Дневник

Заставляя твою жену водить пальцами вдоль каждой буквы, Энджел шепчет:

– Скажи это!

А Мисти говорит:

– Нет. Нет, это просто бред.

Направляя ее пальцы, плотно охватив своими, Энджел ведет руку Мисти дальше и говорит:

– Это просто слова! Ты можешь их сказать.

Мисти говорит:

– Они злые. И бессмысленные.

«…Принести вас всех на заклание, каждое четвертое колено…»

Кожа Энджела теплая, плотно прижалась к ее пальцам, он шепчет:

– Так почему ты приехала на них посмотреть?

Слова: «…по жирным ляжкам моей жены ползут варикозные вены…»

Жирные ляжки твоей жены.

Энджел шепчет:

– Зачем было приезжать?

Потому что ее дорогой и милый муж не оставил предсмертной записки.

Потому что эту часть его она никогда не знала.

Потому что она хочет понять, кем он был. Хочет узнать, что случилось.

Мисти говорит Энджелу:

– Я не знаю.

Строители старой школы, говорит она, никогда не начинают строить дом в понедельник. Только в субботу. А когда фундамент заложен, они бросают туда горсть ржаных зерен. Если те через три дня не прорастут, можно строить. Под полом погребут старую Библию или запечатают в стенах. Одну стену оставят некрашеной до тех пор, пока не приедут владельцы. Чтобы дьявол не узнал заранее о том, что дом готов.

Из карманчика сумки для фотоаппарата Энджел достает что-то плоское и серебристое, размером с книгу в мягком переплете. Оно квадратное и блестящее – фляжка, такая, что твое отражение в вогнутой стороне высокое и стройное. Отражение в выпуклой стороне – приземистое и толстое. Он отдает фляжку Мисти, металл гладкий и тяжелый, с одного конца – круглая крышечка. Вес смещается, внутри что-то плещется. Сумка для фотоаппарата из кусачей серой ткани и молний.

С высокой и стройной стороны фляжки выгравировано: «Энджел – Te Amo».

Мисти говорит:

– Ну и? А ты знаешь, почему ты приехал?

Когда она берет фляжку, их пальцы касаются. Физический контакт. Флирт.

Просто чтоб ты знал, погода сегодня непостоянная, с повышенной вероятностью измены.

Энджел говорит:

– Это джин.

Пробка откручена и болтается на маленькой лапке, которая удерживает ее на фляжке. Жидкость внутри обещает приятные минуты, Энджел говорит: «Пей» – и его отпечатки пальцев сплошь покрывают высокое и стройное отражение Мисти в полированном металле. Сквозь дыру в стене видны ноги домовладелицы в замшевых мокасинах. Энджел ставит сумку для фотоаппарата так, чтобы закрыть дыру.

Где-то вдалеке слышно, как каждая океанская волна шипит и взрывается. Шипит и взрывается.

Если верить графологии, в почерке видны три аспекта любой личности. Все, что ниже слова, хвостик маленькой буквы «g» или, например, «y», намекает на наше подсознание. То, что Фрейд назвал бы «ид». Это твоя животная сторона. Если она смещена вправо, значит, ты стремишься к будущему и к внешнему миру. Если хвостик склоняется влево, значит, ты застрял в прошлом и смотришь на самого себя.

Как ты пишешь, как ты ходишь по улице – вся твоя жизнь отражается в каждом твоем действии. В том, как ты держишь спину, говорит Энджел. Как шевелишь руками. Твоя биография всегда на виду.

Во фляжке джин, хороший джин, от каких по горлу идет струя холода.

Энджел говорит, что по верхним частям букв можно распознать твое высшее, духовное Я. Твое суперэго. Как ты пишешь «l», или «h», или «i» – таким ты стремишься стать.

А все, что между ними, почти все маленькие буквы – твое эго. Слеплены они в кучу, торчат остриями или вьются петлями – это каждодневный, обычный ты.

Мисти отдает фляжку Энджелу; тот делает глоток.

Он говорит:

– Ты что-нибудь чувствуешь?

Слова Питера: «…И вашей кровью мы сохраним мир для следующих поколений…»

Твои слова. Твое искусство.

Пальцы Энджела выпускают ее пальцы. Уходят в темноту. Ты слышишь, как на его сумке открываются молнии. Запах коричневой кожи отступает, раздается «клик!» и вспышка, «клик!» и вспышка, он делает снимки. Он приставляет фляжку к губам, и отражение Мисти скользит вверх-вниз по металлу в его пальцах.

Пальцы Мисти движутся по стене, а слова шепчут: «…Я выполнил свою роль. Я нашел ее…»

Там написано: «…убивать – не мое дело. Палач – она…»

Чтобы правильно изобразить боль, рассказывает Мисти, скульптор Бернини делал наброски собственного лица, прижигая себе ногу свечой. А когда Жерико работал над «Плотом Медузы», он ходил в больницу и срисовывал гримасы умирающих. А потом приносил отрезанные головы и руки к себе в студию, чтобы наблюдать, как меняет цвет гниющая кожа.

Стена дрожит. Потом еще. Крашеный гипсокартон трясется под пальцами Мисти. Домовладелица с той стороны снова пинает стену мокасинами, цветы с птичками в рамках гремят на желтых обоях. На черных аэрозольных мазках. Домовладелица кричит:

– Передайте Питеру Уилмоту, что я упеку его за решетку!

А вдалеке океанские волны шипят и взрываются.

Ее пальцы еще отслеживают твои слова, пытаются почувствовать, как ты себя чувствовал. Мисти говорит:

– Ты когда-нибудь слышал о местной художнице по имени Мора Кинкейд?