Генотип
– Нет, это не мой сын! – воскликнул Волемир Пинтусевич.
Он со строгим недоумением посмотрел на стоящего перед ним мальчика в сером костюме и продолжил:
– Мы, Пинтусевичи, потомственные клоуны. А ты?
– Ты предвзято к нему относишься, – сказала жена. – Он у нас нормальный мальчик.
– Эльвира! – сказал Пинтусевич. – Ты просила поговорить с сыном. Я делаю это. Более того. Я воспитываю сына! Я разговариваю с ним как мужчина с мужчиной! Почему ты вмешиваешься?
Жена ушла на кухню. Может, варить ужин, а может и обдумывать ответ.
– Э-э-э… – сказал Пинтусевич. – Ах да! Иван! На кого ты похож?
– Люди говорят, на маму, – уныло ответил младший Пинтусевич.
– Вот именно! – сказал Волемир Мефодиевич, воровато оглянувшись. – О, как ты прав! Именно! И не смей мне дерзить! Ты смотрел на себя в зеркало? Ну какой из тебя клоун? С этим твоим маминым вечно постным выражением лица? Неужели весь род Пинтусевичей не оставил в твоей душе ничего? Твой прадед был клоуном, твой дед был клоуном, твой отец – клоун! Я тебя спрашиваю! Что ты молчишь?
– Оставил, – все также уныло сказал Иван.
– Что?! – спросил Волемир Мефодиевич, помолчав.
– След, – коротко ответил Иван.
– Какой след? О чем ты говоришь? Да одно то, как ты держишь эту чертову скрипку способно довести интеллигентного человека, – в этом месте Волемир Мефодиевич непроизвольно приосанился, – до…
– Оргазма, – брякнул Пинтусевич-младший.
– Не смей мне дерзить! – вскричал Пинтусевич-старший. – Ну почему, почему ты такой?!
И добавил с нажимом:
– А?!
– Люди говорят: в семье должен быть хоть один нормальный.
– Кто говорит? Что за люди?!
– Бабушки.
– Какие еще, к дьяволу, бабушки! – Волемир Мефодьич иногда позволял себе крепкие выражения.
– Родные. Твоя и мамина мамы, – объяснил Иван.
То, что в мире существуют общие для свекрови и тещи позиции, Волемира Мефодьевича изумило. Ему нарисовалась картинка, от которой явственно повеяло шизофренией – его собственная мать и мать супруги дуэтом поют песню. Почему-то «Самбади ту лав».
– Что, прямо вместе так говорят? – спросил он.
– Нет, по отдельности.
– А вот сходил бы на родительское собрание, – вернулась из кухни жена. – Раз уж решил заняться воспитанием Ивана.
– Я и так регулярно хожу на родительские собрания! – сказал Пинтусевич-старший, держась за сердце.
Жена пристально посмотрела на Пинтусевича-старшего.
– Да! – сказал Волемир Мефодиевич, – Регулярность, Эльвирочка, она ведь разная бывает!
– Раз в четыре года?
– Да! – драматично сказал Пинтусевич. – Олимпиады, например, проходят раз в четыре года! То есть регулярно!
– А раз в сто лет наступает новый век, – солидно сказал Иван Пинтусевич. Родители посмотрели на сына. Сын исчез.
– Кстати, о регулярности, – сказала супруга.
– Лучше о сыне, – быстро сказал Пинтусевич.
– Прекрасно, – сказала Эльвира Васильевна. – Как раз кончается восьмой год учебы нашего сына. Так что пора! Завтра в семь.
И вышла из комнаты.
– Нифига себе попил чаю, – горько сказал Волемир Мефодьевич и включил телевизор.
***
– А вас, Волемир Мефодьевич, я бы попросила остаться.
Учителя, сидевшие на первом ряду, внимательно смотрели на Пинтусевича, стоявшего у доски. Тому вспомнились школьные годы, и он немедленно принял позу несправедливо обиженного подростка: одна рука в кармане, нос – вверх, глаза – в пол, ботинки – не чищены, весь вид выражает готовность нахамить.
– Волемир Мефодьевич, – блистая очками, начала Нина Ивановна. – Я как классный руководитель Ивана обязана вам сказать.
Она сделала паузу, прижала обсыпанный мелом рукав к сердцу и продолжила.
– Мы все понимаем, у Ивана тяжелая наследственность. Мы знаем, что его прадед и дед были клоунами.
Бамц! – щёлкнуло в голове Волемира Мефодьевича.
– Мы знаем, что в молодости вы не раз сбегали из дома, не желая подвергать себя этим унизительным репетициям, Эльвира Васильевна нам про это много и подробно рассказывала.
– Но! – Нина Ивановна задрала вверх указательный палец. Волемир Мефодьевич заворожено посмотрел на него, машинально отметив про себя, что на кончике пальца – чернильное пятнышко в форме звезды. Нина Ивановна с силой бросила руку вниз, грозно сверкнули очки, и Волемир Мефодьевич вздрогнул.
– Нам небезразлична судьба мальчика, и мы обязаны принять меры!
– А что собственно случилось? – осторожно спросил Пинтусевич-старший. Чувствовал он себя как канатоходец, идущий над ареной с голодными львами. Вспомнился семьдесят девятый год, Ташкент, жара, голые животы, Валентина Пискунова, каучук-блонд, он сам с биноклем в руке в кустах возле арыка.
– Ваш сын вопиюще несерьёзен.