Граница нормальности

Учителя дружно кивнули, подтверждая сказанное.

Бамц! – щёлкнуло снова. А слова сами собой сложились в вопрос.

– Да вы что?

– На уроке химии он показывал пародию на директора школы!

– И что похоже?

– Да! Иван показывал нам эту пародию в учительской … – учителя хихикнули, – по многочисленным просьбам педколлектива.

– А-а-а…

– Я выходила! – упреждая вопрос Пинтусевича-старшего, торопливо сказала химичка. – У меня заболел желудок. А ношпу я забыла дома. А в медпункте как назло никого не было…

– Мы это уже слышали, – сказала Нина Ивановна. – А на физкультуре?

– Я не хожу на физкультуру, – оскорблено сказала химичка.

Педагоги посмотрели на неё. Она покраснела и пересела на второй ряд.

– А что на физкультуре? – деревянным голосом спросил Волемир Мефодьевич.

– Бежали три километра и ваш сын крикнул «Кто последний – тот козел». Все бы ничего, но физкультурник тоже побежал! В его-то возрасте!

Учителя снова хихикнули.

– И что?

– И все! Прибежал последним! А фамилия у него Сайгаков! Каково?

– А что он играл на новогоднем концерте? Вы знаете, что он играл на новогоднем концерте?

– Что? – механически спросил Пинтусевич.

– Эминема! На скрипке! – гневно сказала Нина Ивановна. – И что самое страшное – ему подпевали! Старшеклассники!

– Какой ужас, – сказал Волемир Мефодьевич. – Кто это?

– Легендарный рэпер, – сказала англичанка.

Пинтусевич-старший напрягся, пытаясь соответствовать, и произнёс:

– Вау.

Англичанка встрепенулась и быстро глянула на Волемира Мефодьевича.

– Алла Петровна, кстати, тоже подпевала! – с укоризной глядя на Пинтусевича, пресекла её классная руководительница.

Англичанка густо покраснела и сказала:

– У Эминема было очень тяжелое детство. И он симпатичный

Последнее предложение – почти шепотом. Затем, роняя, поднимая и снова роняя какие-то мелкие предметы, молча села рядом с химичкой.

***

Домой Пинтусевич вернулся задумчивый. Спал плохо, а утром встал с твердым решением сходить в музыкальную школу.

***

– Как хорошо, что вы к нам пришли!

Сама по себе фраза была хороша. Волемиру Мефодьевичу не понравились интонации: было в них что-то каннибальское.

– Мы все понимаем, – сказала Эмма Аскольдовна, и в голове Пинтусевича-старшего началось что-то вроде гудения. Перед щелчком. – У мальчика неблагоприятные гены.

Бамц! – да что ж такое-то, подумал Пинтусевич.

– Но пустить дело на самотек было преступлением со стороны педагогического коллектива. Иван, безусловно, талантлив. Но при этом он совершенно, совершенно неорганизован. То, что он позволяет себе на переменах… – Эмма Аскольдовна вдруг хихикнула, но тут же усилием воли вернула на лицо серьезное выражение. – А еще ваш сын придумал игру. Называется «Музыкальный ринг». Скрипка – инструмент серьезный, и играть на нем сидя верхом на товарище, который в этот момент старается сбить кого-то с ног – это… это кощунство! И потом это элементарно нечестно! У Вани скрипка, а у Федечки Зотова – контрабас. А у кого-то вообще – жмуровой барабан. Я тысячу раз говорила коллегам, что подобное неравенство делает саму идею тотализатора абсурдной! Но двести баксов, простите, долларов США, мне уже никто не вернет!

Тут Эмма Аскольдовна почувствовала, что увлеклась, и замолчала. Пинтусевич молча ждал продолжения. В голове у него было пусто. Даже гудения, того что перед щелчком, и того не было. Видимо, привыкаю, подумал Волемир Мефодьевич.

– В общем, Иван вопиюще несерьезен. Я бы поняла, если бы у Ивана была какая-то генная предрасположенность, если бы его предки были, к примеру, ну я не знаю… Клоуны, что ли. Хотя бы.

Бамц! – нет, всё-таки еще не привык, так подумал Волемир Мефодьевич.

– Но ведь вы серьезный человек, руководитель, – продолжала Эмма Аскольдовна. – А Иван?

– Что Иван? – спросил Пинтусевич, испытывая сильное желание увидеть сына.

– Да одно то, как он держит скрипку, способно довести, – Эмма Аскольдовна приосанилась, – интеллигентного человека до…

– Оргазма, – неожиданно для себя брякнул Волемир Мефодьевич.

Слово это повисло между и тихо растаяло, оставив после себя неприятный душок.

– Что ж, – сухо сказала Эмма Аскольдовна. – Мне кажется, я начинаю понимать. Вот, так сказать, и обнажился ваш нравственный стержень, господин Пинтусевич.

***

– Папа, ты чего, – сказал Иван Пинтусевич, заметно нервничая. Повод был: не каждый день отец молча разглядывает тебя в течение четверти часа.

– Иван, – сказал наконец Пинтусевич-старший. – Сыграй-ка мне на скрипке.

Младший Пинтусевич обалдело вышел и минуту спустя вернулся со скрипкой. Встал. Прижал скрипку к щеке, на мгновение замер, затем тряхнул кудрявой головой и заиграл. Минуту Волемир Мефодьевич слушал молча, а потом спросил:

– Это Эминем?