Оценить:
 Рейтинг: 0

Когда поют сверчки

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 16 >>
На страницу:
10 из 16
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Я сжал коробочку в кулаке и кивнул.

– Ладно.

– Нет, ты должен пообещать!..

– Хорошо, мэм, я прослежу. Обещаю.

С тех пор каждый раз, когда нас отпускали на обед, я доставал из коробочки таблетку и протягивал Эмме. В ответ она проводила двумя пальцами по губам, словно застегивала их на «молнию», складывала руки на груди и отрицательно качала головой.

Я терпеливо ждал.

Наконец она говорила сквозь стиснутые зубы и «запертый» рот:

– Это лошадиные таблетки! Они слишком большие – мне трудно их глотать. Я могу подавиться!

Тогда я делил таблетку пополам своим швейцарским армейским ножом и просил школьную буфетчицу дать нам шоколадный пудинг или питьевой йогурт, чтобы Эмме было полегче.

Эмма сердито смотрела на меня, и я говорил шепотом:

– Пожалуйста… Ведь я обещал!

Тогда она отправляла лекарство в рот, отпивала йогурта и бормотала:

– Это ты обещал, а не я!

Иногда она грозила не глотать таблетку, которую уже взяла в рот, и шантажировала меня, требуя, чтобы я забрал свое обещание назад, но я только качал головой.

– Возьми свое слово назад, Риз!

– Я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– И то, и другое.

В глазах Эммы вспыхивало пламя, но она глотала лекарство. Все-таки она была очень на меня сердита и не разговаривала со мной почти месяц, если не считать наших ежедневных «обеденных» стычек. Начиная с третьего класса я превратился для нее в «таблеточного надзирателя». Я был уверен, что Эмма меня ненавидит, но, как оказалось впоследствии, ошибался.

Глава 8

Сон, о котором упомянул Чарли, начал сниться мне вскоре после того, как я нашел ключ от банковской ячейки. Раз от раза он становился все отчетливее, словно впечатываясь в память, и повторялся почти каждую ночь. Как большинство сновидений, мой сон не отличался логикой и смыслом, в нем не было ни начала, ни какого-то определенного конца, однако отделаться от него я не мог, как ни старался. Стоило мне закрыть глаза, перед моим мысленным взором снова вставали уже знакомые картины.

Мне снилось, будто я попал в старинный дом – века примерно восемнадцатого, хотя моя оценка может быть неточна, в конце концов, это все-таки сон, а не реальность. Я вижу каменные стены, деревянные полы и огромный закопченный очаг. Передо мной стоит грубый деревянный стол, на котором лежит какой-то человек. Быть может, это владелец дома, плантатор или лендлорд, который был смертельно ранен в недавнем сражении и теперь медленно умирает, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом. Я вижу, что он очень страдает и что его ждет нескорый, мучительный конец, но ничего не могу сделать. Сам я, похоже, тоже побывал в битве, вот только солдатом я не был. И санитаром, скорее всего, не был тоже. Возможно, в этом сражении я был знаменосцем, поскольку с моих плеч свисает какой-то флаг, в который я кутаюсь как в тогу.

В руках я держу кувшин с водой. Бока у него пробиты, а дно треснуло, поэтому, даже когда я держу его вертикально, вода вытекает из кувшина как из решета. Я пытаюсь заткнуть самые большие дыры пальцами, но их слишком много, и на полу под столом уже собралась порядочная лужа смешанной с кровью воды. Стоит мне, однако, наклонить кувшин, чтобы дать раненому напиться и обмыть его раны, как трещины тут же исчезают. А главное – сколько бы воды я ни вылил, кувшин все не пустеет. И вот я стою над телом совершенно незнакомого мне человека и лью на него воду, однако мне никак не удается понять, что же с ним случилось. Я пытаюсь найти на его теле раны, но не нахожу ничего. Единственное, что мне совершенно ясно, это то, что, пока я поливаю незнакомца водой, он может дышать; больше того, ему как будто становится немного лучше. Но вот беда – чем больше воды я выливаю из кувшина, тем тяжелее он становится, так что я с огромным трудом удерживаю его на весу обеими руками. Наконец силы мои кончаются, и я в изнеможении падаю на стол – в лужу разлитой воды, а раненый человек начинает громко кричать, сотрясаясь в агонии.

Этот сон повторяется каждую ночь. За несколько мгновений до того, как умирающий человек испускает последний вздох, я просыпаюсь, дрожащий, мокрый от пота, ошеломленный. Мои руки и плечи сводит судорогами от нечеловеческих усилий, внутренности горят от жажды, в ушах звенит от предсмертных криков. Но хуже всего страх: я боюсь, что незнакомец в моем сне умер от чего-то очень простого – от чего-то, что окружающие должны были давно разглядеть, но не разглядели… от чего-то, что я не способен увидеть, потому что я тоже слеп.

Глава 9

На заднем дворе дома Эммы – в самой глубине – протекал небольшой, ленивый ручей. Шириной в десять футов, он был, как говорится, воробью по колено, хотя после сильных дождей воды в нем прибывало изрядно. Дно его было выстлано мягким песком, лишь кое-где попадались округлые камни размером с бейсбольный мяч да мелкая галька. Истоки ручья находились где-то высоко в горах; спустившись вниз, он неспешно петлял меж отлогих холмов и, мимоходом заглянув на задний двор Эммы, тек дальше к озеру. Иногда мы замечали в воде маленьких форелей и даже поймали несколько штук сачком для бабочек, однако по большей части ручей оставался для нас всего лишь вехой, знаком на земле, отмечавшим дальнюю границу заднего двора.

В те годы одним из наших излюбленных занятий было мастерить игрушечные парусники, поджигать и пускать в плавание по ручью. Чарли сноровисто выстругивал из подобранных на свалке обрезков досок корпуса будущих судов. Потом просверливал на носу и по центру пару отверстий, а мы втыкали в них деревянные штыри, служившие мачтами. В мусорном ведре мы выискивали выброшенные газеты; взяв сразу несколько страниц или газету целиком, мы складывали ее в несколько раз, так что парус получался достаточно плотным – толщиной листов в двадцать. Такой парус никогда не складывался сам собой и не сползал по мачте вниз. Проре?зав в верхней и нижней части газеты отверстия, мы надевали эти паруса на деревянные штыри, поливали палубу парусника керосином и ставили на корму зажженный свечной огарок. Будучи спущенным на воду, наш корабль неспешно плыл по ручью, а мы следовали за ним берегом, время от времени направляя его движение длинными палками. Примерно через сотню-другую футов свеча догорала, поджигая керосин, и парусник погибал в огне. За несколько лет мы построили и сожгли, наверное, целый парусный флот.

* * *

Пока Эмма одевалась наверху, я дожидался ее в кухне. Мать Эммы стояла у плиты и пекла оладьи на большой сковороде с длинной ручкой. Потягивая крошечными глотками апельсиновый сок, я очень старался справиться с волнением. Мысленно я много раз репетировал свой вопрос – и все же робел. Наконец я собрался с духом:

– Э-э-э… мисс Надин?..

– Что, милый?

– Можно у вас кое-что спросить?

– Конечно.

– Скажите, почему Эмма должна все время принимать эти таблетки?

Мать Эммы отложила в сторону кулинарную лопатку, всхлипнула, взяла с буфета пачку салфеток и села напротив меня за кухонный стол. Высморкавшись, она некоторое время молчала, подбирая слова, потом сказала:

– У Эммы в сердце – дыра.

Эти слова потрясли меня. Они показались мне столь неправдоподобными и неправильными, что я обдумывал их целую минуту или даже дольше.

– Так поэтому она спит больше других детей?! – спросил я наконец. – И поэтому не играет с нами в кикбол и другие игры?

Мать Эммы только кивнула в ответ.

* * *

Учеба всегда давалась мне легко, но лучше всего я усваивал информацию, которую вычитывал в книгах. Я мог прочесть незнакомый текст один раз – даже не прочесть, а пробежать глазами, и после этого его уже не забывал. Даже через год, если бы кто-то спросил, что написано там-то и там-то, я мог бы слово в слово повторить прочитанное. И это было не механическое запоминание: полученная информация постоянно «варилась» у меня в голове, смешиваясь с другими знаниями и фактами, и, в свою очередь, определяла многие мои действия и поступки. Я всегда знал, что? я буду делать, а главное – как именно это следует сделать, чтобы все получилось правильно.

Эмма была устроена иначе. Все, что она узнавала о мире, постепенно переходило из ее головы прямо в сердце (со временем я стал называть этот процесс «перетеканием»), определяя ее характер и то, кем была Эмма в этой жизни. Иными словами, если основными инструментами, с помощью которых я знакомился с реальностью, были научная теория, исследование и эксперимент, то Эмма воспринимала окружающее душой и чувствами. Например, если для меня радуга была проявлением строгих физических законов, которые я хорошо знал и понимал, то Эмма видела в ней только удивительную, созданную самой природой красочную палитру, какой мог позавидовать любой художник. Мир вокруг представлялся нам обоим чем-то вроде головоломки, состоящей из множества фрагментов, но если я видел каждую деталь в отдельности и мог объяснить, как она сочетается и взаимодействует с другими деталями, то Эмма была способна сразу разглядеть полную картину, в которое сложатся разрозненные фрагменты. Подчас мне казалось, что моя соседка живет в своем собственном мире, но дверь в него всегда была открыта, и Эмма частенько приглашала меня взглянуть на него.

Да, в том, что Эмма необычная девочка, убеждать меня было не нужно. В восьмилетнем возрасте она обладала редкой способностью выражать свои чувства словами и поступками. Каждый раз, когда я пытался выразить, что? у меня на сердце, на меня нападало какое-то странное косноязычие. У Эммы такой проблемы просто не было.

* * *

Я немного подумал, потом спросил:

– А разве врачи не могут ее просто зашить? Ну, эту дыру?

Мать Эммы покачала головой.

– Они не знают как. Это… на самом деле это не так просто, как кажется.

Я поглядел на ведущую наверх лестницу, прислушался к легким шагам Эммы, которая быстро ходила в своей комнате, затем снова повернулся к ее матери. Сейчас мне кажется, что именно в этот момент меня осенило. Жизнь снова обрела смысл и стала простой и понятной.

– Мисс Надин, – сказал я. – Я смогу это сделать. Ну, смогу зашить дыру в Эммином сердце.

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 16 >>
На страницу:
10 из 16