Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения

Мэри повернулась спиной к болоту и по мосткам перебралась через ручей. Держась повыше, она шла вдоль ручья, бежавшего по извилистой долине между холмами. Сегодня облаков было мало, они почти не отбрасывали теней, и пустоши, расстилавшиеся позади нее, желтели в солнечных лучах, словно песок. Одинокий кроншнеп задумчиво стоял у ручья, разглядывая свое отражение в воде; внезапно его длинный клюв с невероятной скоростью метнулся в камыши и вонзился в мягкий ил, затем, повернув голову, птица поднялась в воздух, подобрав ноги, и направилась на юг, жалобно крича.

Что-то вспугнуло кроншнепа, и через пару мгновений Мэри увидела, что именно. Несколько лошадей проскакали вниз по холму и с плеском бросились в ручей – пить. Они шумно топтались среди камней, наталкиваясь друг на друга и помахивая хвостами на ветру. Должно быть, пони выбежали из видневшихся справа, чуть впереди ворот, они были широко распахнуты и подперты обломком камня, а за ними начиналась разбитая проселочная дорога.

Мэри прислонилась к воротам и стала смотреть на лошадей; уголком глаза она заметила мужчину, спускавшегося по дороге с ведрами в руках. Девушка хотела было продолжить свой путь вокруг холма, но он помахал в воздухе ведром и окликнул ее.

Это оказался Джем Мерлин. Деваться было некуда, и Мэри стояла на месте, пока он к ней не подошел. На нем были запачканная рубашка, никогда не видавшая стирки, и грязные коричневые штаны, покрытые конским волосом и заляпанные навозом. Джем был без шапки и куртки, а его подбородок порос жесткой густой щетиной. Он засмеялся, глядя на Мэри сверху вниз, сверкая зубами, как две капли воды похожий на брата, если бы тот скинул лет двадцать.

– Так, значит, ты нашла дорогу ко мне? – сказал Джем. – Я не ждал тебя так скоро, иначе бы испек хлеб по такому случаю. Я не мылся три дня и питался одной картошкой. Вот, подержи-ка ведро.

Он сунул Мэри в руку одно из ведер, прежде чем она успела возразить, и спустился к воде вслед за лошадьми.

– Пошли прочь! – закричал он. – Эй, назад, нечего мутить воду, которую я пью! Убирайся, ты, черный черт!

Он стукнул самого крупного пони ведром по заду, и все они рванули из воды вверх по склону, то и дело взбрыкивая.

– Я сам виноват, не закрыл ворота! – крикнул он Мэри. – Неси сюда второе ведро; на той стороне ручья вода чистая.

Девушка спустилась с ведром к ручью, и он наполнил их оба, улыбаясь ей через плечо.

– Что бы ты делала, если бы не застала меня дома? – спросил Джем, утирая лицо рукавом.

Мэри невольно улыбнулась.

– Я понятия не имела, что ты здесь живешь, – ответила она, – и, уж во всяком случае, пошла в эту сторону вовсе не для того, чтобы тебя найти. Если бы знала, то повернула бы налево.

– Я тебе не верю, – заявил Джем. – Ты отправилась в путь в надежде меня увидеть, и незачем притворяться, будто это не так. Впрочем, ты пришла как раз вовремя, чтобы приготовить мне обед. В кухне есть кусок баранины.

Он повел девушку по ухабистой дороге, и, повернув, они пришли к маленькому серому домику на склоне холма. На задворках виднелись несколько грубых хозяйственных построек и небольшой участок, засаженный картошкой. Тонкая струйка дыма поднималась из приземистой трубы.

– Огонь уже горит, и баранина сварится быстро. Надеюсь, ты умеешь готовить? – спросил Джем.

Мэри смерила его взглядом с головы до ног:

– Ты всегда так используешь людей?

– Мне нечасто выпадает такая возможность, – признался он. – Но раз уж ты здесь, то можешь и задержаться. С тех пор как умерла моя мать, я всегда готовлю сам, и с тех пор в этом доме не было ни одной женщины. Входи же!

Мэри последовала за хозяином, так же как и он, наклонив голову под низкой притолокой.

Комната оказалась маленькая и квадратная, в два раза меньше, чем кухня в «Ямайке», с огромным открытым очагом в углу. Пол был грязный, усеянный мусором: картофельными очистками, капустными кочерыжками и хлебными корками. По всей комнате был разбросан хлам, и все покрывал слой сажи. Мэри испуганно озиралась:

– Ты что, никогда не прибираешься? У тебя не кухня, а свинарник. Как тебе только не стыдно! Оставь мне ведро воды и найди метлу. Я не стану обедать в таком месте.

Мэри тут же принялась за работу, вид грязного и запущенного жилья был ей противен. Через полчаса кухня преобразилась, влажный каменный пол сиял, весь сор был вынесен вон. В буфете она нашла посуду, кусок материи и накрыла на стол, а в кастрюле на огне в это время кипела баранина с картошкой и репой.

Пахло вкусно, и Джем остановился в дверях, принюхиваясь, как голодный пес.

– Придется мне завести служанку, – сказал он. – Теперь я это понял. Что, если тебе оставить свою тетушку и перебраться сюда вести мое хозяйство?

– Мои услуги стоят слишком дорого, – заявила Мэри. – У тебя никогда не будет таких денег.

– До чего же все женщины скаредны, – сказал он, садясь за стол. – Не знаю, что они делают с деньгами, только они их никогда не тратят. Моя мать была точно такая же. Она всегда прятала их в старом чулке, и я даже не видел, какого он цвета. Поторопись с обедом: я голоден, как гусеница.

– А ты нетерпеливый, – заметила Мэри. – И ни слова благодарности за весь мой труд. Убери руки – тарелка горячая.

Она поставила перед Джемом дымящуюся баранину, и он облизнулся.

– Во всяком случае, там, откуда ты родом, тебя кое-чему научили. Я всегда говорю, что две вещи женщины должны уметь от рождения, и стряпня – одна из них. Дай мне воды. Кувшин снаружи.

Но Мэри уже наполнила кружку и молча протянула ему.

– Мы все родились здесь, – сказал Джем, кивком указав на потолок, – там, в комнате наверху. Но Джосс и Мэтт были уже взрослыми мужчинами, когда я еще цеплялся за матушкину юбку. Отца мы видели редко, но очень хорошо знали, когда он дома. Я помню, как однажды он бросил в мать нож: из пореза над глазом кровь так и потекла по лицу. Я испугался, убежал и спрятался вон там, в углу у очага. Мать ничего не сказала; она просто промыла глаз водой и подала отцу ужин. Она была храбрая женщина, этого у нее не отнять, хотя говорила она мало и никогда не кормила нас досыта. Когда я был маленьким, она сделала меня вроде как своим любимчиком, наверное, потому, что я был самый младший, и братья поколачивали меня, когда она не видела. Они меж собой тоже не очень-то дружили – мы никогда не были слишком любящей семьей, и я видел, как однажды Джосс избил Мэтта так, что тот не держался на ногах. Мэтт был забавный: тихий, больше похожий на мать. Он утонул там, в болоте. Там можно кричать, пока не лопнут легкие, и никто не услышит, кроме птиц или одичавших лошадей. Я и сам в свое время чуть не попался.

– Давно умерла ваша мать? – спросила Мэри.

– На Рождество будет семь лет, – ответил Джем, подкладывая себе баранины. – Отца повесили, Мэтт утонул, Джосс отправился в Америку, а я рос дикий, как ястреб; вот мать и ударилась в религию и молилась здесь часами, взывая к Господу. Я этого терпеть не мог и потому убрался подальше. Какое-то время я плавал на шхуне, но море – не для моего желудка, и я вернулся домой. Я увидел, что мать отощала, как скелет. «Тебе нужно больше есть», – сказал я ей, но она меня не слушала, и я опять ушел и некоторое время жил в Плимуте, зарабатывая где шиллинг, где два. Я вернулся сюда к рождественскому обеду и увидел заброшенный дом и запертую дверь. Я чуть с ума не сошел. Не ел целые сутки. Я пошел обратно в Норт-Хилл, и там мне сказали, что моя мать умерла и ее похоронили три недели назад. С таким же успехом я мог остаться на рождественский обед в Плимуте. В буфете позади тебя есть кусок сыра. Хочешь половину? Правда, он червивый, но червяки не кусаются.

Мэри покачала головой и предоставила хозяину самому встать и взять сыр.

– Что случилось? – спросил он. – У тебя вид как у больной коровы. От баранины, что ли, поплохело?

Мэри смотрела, как Джем садится и кладет ломоть высохшего сыра на огрызок черствого хлеба.

– Все вздохнут с облегчением, когда в Корнуолле не останется ни одного Мерлина, – заметила она. – Такая семейка хуже любой заразы для здешних мест. Ты и твой брат так и родились испорченными и злобными. Ты никогда не думал о том, как, должно быть, страдала твоя мать?

Джем посмотрел на нее с удивлением, не донеся до рта хлеб с сыром:

– С матерью было все в порядке. Она никогда не жаловалась, привыкла. Ну да, они с отцом поженились, когда матушке было шестнадцать; ей некогда было страдать. Джосс родился через год, потом сразу Мэтт. Ей нужно было их растить, а к тому времени, когда они отбились от рук, ей пришлось все начать по новой со мной. А меня сначала сделали, а потом подумали. Отец напился на Лонстонской ярмарке, когда продал трех коров, которые ему не принадлежали. Если бы не это, я бы сейчас здесь с тобой не болтал. Дай кружку.

Мэри закончила есть. Она встала и молча принялась убирать со стола.

– Как поживает хозяин трактира «Ямайка»? – спросил Джем, раскачиваясь на задних ножках стула и наблюдая, как гостья кладет в воду тарелки.

– Пьет, как и его отец, – коротко ответила Мэри.

– Это погубит Джосса, – серьезно сказал его брат. – Он напивается до бесчувствия и целыми днями лежит как бревно. В один прекрасный день он себя доконает. Чертов дурень! Как долго продолжался запой на этот раз?

– Пять дней.

– Ну, это еще ничего. Он проваляется неделю, если ему позволить. Потом очухается и будет шататься, как новорожденный теленок, а уж во рту будет противно, словно в болоте. Когда вся лишняя жидкость из него выльется, а остальная выпивка всосется – вот тут-то и жди беды. Так что будь осторожна.

– Дядя меня не тронет; уж об этом я позабочусь, – сказала Мэри. – Ему есть о чем беспокоиться. Дядюшке хватит забот и без меня.

– Не напускай на себя таинственность, многозначительно кивая и поджимая губки. В «Ямайке» что-нибудь стряслось?

– Зависит от того, как на это посмотреть, – ответила Мэри, вытирая тарелку и поглядывая на него. – На той неделе у нас побывал мистер Бассат из Норт-Хилла.

Джем с грохотом опустил стул на все четыре ножки.