Между нами горы

Я выхватил у тебя рюкзак, и мы вышли вместе, делая вид, будто не понимаем, что происходит.

«Что не так?» – спросил я напрямик.

«У меня никак не получается ускориться», – зло ответила ты.

«Хочешь, помогу?»

Ты наморщила носик.

«А ты сможешь?»

«Представь себе, смогу. Мне так кажется. – Я указал на будку тренера по кроссу. – А вот он точно не сможет, а то бы уже все тебе подсказал».

Я тебя не убедил.

«Ты видишь что-то, чего не видит он?»

Я кивнул. Ты остановилась и раскинула руки.

«Ну так что?»

«Как ты двигаешь руками. Слишком много боковых движений, а вперед – маловато. Ну, и… – Я указал на твою бедренную сгибающую мышцу. – Вот тут у тебя скованность. Шаг коротковат. Ноги у тебя быстрые, но при каждом шаге надо бы покрывать большее расстояние. Не хватает пары дюймов».

Ты поджала губы, как будто я намекнул на твою полноту.

«Неужели?»

Я молча кивнул. Я уже озирался через плечо – вдруг появится твой ухажер? Насколько я помнил, это был самый долгий наш разговор с глазу на глаз у всех на виду.

Ты уперлась руками в бока.

«Ты сможешь это исправить?»

«Не то чтобы исправить… Тебе самой придется это сделать. Но я бы мог бежать рядом и помогать, чтобы ты посмотрела на себя как будто со стороны. Вдруг я помогу тебе найти ритм, при котором удлинится твой шаг? Это как при беге по тротуару – ты сам решаешь: наступать на трещину в асфальте или не наступать. Когда бежишь с партнером, у которого шаг длиннее, то обязательно стараешься под него подстроиться. В общем, твой шаг меняется помимо твой воли».

«Ты бы за это взялся?»

«А как же! Кто бы отказался?»

Ты сложила руки на груди.

«Где ты раньше был? Раньше ты не обращал на меня внимания».

Я по-прежнему продолжал озираться. Мне казалось, что штангист дышит мне в затылок.

«А как же номер пятьдесят четыре? Парень без шеи?»

«Если ты не в курсе, Эйнштейн, мы не встречаемся с прошлого года!»

«Вот оно что!» – Я почесал затылок, а ты покачала головой.

«Там ты, может, и молодец, – ты указала на беговую дорожку, – но вообще-то я могу нарезать вокруг тебя круги».

Ты занимаешься этим до сих пор.

Глава 5

Было темно, боль усиливалась. Я нажал подсветку на своих часах. 4.47 утра. После падения прошло часов шесть. До рассвета оставалось еще два часа. Возможно, на этой высоте светает раньше. Но при таком холоде существовала опасность не протянуть и пятнадцати минут. Меня так трясло, что громко лязгали зубы. Гровер был покрыт слоем снега в четыре дюйма.

Я так и остался пристегнутым, у кресла подо мной сломался шарнир.

Эшли лежала слева от меня. Я потрогал ее шею, сонную артерию. Пульс был учащенный, но она лежала тихо. В темноте я не мог ее разглядеть. На ощупь я определил, что нас засыпало снегом и битым стеклом. Справа от себя я увидел спальный мешок, прикрепленный к креслу Гровера снизу. Я потянул за лямку и вытащил мешок. Расстегнув молнию, я кое-как накрыл им Эшли и себя.

Я едва мог двигаться из-за боли в грудной клетке, не позволявшей вздохнуть. Я тщательно накрыл Эшли спальным мешком, засунув внутрь ее ноги. Неестественный изгиб ее колена не сулил ничего хорошего. Собаке тоже хотелось тепла. Я снова нажал подсветку: 5.59. Свет был зеленоватый, цифры на циферблате черные, то и другое я мог разглядеть с большим трудом. В нескольких футах от меня торчал облепленный снегом пропеллер с обломанным винтом.

Рассвело. Меня разбудил пес: он стоял на моей груди и лизал мне нос. Небо было серое, по-прежнему шел снег. В нескольких футах от меня высился холмик – это был Гровер, усыпанный слоем снега толщиной уже в добрый фут. Мой взгляд остановился на зеленой еловой ветке. Я засунул руки под мышки. Пуховой спальный мешок был и благом, и опасностью. Под ним было тепло – это был плюс, потому что тепло ускоряет кровоток и препятствует наступлению смерти от переохлаждения. Но из-за кровотока я мучился от боли в ребрах.

Эшли по-прежнему лежала рядом со мной, безмолвная и неподвижная. Я снова потрогал ее шею. Пульс хорошо прощупывался, хотя был уже не таким ускоренным. Организм сжег адреналин, хлынувший в организм при катастрофе.

Я сел и попытался ее осмотреть. Распухшее лицо было в запекшейся крови из-за порезов на лбу и на макушке. Я провел рукой по ее плечу. Ощущение было такое, будто к ней в пуховик засунули пустой носок: плечо было вывихнуто и свисало из суставной сумки.

Я вцепился в ее рукав и потянул, чтобы сухожилия вернули кость в суставную сумку, а потом принялся за сустав. Он болтался и был перекошен, что свидетельствовало о том, что до этого вывиха случались и другие. Но я вернул его на положенное место. Плечи легко встают на свои места, главное, придать им нужное направление.

Не раздевая ее и не разговаривая с девушкой, я не мог определить, повреждены ли у нее внутренние органы. Я провел ладонью по ее бедрам – упругим, худым, мускулистым. Правая нога ниже колена была в порядке, в отличие от левой.

Левая бедренная кость сломалась при ударе самолета о скалу. Было понятно, почему она кричала. Бедро сильно распухло, раза в два превзойдя нормальный объем, штанина на нем натянулась. К счастью, кость не порвала кожу.

Я знал, что должен вправить перелом, прежде чем она очнется, но для этого мне требовалось пространство. Пока что я чувствовал себя как в капсуле магнитно-резонансной томографии: буквально не повернуться. Оглядевшись, я понял, что мы находимся в снежной лунке, вырытой фюзеляжем самолета. В некотором смысле это было неплохо.

Столкновение самолета со скалой создало огромный сугроб, в котором мы утонули. Получился снежный кокон; звучит страшновато, зато в коконе сохранялась температура градуса в 2 мороза – все лучше, чем снаружи. Не говоря о том, что до нас не мог добраться ледяной ветер. Свет проникал главным образом через плексигласовый «фонарь»: его тоже запорошило снегом, тем не менее света хватало, чтобы я мог приступить к работе.

Пока я разрывал снег, чтобы заняться ногой Эшли, песик скулил и крутился на одном месте. Потом он залез Гроверу на колени и стал слизывать с его лица снег – вознамерился выяснить, когда самолет наконец взлетит. Я принялся за снег голыми пальцами, и уже спустя минуту руки замерзли. Я понял, что еще немного – и мои руки станут непригодными ни для какой работы. Тогда, немного порывшись рядом с Гровером, я достал из кармашка на дверце самолета дощечку с зажимом, выбросил бумаги и использовал дощечку в качестве лопаты. Работа шла медленно, но в конце концов я вырыл в снегу яму, или полку, на которую можно было уложить Эшли. Так у меня появлялся доступ к ее левой ноге.

Я стащил с нее спальный мешок, выстелил им дно ямы и стал медленно стаскивать ее с сиденья. От напряжения я выбился из сил и привалился к креслу Гровера, чтобы отдышаться. Дыхание у меня было прерывистое и мелкое – дышать полной грудью не позволяла боль.

Песик обежал меня, прыгнул мне на колени и начал лизать мое лицо.

– Брось, дружок, – сказал я ему. Я забыл его кличку.

Прошло не меньше получаса, прежде чем я собрался с силами, чтобы взяться за ногу Эшли.

Сначала я с ней заговорил, но она не ответила. Тем лучше: то, что я собрался сделать, должно было причинить ей больше боли, чем сам момент перелома.

Я снял с себя ремень, обмотал ей лодыжку, а себе запястье, чтобы было за что тянуть. Потом снял левый ботинок и аккуратно поставил левую ногу в ее промежность, выпрямил ногу, усилив нажим, затем натянул ремень и взял обеими руками ее ступню. Четыре-пять глубоких вдохов. Внезапно она дотронулась до моей ноги. Я поднял голову и увидел, что она приоткрыла один глаз. Похлопав меня по ноге, она пробормотала:

– Тяните сильнее…

Я стал тянуть, упираясь ногой и выгибая спину. От боли она откинула голову, застонала и опять лишилась чувств. Ее нога дернулась, я повернул ее, позволил выпрямиться, потом отпустил. От этого нога приняла естественное положение, совсем как правая.