Месть женщины

– Когда вы поедете в Кампану?

– Завтра утром. Вы всегда едите такие острые блюда? – не сдержалась она.

– Да. Простите, кажется, я не совсем рассчитал, когда привел вас сюда. Но здесь самое надежное место. Правда, не рассчитанное на европейские желудки, – признался Диас. – Когда вы дадите мне фотографию того человека?

– Она у меня с собой. Но это только приблизительно похожий на оригинал портрет.

– В таком случае просто положите ее на стол. И можете уходить. Я уже понял, что местная еда вам не очень нравится.

– По-моему, они явно увлекаются перцем, – кивнула Чернышева и достала из сумочки фотографию Кучера. Положив ее на стол, она поднялась и, кивнув на прощание Диасу, вышла из ресторанчика. За ней почти неслышной тенью проскользнул Благидзе.

На следующее утро она выехала в Кампану. Машину выбрала с таким расчетом, чтобы нигде не останавливаться по дороге. Это был мощный «Крайслер» прошлого года выпуска, который ей подогнали прямо ко входу в отель. Благидзе, уже предупрежденный о ее поездке в Кампану, с самого утра дежурил у отеля, заблаговременно взяв в прокате довольно потертый «Рено».

Он не особенно соблюдал дистанцию, беспокоясь упустить «Крайслер» из виду. Дважды Чернышевой приходилось сбавлять скорость, поджидая, пока Благидзе на своем автомобиле догонит ее. Наконец они приехали в Кампану, небольшой городок на севере от Буэнос-Айреса. Несмотря на то, что в описываемый период в городе проживало не более пятидесяти тысяч человек, это был довольно крупный морской порт на севере Ла-Платы, откуда уходили рыболовецкие суда и баржи вниз, в залив, и вверх по течению Параны.

Они довольно долго кружили по городку, разыскивая нужную улицу. Чернышева с понятным раздражением думала, что любой наблюдатель уже давно мог все просчитать. Настолько нелепо выглядели их два автомобиля, неспешно проезжавшие по небольшим улочкам города. Наконец им повезло, и они выехали на Санта-Исабель, параллельную приморскому бульвару улицу, начинавшуюся от причудливо украшенной в типичном колониальном стиле арки.

Нужный двухэтажный дом Чернышева нашла довольно быстро. На этот раз Благидзе, не останавливаясь, проехал вперед и притормозил только через триста метров, в конце улочки. Южноамериканские страны впитали в себя причудливую смесь испанской, индейской, немного американской, а в Аргентине еще и немецкой и итальянской культур. Именно поэтому сиеста, столь любимая и обязательная для испанцев, так прижилась в некоторых странах Латинской Америки. Сказывался климат и темперамент латиноамериканцев. И если чилийцы любили уменьшительные суффиксы и неспешное течение жизни, то их соседи по континенту предпочитали гиперболы в личной жизни. Можно сказать, что чилийцы были немного испанцами Южной Америки, со своей склонностью к отдыху и неспешной жизни, а аргентинцы представляли собой смесь французов и итальянцев, хвастливых, громких, самоуверенных и темпераментных южан.

Но сиеста была обязательна для всех. И в Кампане в это время дня уже начинавшаяся сиеста буквально очищала улицы от всех праздношатающихся и сторонних наблюдателей. Даже в морском порту жизнь, казалось, замирала и шли лишь разгрузочно-погрузочные работы, которые нельзя было остановить. Вот и теперь на Санта-Исабель не было почти ни одного человека, если не считать двух стариков, сидящих прямо на земле в конце улицы, у небольшого местного бара.

Чернышева, выйдя из автомобиля, осмотрелась. Все было спокойно. Она прошла к дому и постучала. Никакого ответа. Постучала еще. Сиеста была священна для отдыхающих, и ей вполне могли не отвечать. Она постучала снова. Наконец за дверью послышались чьи-то шаги. И только через минуту раздался очень недовольный голос, спросивший с ощутимым акцентом по-испански:

– Что вам нужно?

– Мне нужен сеньор Липка, – громко сказала Чернышева, снова оглядываясь. Кроме сидевшего в автомобиле Благидзе и двух стариков, на улице не было никого. Очевидно, и в ее голосе был все-таки какой-то неуловимый акцент, так как дверь ей не открыли, а тот же голос спросил:

– Кто вы такая?

– Сеньор Липка, я приехала к вам по поручению сеньора Веласкеса, – это был условный пароль, – он просил передать вам письмо.

Только тогда она услышала, как дверь открывается. На пороге возник пожилой человек лет шестидесяти. Растрепанные седые волосы, лицо в жестких складках морщин, словно выдубленных соленым морским ветром, узловатые пальцы рук, красные глаза. Очевидно, хозяин дома строго соблюдал священный ритуал сиесты. Он недоверчиво смотрел на Марину. Она была одета в легкий брючный костюм персикового цвета. На голове соломенная шляпка, столь модная в этом сезоне.

– Это вы от Веласкеса? – недоверчиво спросил Липка.

Она узнала его сразу. Его фотография была в личном деле, правда, десятилетней давности, но он не очень изменился.

– Он просил передать вам привет, – уверенно кивнула Марина.

Хозяин дома молча посторонился, пропуская незваную гостью в дом. Сверху, со второго этажа, раздался женский крик.

– Кто к нам пришел, Иосиф?

Не Йожеф, а именно Иосиф. Очевидно, жене Липки было трудно выговаривать славянское имя своего супруга. Чернышева вспомнила, что у Липки большая семья – жена и трое сыновей. Но ребят не было в доме. «Может, на них не распространяется правило сиесты», – подумала Марина. Хотя навряд ли. Просто, не найдя работы в этом городке, они наверняка уехали трудиться в Буэнос-Айрес, оставив родителей одних.

– Это ко мне, – недовольно прокричал Липка, – привезли письмо от моего старого друга.

Он показал на комнату, расположенную справа от лестницы. Прошел первым. И первым уселся на глубокий диван, подвигая к себе столик, на котором стояли две бутылки и несколько чистых стаканов. Чернышева прошла следом и села в кресло напротив. Ни слова не говоря, хозяин дома разлил местное вино в два высоких стакана. Взял один, выпил вино почти залпом и только потом недовольно выдавил:

– Ну?

Марина молча взяла стакан. Но не стала пить, а лишь подчеркнуто демонстративно отодвинула его в сторону. Потом налила себе воды из большой бутылки, стоявшей тут же, на столе, в другой стакан. И, не сводя глаз с Липки, выпила. Она знала психологию и умела работать с подобным типом агентов.

Условно говоря, психологи КГБ делили всех агентов-нелегалов на четыре категории. «Артисты» – виртуозы своего дела, любящие и наслаждающиеся подобной игрой, ставшей как бы частью их натуры. Такие часто шли на риск, словно получали удовольствие от этой игры, своего рода наркотика, без которого они уже не могли существовать. Вторая категория лиц – «Мастера» – педантичные, строгие профессионалы, предпочитающие во всем доверяться логике и сдержанные в проявлении своих эмоций. Третья категория агентов – «Истерики» – нервные, эмоционально неустойчивые типы, желающие исповедаться своим резидентам, болтливые, с легко возбудимой психикой. И, наконец, четвертая группа агентов, которых называли «Молчуны». Эти демонстрировали показную агрессию, неохотно шли на контакты, предпочитали избегать личных встреч с резидентами.[2 - Указанные категории психотипов агентов-нелегалов были разработаны и применялись в КГБ СССР на протяжении последних десяти-двенадцати лет перед развалом Советского Союза. Подобные психотипы еще не описаны в литературе, однако после крушения СССР и КГБ разработки психотипов были несколько изменены, в связи с чем автор и разрешил себе упомянуть эти отличия в данной книге. Вместе с тем автор описывает лишь классификацию агентов, не останавливаясь на специфических действиях разведки в каждом конкретном случае. Даже несмотря на развал КГБ и распад СССР, автор полагает, что нельзя описывать абсолютно секретные вещи. Верность даже «погибшей Атлантиде» и самому себе есть качество нравственное, не зависящее от смены декораций. (Прим. автора.)]

В свою очередь, психологи Комитета государственной безопасности вырабатывали особое поведение резидентов и связных для каждого из типов агентов. В первом случае с агентами должны были встречаться сухие, мрачные, строгие резиденты, как бы подчеркивающие значение порученного дела. Во втором – просто пунктуальные исполнители, строго выполняющие инструкции Центра. В третьем – с агентами должны были встречаться своего рода исповедники, готовые выслушать многословные доносы «истериков» и поддержать их своими советами и замечаниями. И, наконец, в четвертом случае, при свидании с «молчунами», резиденты обязаны были переигрывать агентов, демонстрируя одинаковое неприятие при подобном подавлении характера собеседника. И свой независимый характер. Именно то, что сейчас делала Марина Чернышева.

Психологи обычно не ошибались. После того, как она выпила стакан воды, не ответив на вопрос Липки, он более уважительно произнес во второй раз:

– Я вас слушаю.

– У вас в доме можно говорить? – спросила Марина.

– Да, – кивнул Липка.

– Вы получили сообщение о моем прибытии?

– Мне передали, что приедет связной. Кто именно, мне не сказали. Правда, я не понимаю, почему нужен так срочно. Последнее сообщение о военно-морской базе в Мар-дель-Плата я отослал всего две недели назад.

– Это не связано с вашей деятельностью в Аргентине, – заметила Чернышева. – Нас интересует один человек. Который раньше работал с вами.

– Я работал со многими людьми. Их, наверное, несколько сот человек, – мрачно заметил Липка. – О ком конкретно вы говорите?

– Кучер. Вы знаете такого?

– Флосман? – изумился Липка, впервые обнаруживая какое-то подобие чувств. – Не может быть. Разве он жив?

– Иначе я бы не приехала.

– Но он работал в Мюнхене, в Германии, – возразил Липка. – Исчез два года назад, после объединения Германии. Никто о нем ничего не слышал.

– Он в Аргентине, – сухо сказала Марина.

– У вас точные сведения?

– Вы думаете, я прилетела в Аргентину, чтобы пошутить с вами? – спросила Чернышева.

Липка смутился. Ничего не сказал. Снова налил себе вина. Выпил. И только потом спросил:

– Что я должен делать?

– Найти Флосмана. Вы знаете его стиль, его методы работы. Вы видели его в Германии четыре года назад. Значит, сумеете сразу узнать. Мы окажем вам любую помощь.

Липка задумался.

– Почему вы его ищете?

– Мы беспокоимся за нашу агентуру, – честно ответила Чернышева, – он знает многих бывших ваших коллег, которые сейчас работают на нас.