подняла пистолет и заглянула за угол каменной стены, во двор.

Двор был пуст. Дверь конюшни закрыта. Трактир так же темен и тих, как почти семь часов назад, когда она уходила, окна и двери заперты. Мэри взглянула на свое окно; выбитое стекло зияло пустотой, нисколько не изменившись с тех пор, как она днем вылезла из него.

Во дворе не было заметно ни следов колес, ни приготовлений к отъезду. Девушка подкралась к конюшне и приложила ухо к двери. Она подождала минуту и услышала, как пони беспокойно зашевелился в стойле, услышала, как его копыта звенят о булыжники.

Значит, они не уехали и дядя все еще в «Ямайке».

Сердце у нее оборвалось. Мэри подумала, не вернуться ли к Ричардсу в двуколку, чтобы, как он и предлагал, подождать там прибытия сквайра Бассата и его людей. Она еще раз взглянула на запертый дом. Конечно, если бы дядя собирался сбежать, он бы уже уехал. Чтобы нагрузить телегу, нужен всего час, а времени уже около одиннадцати. Он мог изменить свои планы и решил идти пешком, но тогда тетя Пейшенс не смогла отправиться с ним. Мэри колебалась: ситуация казалась странной, необъяснимой.

Девушка стояла у крыльца и прислушивалась. Она даже подергала ручку двери. Конечно, та была заперта. Мэри решилась завернуть за угол дома, пройти мимо входа в бар и дальше, в садик за кухней. Теперь она ступала тихо, держась в тени, и подошла к месту, где полоска света должна была пробиваться сквозь щели в кухонном ставне. Света не было. Девушка шагнула вплотную к ставню и прижалась глазом к щели. В кухне было темно, как в преисподней. Она положила ладонь на ручку двери и медленно повернула. К ее удивлению, дверь открылась. Этого Мэри не ожидала. Она побоялась войти, чувствуя, что дело неладно.

А вдруг дядя сидит на своем стуле и ждет ее с ружьем на коленях? У нее и у самой был пистолет, но он не придавал ей уверенности.

Очень медленно Мэри заглянула в приоткрытую дверь. До нее не доносилось ни звука. Уголком глаза она видела пепел в очаге, но огонь почти погас. Тогда она поняла, что здесь никого нет. Какой-то инстинкт подсказал ей, что кухня пуста уже несколько часов. Она толкнула дверь и вошла. Внутри было на удивление холодно и сыро. Мэри подождала, пока глаза привыкнут к темноте и она сможет разглядеть очертания кухонного стола и стула рядом с ним. На столе была свеча; Мэри сунула ее в тлеющий очаг, свеча зажглась и замерцала. Когда она достаточно разгорелась, Мэри подняла ее высоко над головой и огляделась. Везде были видны следы приготовлений к отъезду. На стуле лежал узел, принадлежавший тете Пейшенс, на полу – одеяла, которые нужно было свернуть. В углу, там же, где всегда, стояло дядино ружье. Значит, они решили подождать еще день и теперь спят у себя в постели, в комнате наверху.

Дверь в коридор была открыта настежь, и тишина стала еще более давящей и ужасающе неподвижной.

Что-то было не так, не хватало какого-то звука, вот почему тишина казалась мертвой. И тут Мэри поняла, что не слышит часов. Тиканье прекратилось.

Она вышла в коридор и снова прислушалась. Так и есть: в доме тихо, потому что часы остановились. Девушка медленно пошла вперед, со свечой в одной руке и пистолетом в другой.

Она завернула туда, где длинный темный коридор расширялся в прихожую, и увидела, что часы, которые всегда стояли у стены рядом с дверью в гостиную, опрокинулись и упали циферблатом вниз. Стекло разбилось вдребезги о каменные плиты, деревянный футляр раскололся. На том месте, где они стояли, стена зияла пустотой, голая и незнакомая, с желтым узором, который ярким пятном выделялся на фоне выцветших обоев. Часы упали поперек узкой прихожей, и, только подойдя к лестнице, Мэри увидела, что находится за ними.

Хозяин трактира «Ямайка» лежал ничком среди обломков.

Упавшие часы отчасти закрывали его, он растянулся в их тени. Одна рука была закинута за голову, а другая цеплялась за разбитую дверь. Из-за того, что ноги были широко раздвинуты и одна ступня пробила стенную панель, он, мертвый, казался еще больше, чем прежде; его огромное тело перегораживало вход от стены до стены.

На каменном полу была кровь, и у него между лопатками – тоже. Кровь темная и уже запекшаяся там, где его настиг нож.

Когда трактирщика ударили ножом сзади, он, должно быть, вытянул руки и споткнулся, хватаясь за часы, а когда упал ничком, то часы рухнули вместе с ним, и он умер, цепляясь за дверь.

Глава 15

Очень не скоро Мэри смогла отойти от лестницы. Силы вдруг изменили ей, и она сделалась такой же беспомощной, как распростертое на полу тело. Ее глаза задерживались на ничего не значащих мелочах: на осколках разбитого циферблата, тоже забрызганных кровью, и на цветном пятне на стене, где стояли часы.

Паук сидел на дядиной ладони; и Мэри казалось странным, что рука оставалась неподвижной и не пыталась от него избавиться. Дядя стряхнул бы его. Затем паук сполз с ладони и побежал вверх по руке и дальше, за плечо. Добежав до раны, он помедлил, затем сделал круг и снова вернулся, из любопытства. Он совершенно не боялся смерти, и это показалось девушке оскорбительным и пугающим. Паук знал, что трактирщик не может причинить ему вреда. Мэри тоже это знала, но она, в отличие от паука, не утратила страха.

Тишина пугала ее больше всего. Теперь, когда часы перестали тикать, ее нервы напряглись: неспешное, скрипучее дыхание часов сделалось привычным символом нормальной жизни.

Пламя свечи играло на стенах, но не доставало до верха лестницы, где темнота зияла, словно бездна.

Девушка знала, что ни за что не сможет подняться по этой лестнице и ступить на пустую площадку. Что бы ни было там, дальше и выше, оно должно оставаться непотревоженным. Смерть вселилась сегодня в этот дом, и ее тягостный дух все еще витал в воздухе. Теперь Мэри чувствовала, что именно этого трактир «Ямайка» всегда ждал и боялся. Сырые стены, скрипучие дощатые полы, шепот в воздухе и таинственные шаги – все это были предостережения, исходившие от самого дома, который чувствовал нависшую над ним беду.

Мэри вздрогнула. Она поняла, что эта особая тишина берет начало в каких-то давних, всеми забытых событиях.

Больше всего девушка страшилась паники: вопля, который сам рвется с губ, заплетающихся ног и рук, которые на бегу колотят по воздуху. Она боялась, что страх может внезапно нахлынуть, лишив ее разума, и теперь, когда первое потрясение от сделанного открытия стало проходить, Мэри поняла, что паника вот-вот захлестнет ее и задушит. Пальцы могут онеметь, и свеча выпадет из рук. Тогда она останется совсем одна, окутанная мраком. Отчаянное желание бежать охватило Мэри, но она подавила его. Она попятилась из прихожей в коридор, с трепещущей на сквозняке свечой, но, стоило ей оказаться в кухне и увидеть, что дверь в садик все еще открыта, самообладание ее покинуло. Бедняжка очертя голову бросилась наружу, на чистый, холодный воздух; в горле ее застряли рыдания; раскинутые руки наткнулись на каменную стену, когда она огибала угол дома. Мэри бежала через двор так, будто за ней гнались, и выскочила на открытую дорогу, навстречу знакомой дюжей фигуре конюха. Ричардс протянул руки, чтобы защитить девушку, и она вцепилась в его пояс, ища спасения; у нее стучали зубы: это сказывалось пережитое потрясение.

– Дядя убит, – произнесла Мэри, – он лежит мертвый там, на полу. Я его видела.

Как она ни старалась, ей не удавалось унять стука зубов и дрожи во всем теле. Ричардс отвел ее на обочину, к двуколке, закутал в плащ; девушка как можно плотнее завернулась в него, радуясь спасительному теплу.

– Дядя мертв, – повторила она, – его закололи в спину. Я видела место, где у него разорвана куртка, и там была кровь. Он лежит ничком. С ним упали часы. Кровь уже запеклась, – похоже, он пролежал там некоторое время. В трактире темно и тихо. Там больше никого нет.

– А ваша тетя? – прошептал конюх.

Мэри замотала головой:

– Не знаю. Я ничего не видела. Мне пришлось уйти.

По ее лицу кучер понял, что силы покинули девушку и она вот-вот упадет. Он подсадил Мэри в двуколку и сам сел рядом с ней.

– Ну будет, будет, – произнес он. – Посидите-ка здесь тихонько. Никто вас не тронет. Ну-ну, тихо. Все хорошо. – Его грубый голос успокоил девушку. Она съежилась в двуколке рядом с ним, до подбородка завернувшись в теплый плащ. – Это неподходящее зрелище для девушки, – продолжал Ричардс. – Надо было мне самому туда пойти. Лучше бы вам оставаться здесь, в двуколке. Скверно, что вы его видели там, убитого.

Разговор успокаивал Мэри, и грубоватое сочувствие кучера было кстати.

– Пони все еще в конюшне, – сказала она. – Я стояла за дверью и услышала, как он шевелится. Они даже не закончили приготовлений к отъезду. Кухонная дверь была не заперта, на полу лежали узлы и одеяла, тоже приготовленные для погрузки. Это, наверное, случилось несколько часов назад.

– Ума не приложу, куда подевался сквайр, – произнес Ричардс. – Он должен был приехать сюда раньше нас. Мне было бы спокойней, если бы он сейчас появился и вы рассказали бы все это ему. Ох и скверное же дело! Не надо было вам сегодня сюда приезжать.

Оба молча смотрели на дорогу в ожидании мистера Бассата.

– Кто же убил трактирщика? – озадаченно спросил Ричардс. – С ним мало кто мог тягаться, он умел за себя постоять. Хотя, с другой стороны, очень многие могли приложить к этому руку. Уж если кого здесь все и ненавидели, так это его.

– Там еще был разносчик, – медленно проговорила Мэри. – Я забыла про разносчика. Должно быть, он выбрался из запертой комнаты и убил дядю.

Девушка сосредоточилась на этой мысли, чтобы спастись от другой; и она рассказала, на этот раз с горячностью, историю о том, как разносчик пришел в трактир прошлой ночью. Ей сразу же показалось, что преступление раскрыто и другого объяснения быть не может.

– Ну, злодей далеко не убежит, сквайр его поймает, можете быть уверены, – заметил конюх. – На этих пустошах не спрячешься, если ты не местный, а я никогда прежде не слыхал о Гарри-разносчике. Хотя, судя по всему, люди Джосса Мерлина повылезали из всех щелей. Отребье со всего Корнуолла. – Он помолчал, а потом продолжил: – Если хотите, я пойду в трактир и сам посмотрю, не оставил ли он каких-нибудь следов. Может, что-то…

Мэри схватила Ричардса за руку.

– Я больше не останусь одна, – быстро проговорила она. – Можете думать, что я трусиха, но я не могу. Если бы вы побывали в трактире, вы бы поняли. Сегодня над этим местом нависла тишина, совершенно безразличная к лежащему там бездыханному телу.

– Я помню времена еще до того, как сюда приехал ваш дядя, когда дом стоял пустой, – начал слуга, – и мы травили там собаками крыс забавы ради. Трактир тогда никого не пугал: казался просто пустой скорлупой, в которой нет души. Но заметьте, хозяин содержал его в хорошем состоянии в ожидании съемщика. Сам я из Сент-Неота и приехал сюда, только когда стал служить у сквайра, но мне говорили, что раньше в трактире «Ямайка» всегда можно было рассчитывать на хорошее угощение и гостеприимство, в доме жили дружелюбные, веселые люди и всегда находилась постель для проезжающего путешественника. В былые времена там останавливались дилижансы, чего теперь никогда не случается, а раз в неделю съезжались охотники. Мистер Бассат был тогда почти ребенком. Может, все это еще вернется.

Мэри потрясла головой.

– Я видела здесь только зло, – ответила она. – Я видела только страдание, и жестокость, и боль. Когда в трактире «Ямайка» появился мой дядя, он, наверное, накрыл своей тенью все, что здесь было хорошего, и все это умерло.

Их голоса понизились до шепота, и они невольно оглянулись на высокие трубы, которые выступали на фоне неба, четко очерченные и серые в лунном свете. Оба они подумали об одном и том же, но ни у кого недостало смелости первым завести речь об этом: у конюха – из деликатности и такта, у Мэри – из одного лишь страха. Затем наконец она заговорила голосом охрипшим и низким: